— Все хорошо будет, мама, все хорошо. Как хорошо, что ты приехала ко мне.

Его комиссовали из армии с диагнозом «ограниченно годен к военной службе», и Иван приехал домой.

Мать, радостная, возбужденная, бегала по квартире, всплескивала руками и словно бы пела, все восклицала и восклицала:

— Ванечка, дорогой ты мой! Отдыхай, отдыхай, наотдыхайся всласть! А потом на работу мы тебя устроим! Ты ведь умница у нас такой! А потом мы с тобой учиться будем! И это надо, Ванечка! Надо ведь! Как же без образования такому умному человеку!

Безудержная радость встречи прошла, к сожалению, скоро.

Иван все лежал и лежал с потухшим взглядом, потом вставал и молча уходил куда-то, затем снова лежал... А взгляд — безжизненный, отрешенный. Иногда становился веселым. Даже пел под гитару что-то не вполне осмысленное. Пел песни, в которых слова были не связаны и лишены смысла.

Мать с ужасом осознала: ее сын болен наркоманией, причем в тяжелой форме.

Она опять начала бегать по друзьям, по знакомым врачам.

«Что делать?» — спрашивала она у всех.

Все однозначно рекомендовали ей: парня надо лечить в стационарных условиях.

Иван и не сопротивлялся. Он и сам понимал, что ему надо лечиться.

И его положили в наркологическое отделение психоневрологического диспансера, что в просторечии именуется сумасшедшим домом.

10

Для Марии Ивановны Мухиной настали черные дни. Как же она упустила своего сыночка, дорогого Ванечку? Когда это произошло? Ведь в армии служил! Проклятая война! Проклятый плен!

Все минуты и секунды ее жизни состояли теперь из страданий по сыну и заботе о нем: как вылечить хрупкого ее мальчика, попавшего в такую беду? Как помочь ему? Где найти средства, способные поднять его на ноги? Все ей говорили: нет таких средств! Наркоман не поддается лечению, если у него нет силы воли и он сам не будет помогать своему организму. Должен быть сильный характер.

«Должен, должен! Да где взять такой характер Ванечке Мухину, если он все детство был на попечении бабушки с дедушкой, если ему было все позволено? Не выработал Ванечка такого характера».

Мать рассуждала так, но и успокаивала себя: «Да нет же! Природа возьмет свое. Молодой организм будет бороться и победит! Все должно быть хорошо».

Она разрывалась между работой и больницей, убегала в нее при первой же возможности, старалась больше быть рядом с сыном.

Однажды руководитель питомника, ее начальник, видя материнскую беду, сам предложил:

— Мария Ивановна, возьмите отпуск на пару недель, побудьте с сыном. Мы ведь все понимаем.

И она устроилась санитаркой в отделение наркомании, благо была такая возможность, и все время теперь проводила около сыночка.

Главный врач больницы, узнав про это, сам прибежал посмотреть на такой необыкновенный случай: надо же, доктор наук работает санитаркой!

Изволил пошутить:

— А я смотрю, откуда такая чистота и санитария образовались в отделении наркомании? Здесь просто образованные люди теперь следят за чистотой. — Потом пошел вместе с матерью к ее сыну, внимательно и дотошно его осмотрел, а в конце покачал головой: — Бороться надо за свое здоровье, молодой человек, помогать нам надо. Без вас нам трудно справиться с вашей болезнью.

Больница больницей, а люди — везде люди. Санитарка из соседнего отделения, Люда Назарова, уже несколько раз просила подменить ее в ночные часы — поухаживать за тяжелобольными, последить за порядком. Молодая она, Люда, видно, так у нее складывается личная жизнь. Что тут поделаешь?

И Мария Ивановна соглашалась.

Одним из тяжелобольных был какой-то бомж. Он отталкивал, отшвыривал все лекарства. Когда не спал, все время подвывал, дрался с врачами, а иногда дико орал:

— Хочу умереть! Хочу умереть!

Зверюга какой-то.

Мария Ивановна не очень-то разбиралась в этих самых бомжах. Она видела их, конечно, на вокзалах да около помоек. Вечно в каком-то тряпье, несусветно грязные, с сивушными мордами, и почему-то все маленькие. Может, приниженный жизнью и людьми человек таким и становится — маленьким?

Этот же какой-то не такой, не похож на человеческий мусор: высокий, стройный, видно, что сильный мужчина, с правильными чертами лица, с пучками проседи в длинных волосах. Да только взгляд — дикий, отчаянный, звериный, даже равнодушный по отношению к окружающему миру, повадки — ощетинившейся рыси, загнанной в угол. И все же, как показалось Марии, этот бывший бомж совсем не походил на человека, утратившего свое достоинство.

Но Марии Ивановне особенно и некогда было разбираться с этим и с другими больными. Пациенты сумасшедшего дома — люди не очень-то интересные, с точки зрения нормального человека. Это другой и, в общем-то, страшный мир.

По-настоящему ее занимал только один пациент — ее сыночек Ванечка, который, прямо скажем, на поправку не шел, а периоды ломки, возникавшие между серией уколов, становились все более критическими. Он очень страдал, и врачи вводили ему сердечные препараты, так как сердце у него было слабое и работало с большим напряжением. На появление рядом матери он теперь реагировал очень вяло.

— У него был слишком большой период отравления организма, — объяснили врачи. — Реабилитация проходит тяжело.

Мать стала серьезно опасаться за его жизнь.

А с тем странным бомжом ей все же пришлось столкнуться, прямо скажем, в не совсем приятной ситуации.

Она опять дежурила вместо Люды и катила тележку по коридору между кроватями. Собирала использованную посуду, мусор, брошенные бинты... В палате стояла тишина, прерываемая храпом, сонными голосами да разговором больного, говорившего с самим собой, практически никогда не спящего.

И краем глаза она увидела, как тот самый больной встает и выходит в проход между кроватями (как раз за ней) и, наклонившись, начинает разбегаться. Конечно, с натяжкой это можно было назвать разбеганием, так как от транквилизаторов больной еле стоял на ногах. И Мария Ивановна успела упасть прямо ему под ноги. Наверное, больной хотел с разбегу удариться головой о стену.

Он упал, растянулся на полу. Мария Ивановна закричала. Прибежали медсестры, дежурный врач. Больной отбивался, махал руками. С трудом надели на него смирительную рубашку.

А он лежал и извивался, глядел на Марию Ивановну лютыми, налитыми кровью глазами и кричал:

— Я убью тебя, сука! Я убью тебя! Ты мне помешала, помешала!

На другой день она сказала Люде Назаровой:

— Все, я больше не буду дежурить вместо тебя. Мне страшно.

Но историю болезни странного больного она все же прочитала. И кое-что узнала про него...

И как-то раз она сама пришла к нему в палату, села на приставной стульчик и сказала:

— Послушайте, Василий Николаевич, у вас, конечно, скверно на душе и на сердце, я знаю, но вам нечего делать в этой больнице. Вам надо встать и идти работать.

А Василий лежал на спине, с открытыми глазами, уставившись в одну точку на белом потолке, и молчал.

Так она и ушла.

А Василий ее услышал...

Впервые за долгое-долгое время, считай, вечность, с ним заговорили по-человечески. Заговорила эта странная женщина, которая не захотела его смерти.

И Василий стал ее ждать.

А она не могла прийти, потому что у нее умер сын. Ванечка скончался во время очередной ломки. У него не выдержало сердце — оно было слишком слабеньким.

Мать в безутешном горе похоронила сына на Пулковском кладбище, совсем близко от братской могилы, где лежал ее муж, майор Александр Вожляков.

Теперь она осталась совсем одна, и она только горевала да посещала могилки родителей, мужа и сына. Да ходила на работу в питомник.

Как-то ей позвонила Людмила Назарова.

После разговоров о том да о сем — ведь они почти подружились — Люда вдруг сказала:

— Мария Ивановна, а вас тут ждут.

Она и в самом деле не поняла, кто ее может ждать в психоневрологическом диспансере.