Жгучий полдень; небо голубое, стеклянной прозрачности, воздух раскален, кажется, камни дымятся; прислушайтесь: даже потрескивают. Степь — не зеленый простор, а желтое море с красноватыми и фиолетовыми отсветами. Одинокие цветы — белые, красные, фиолетовые — стоят прямо и гордо; между ними по мелкой россыпи камней — черные молнии, мелькают, вспыхивают, — это ящерицы здешних накаленных мест. А вот те полосы изумрудной зелени — степная благодать, лучшие пастбища для скота. Так пестра пригобийская степь Монголии.

Взгляните вдаль. Горы возвышаются над степью, они оторвались от нее, плывут. Всмотритесь, это не горы, это облака; они похожи то на цепи скал, то на длинный караван огромных верблюдов, то вдруг вытянутся вверх, как серые трубы заводов. А закат? Сиренево-розовый простор угасает, быстро меняя краски. За короткий миг перед глазами сменяются все оттенки радуги, охватив небосвод от края до края. Есть ли на земле что-нибудь красивее?..

Найдется ли монгол, который не знал бы в пригобийских степях пастуха госхоза Цого? Почтенный монгол, на груди у него горит орден Сухэ-Батора, передовой чабан, знаток пастушеского дела.

Посмотрите на этого прославленного арата; среди других будто бы ничем и не приметен: среднего роста, узкоплечий, тонконогий. Седые виски, жиденькие усы — мышиные хвостики, реденькая бородка пепельного цвета. Степенно-строгое лицо его с острыми скулами, обожженное солнцем, прокаленное степными ветрами, оживляли узенькие щелки глаз; в них поблескивала умная, немного насмешливая хитринка. Она всегда переменчивая; и люди привыкли, если Цого сердится, хитринки его глаз — колючки, они обжигают, отталкивают; если Цого радуется, у всех веселые лица. Синий халат старого покроя, мягкие монгольские сапоги — гутулы — неизменный наряд Цого. Никогда не расстается он со своей гансой — трубкой с длинным чубуком. К этой трубке и к синему халату, выгоревшему на солнце, потерявшему свою яркую окраску, привыкли все; старики посмеивались: Цого и родился в этом халате с трубочкой во рту.

Все-таки была у Цого примета, дорогая для взрослых и для детей: он — прославленный на всю восточную степь сказочник.

Любил Цого ставить свою юрту на склоне горы, где-нибудь повыше. Нетрудно догадаться: поднимешься выше — вся степь перед глазами; видна не только молочно-белая полоска, манящая вдаль, но и пастбища. Выбирать их Цого умел. Крупный и мелкий скот, доверенный госхозом его юрте, радовал. Руководители госхоза, люди, знающие толк в степных делах, хвалили пастуха, отмечали его успехи грамотами, прославляли благодарностями.

— У Цого скот и летом и зимой высокого нагула, упитанный, гладкошерстный, выносливый.

Жил Цого в своей белой юрте не один. Бывало, не успеет он выбрать для юрты лучшего места, уже слышится недовольный голос Дулмы, его жены:

— Опять залез на гору, что тебе, в степи места мало? Для умных, где вода — там и юрта! Глупый лезет на гору...

Цого не уступал, жена к этому привыкла: старательно помогала ставить юрту. Дулма — хозяйка юрты, смуглолицая, в молодости красивая монголка, ловкая, сильная. Сейчас лицо ее в морщинах, волосы с проседью. Приветливые и живые глаза, крепкие и умелые руки, легкие движения — лучшие приметы достойной подруги, помощника Цого. Каждый знает в монгольской гэр — юрте убранство, умение расставить вещи продуманы в давние времена; об этом позаботились еще деды и прадеды. У тех, кто богаче, пол застилался ширдэг — ковром из кошмы, искусно украшенной узорами; кто победнее — простым войлоком. Западная сторона юрты — для гостей, восточная — для семьи, южная — женская. У Дулмы в юрте порядок и убранство старательной хозяйки, знающей толк в вещах, которые необходимы и украшают юрту кочевника. У входа, направо, уголок хозяйки: посуда, вода в небольшой бочке, ведро, полотенце, на подвешенной кожаными тесемками полочке — продукты. Рядом два комода, причудливо расписанные монгольскими мастерами, на первом — Арслан-лев, усыпанный желтыми, красными, синими цветами, на втором — щедрая зелень степи, всадник на необъезженном скакуне, поднявшемся на дыбы. В юрте две низенькие широкие лежанки, накрытые толстой кошмой, на них шубы, одеяла, подушки. У самого входа в юрту ящик с аргалом, на колышках — уздечки, сбруя, рядом седла.

А где же скот, кто его пасет сейчас?

Есть еще три жителя белой юрты: младший сын Дорж и два внука — Гомбо и Эрдэнэ. О Дорже не надо говорить, он в юрте гость: приехал на летний отдых, учится в городе на ветеринара.

На сердце Цого незаживающий рубец, с ним он уйдет в то далекое, откуда никто не возвращается. Это гибель его старшего сына Тумура. Его знала и помнила вся степь — бесстрашный охотник, тот, что не дрогнул вступить в единоборство с кабаном — гроза всех охотников, промышляющих в болотистых лесах.

При Дулме соседи опасались и вспоминать о Тумуре — мать всюду мать... Потеря ею старшего сына и сейчас тревожит сердца всех матерей пригобийской степи.

Горько вспоминать горькое...

В старое время что имел арат Цого? Рваную юрту, десять баранов да двух колченогих верблюдов. Подрос старший сын Тумур; как-то сидели они у очага, Цого вздохнул:

— Сын мой, не могу я дать тебе ни лошади, ни коровы. Дарю ружье и лучшую охотничью собаку, кормись охотой...

Тумур летом и зимой охотился. Продавал пушнину, покупал скот. Ухаживал бережно. Скот умножался. Поставил себе юрту, женился. Жить бы Тумуру в своей юрте с женой и детьми, но кто знает, что случится завтра! Забежал в эти места неслыханной дерзости зверь. Долго рассматривали охотники отпечатки лап на сером песке; следы волчьи, но огромные, не меньше верблюжьих. Резал зверь коров, баранов, коз. Замучились араты, многие семьи бросили родные места, укочевали. Шесть волкодавов у Тумура, и за короткий срок потерял он трех. Весной случилось невиданное — погибла лучшая собака Тумура. Переполошился весь район: как мог волк и что это за волк, если он задушил самую сильную и надежную собаку. Тумур потерял покой: «Отыщу злодея, прикончу!» Отыскал, убил, смотрел удивленный: матерый волк оказался с гривой, длинноногий, с темной окраской. Редкий гость, таких волков ни один охотник не встречал: забежал он из Гоби.

В один печальный для Тумура день, поздней весной, натолкнулся он на волчье логово. Заглянул, волчата темной окраски; засунул их в кожаный мешок, взвалил его на седло коня. Волчица не уходит далеко от своих детенышей, и, зная, как она страшна, он поспешил вскочить на коня. Из зарослей чахлого кустарника вырвался гривастый матерый волк. Тумур вскинул ружье и выстрелил. Раненый зверь, оставляя кровавый след, скрылся за бугром. А за спиной охотника кралась волчица, и только он занес ногу в стремя, она, услыхав писк волчат, бешеным рывком бросилась на Тумура, повалила его, смертельно вцепившись в шею, перегрызла горло.

Так погиб храбрый Тумур... В юрте его осталась жена и два маленьких сына—Гомбо и Эрдэнэ. Жена не пережила утраты, заболела и вскоре умерла. Гомбо и Эрдэнэ осиротели. Цого взял внуков в свою юрту. Дедушка верил — вырастит их лучшими пастухами, бабушка помогала ему, но хранила тайную мечту: хотелось ей внуков видеть шоферами. Не забыла, как впервые возле юрты загудела машина. Посадил ее шофер на мягкие кожаные подушки, и понеслась Дулма по степи, обгоняя ветер. Кто может забыть такое?..

...Взгляните на правый склон холма, там бродят лошади и коровы, их пасет Гомбо, на левом склоне — бараны и козы, с ними Эрдэнэ. Дорж лежит на траве, в полутени жухлого куста, читает книжку.

Гомбо и Эрдэнэ неразлучны; они и в школе учатся в одном классе. Каждый понимает, что между большими друзьями и даже братьями случаются несогласия. Гомбо твердит — он старший пастух, ему уже пятнадцать лет, Эрдэнэ — младший, ему только четырнадцать. Случается в жизни такое, что и верить не хочется, а надо. Ростом Эрдэнэ выше Гомбо; черноглазый, с медно-красными щеками, волосы торчат в разные стороны, жесткие, как сухой дерес, брови вразлет; громкоголосый — барашки пугаются; быстроногий — разве за ним угонишься; ловкий — осенний жеребенок. Ни дедушка Цого, ни бабушка Дулма и не знали, что он боролся с Гомбо, трижды повалил его на траву. Гомбо — коротышка, толстоват, лицо светлое, глаза серые; любит поспать, потянуться в тени. Взгляните на него — скот еще жадно пасется, а Гомбо торопит: