Между тем, первый день неумолимо превратился в вечер. Намахавшись вволю своим мачете, Шура пребывал в настроении нелюбви ко мне и моему английскому. А в лагере назревало новое действо. Нас всех собрали у разведенного костра, и «Гуру» достал дудочку. Я не знаю, сколько он в ней просверлил дырочек, но играл на ней так, будто имелась всего одна. Более того, этот новоявленный каталонский Лель напрочь игнорировал одно из величайших музыкальных изобретений — длительность нот, от чего мелодии получались у него такие же разухабистые, как тиканье метронома. Народу, однако, нравилось, и все принялись танцевать, если можно назвать танцами хоровод вокруг костра, да ещё под такую нудятину. Потом состоялись задушевные беседы о мировом устройстве и пользе вегетарианства, а потом дали отбой, на который мы с радостью согласились.

Второй день получился точной копией первого, за исключением того, что нас с Шурой обоих назначили на сенокос. Не медля ни секунды, мы отправились за необходимым инструментом к Августо, выполнявшим по совместительству функции директора по административно-хозяйственной части. Легко догадаться, что выданные нам орудия производства, одинаково тупые со всех возможных сторон, заострению не подлежали. Если бы смерть ходила с такой косой, то все наши предки были бы до сих пор живы.

Мы отправились на указанный Августо луг, чтобы явить миру чудеса русского трудолюбия. Ни о каком «коси коса пока роса» речи, конечно, не шло — солнце уже слишком высоко взобралось на небо. Но даже не этот прискорбный факт привел нас в подавленное состояние. Просто вместе с травой по всему лугу вытянулись длинные ветви какой-то ползучей разновидности ежевики. Шипы, острые и длинные, как колючая проволока ГУЛАГа, безжалостно вонзались нам в кеды. Взбешенный Шура, бросив косу, отправился искать «Гуру», чтобы высказать ему свои соображения.

Через пять минут хмурый хозяин зАмка, вырванный из цепких когтей Натали, стоял посреди поля и внимал Шуриной страстной речи на русском языке, богато сдобренной жестами и матами. От услуг переводчика они оба отказались.

— Как же они будут это есть? — возмущался Шура. — От такой жратвы вашим коровам настанет кирдык, — говорил он, изображая сначала руками рога, а потом сжимая себе горло.

«Гуру» оказался на редкость понятливым. Он успокоил нас, что бояться за коров не надо. Сено предназначено не в корм, а для подстилки, говорил он. Я представил корову, лежащую на сухих колючках ежевики, и меня первый раз в жизни пронзило сострадание. Дальнейшие препирательства ни к чему не привели, и можно смело утверждать, что советская дипломатия в тот день потерпела полное поражение.

До вечера мы выкосили добрую половину луга, повергнув в изумление своей работоспособностью, без преувеличения, весь лагерь, поэтому у нас появилась железная отмазка от обязательного костра и дудочки. Лежа на чердаке сарая и рассматривая звездное испанское небо сквозь дыры в крыше, я решил с завтрашнего дня делать зарубки в календаре. А на соседнем матраце, словно малое дитя, спал Шура, подсунув под голову кулак, и лишь легкие судороги иногда сотрясали его изможденное тело.

На третий день у нас появились отчетливые синяки под глазами, щеки ввалились, и заострились носы, включая мой, который от рождения выглядел картошкой. Мы объели недозрелую грушу, стоявшую в поле, и принялись, было, за сливу, но бдительная Алисия вместе с Августо устроила плодоносящему дереву преждевременные роды. Стоит отметить, что сделала она это очень качественно, вследствие чего наш повышенный интерес к фруктовой собственности «Гуру» охладел.

Что касается работы, то с утра нам выдали грабли и вилы, а «Гуру» объяснил, что с их помощью мы можем приступить к немедленному стогованию. О том, что сено, пусть даже на половину состоящее из железных колючек, сгорит в стогу по причине сырости, он, наверное, не знал. Мстительный Шура пообещал ему, что все будет в самом лучшем виде, и с энтузиазмом принялся за дальнейшее разорение вверенной ему части хозяйства. Он стоял наверху, а я подавал ему колючие плети и все никак не мог найти разгадки преуспевания Испании в области сельского хозяйства.

Кое-как дотянув до конца недели, мы немного взбодрились, узнав о том, что вечером всем лагерем поедем на дискотеку в город Олот, находившийся в десяти километрах от зАмка. Хотя это и противоречило заявленной в приглашении программе, да и самой сути происходящего, возроптавшая общественность вынудила «Гуру» пойти на уступки. Не скрою, нам было приятно узнать, что не только у нас есть с хозяином идеологические разногласия, и с этого момента в лагере начал формироваться некий узкий круг, оппозиция. Назовем их поименно: гречанка Лица, итальянка Федерика, австрийка Анита и финка Вирпи. Такие разные, они стали одинаково милыми подругами наших суровых испанских дней.

На дискотеку ехали, как в советской деревне: набившись по десять человек в открытом джипе, и еще столько же — в фургончике типа нашего «Москвича», называемого в народе «воровкой». Лежали друг на друге и, как потом выяснилось, не без последствий — аборигенка по имени Анна едва не изнасиловала Шуру по дороге, невзирая на крутые повороты и множество свидетелей. Выглядела девушка весьма экзотично: один ее глаз закрывала черная пиратская повязка. Вторым же она ухитрилась разглядеть в моем друге его достоинства.

Дискотека нам понравилась: приветливые молодые люди на входе с телосложением Шварцнегера, фонтаны, подсвеченные разноцветными мигающими огнями, улётная, по тем временам, музыка. Отплясав пару-тройку номеров, все бросились к бару, включая и нас с Шурой, с пятью тысячами песет на брата. Там нас поджидал очередной неприятный сюрприз: смешная бутылочка пива емкостью ноль целых тридцать три сотых литра стоила пятьсот песет. Произведя необходимые арифметические вычисления и посовещавшись со своими жабами, мы решили следовать и дальше целомудренной тропой воздержания. «Гуру» гордился бы нами, будь он рядом.

— Почему ничего не пьете? — спросила Лица, отхлебывая из своей пробирки.

Я уже собрался соврать, что не пью вообще, как вдруг Шура изрек одну из своих немногих английских фраз:

— Нету money.

Лица как-то странно на нас посмотрела и объяснила, что платить придется по-любому. На выходе. Те же пятьсот песет. За вход. А если мы возьмем что-нибудь в баре, то вход получится бесплатный.

Никогда еще в моей жизни пиво не было таким омерзительным и безвкусным.

На субботу наши каталонские затейники запланировали поход в лес под предводительством юннатов из местной школы. Рано утром нас разбудили их звонкие, наполненные энтузиазмом голоса, и мы, наскоро перекусив, кто стаканом молока, кто пучком лебеды, выехали на позиции.

«Лесом» они называли городской парк наподобие Сокольников, только чище и с меньшим количеством растительности. Дружной толпой мы подошли вслед за экскурсоводом к внушительному дубу, на котором красовалась медная табличка с гравировкой, свидетельствующей о том, что данное дерево является именно дубом. Причем, ценность вышеозначенного экземпляра заключалась целиком и полностью в том, что он, во-первых — дуб, а во-вторых — дерево, но никак не в доказанном историками факте, что, к примеру, на него мочился центральный полузащитник «Барселоны». Чуть погодя мы полюбовались клёном, и нам даже посчастливилось лицезреть ясень, но, честно говоря, восторга это не прибавило никому. Даже на лицах ко всему привычных империалистов угадывалось некоторое недоумение.

Побродив до обеда от дерева к дереву, мы расстались со школьниками большими друзьями, и те пообещали в следующие выходные непременно сводить нас в горы. Что они имели в виду? Пятый этаж городской мэрии?

А к вечеру у нас с Шурой созрела гениальная идея: мы объявили о создании клуба «любителей русского языка». Членом клуба мог стать каждый желающий. Никаких условий или требований к кандидатам, никаких ограничений. Лишь бы он предпочел общение в рамках нового клуба дудочке великого «Гуру». Результат превзошел все ожидания — к костру никто не пришел, и сердитый хозяин зАмка со своей пассией поневоле присоединился к нашей компании, сгорающей от любопытства.