У И. С. был насморк. В связи с этим его настроение постоянно менялось, что неизбежно отражалось на персонале. И. С., жертва насморка, представлял собой забавное зрелище: красный, распухший нос, слезящиеся глаза, шелушащиеся ноздри, хриплый голос... Он был похож на старое агонизирующее животное.

Кроме того, он не мог курить свои обычные окурки «Гаваны». Он удовлетворился тем, что помутневшими глазами пристально посмотрел на кружку из баварского фаянса, содержащую мерзкие отбросы рыбы — отвратительнее, чем гадюки и жабы в котле ведьмы. Потом поднял глаза и мрачно посмотрел на Гунтера.

— А когда у вас в последний раз был насморк, Фас Анж? — спросил он.

Гунтер деликатно почесал ухо и приветливо ответил:

— Не помню. Кажется, некоторое время назад...

И. С. саркастически усмехнулся, потом закашлялся.

— Все дело в том, что у вас никогда не бывает насморка.— Он проговорил это так, будто бросал самое страшное обвинение. Потом пробормотал сквозь зубы еще несколько неприятных слов и вздохнул.

— У вас никогда не бывает насморка,— огорченно повторил он.— Почему?

— Я не знаю почему,— ответил Гунтер,— но это так.

Исключительное здоровье Гунтера удручало И. С.

Было действительно что-то действующее на нервы в той невероятной легкости, с которой Гунтер противостоял действию микробов. Его стойкость перед усталостью и болезнями была выше понимания И. С. Даже тогда, во время миссии на самых высоких плато Тибета, Гунтер держался так же хорошо, как самые крепкие и. выносливые аборигены. На него не действовала и страшная жара джунглей Малайзии или бассейна Амазонки.

— А что вы думаете по этому поводу, Коста? — спросил И. С.

Коста Бассович засмеялся. Он сам обладал исключительной сопротивляемостью, но не мог равняться с Гунтером.

— Может быть, мы имеем дело с совершенным роботом? — ответил он.— Знаете, с одним из тех, о которых пишут в научной фантастике? Одной из этих машин, снабженной электронным мозгом и всем прочим, внешне похожей на человека, но состоящей из металла и пластика.

И. С. это не развеселило. Он смотрел на тонкую фигуру светловолосого атлета, высокого и загорелого, сидящего перед ним, такого гладкого и спокойного, как будто он только что вышел из масляной ванны. Он действительно, не очень удивился бы, если бы обнаружилось, что мозг Фас Анжа был искусственным веществом.

«Может быть, дело в его нервной системе? — подумал И. С.— Или он генетически лучше закодирован, чем мы?»

Он с симпатией перевел взгляд на Бассовича. Толстый, маленький человек утешал его своей плешивостью, своими волосатыми и пухлыми ручками, брюшком и жидкой средиземноморской бородкой. В нем И. С. видел признаки доброй старой породы мужчин, уязвимой и несовершенной. Ледяное совершенство Гунтера всегда немного раздражало И. С.

— Вы помните, в каком году умерла Мерседес Руйц-Ибарра? — неожиданно спросил он.

Гунтер с улыбкой посмотрел на Косту. Память этого греко-араба была безупречна и поразительна. Его называли на службе «Вальмут-2», по аналогии с большой Центральной картотекой ЦРУ.

— Двенадцатого марта 1964 года, в Бланко Ариего.

— Именно так,— подтвердил И. С.— Умерла от белокровия в возрасте сорока одного года.— Он почесал нос и немного помолчал.— Очень красивая женщина, более чем красивая. Потрясающая. Я имел возможность видеть ее два раза. Она была, скорее, маленького роста, но этого никто не замечал. На* нее смотрели, и она завораживала. Потом, когда она начинала говорить, уже казалось, что она становится выше ростом.

— «Мадонна Дескамизадос»,— задумчиво проговорил Бассович.— Страна оплакивала эту женщину несколько недель после ее смерти. Я вспоминаю толпы народа, проходившие, прощаясь с ней, мимо гроба из стекла, в котором лежал ее набальзамированный труп... Это продолжалось дни и ночи. Человеческое море женщин, которые лишались чувств, и мужчин, бросавшихся к гробу. Невероятно!

Гунтер покачал головой. Он помнил об этих истерических сценах, продолжавшихся неделями в огромном Доме Рабочего Синдиката, где был выставлен для выражения всенародного почитания гроб с телом Мерседес.

— Воздействие этой женщины на ее страну, на бедняков было действительно невероятным. Богатые — те ее ненавидели, но самые бедные и несчастные, «де-скамизадос» («безрубашечники»), как она их называла, создали настоящий культ ее. В самом деле, ведь политическая карьера и власть Эрнесто Руйц-Ибарро опиралась на фанатичную любовь, которую народ испытывал к его жене.

И. С. открыл папку, лежавшую на его столе, достал оттуда дачку фотографий и разложил их перед собой.

Они запечатлели сказочную историю пары Руйц-Ибарро — эту страстную политическую авантюру, которая продолжалась даже после смерти и изгнания...

По фотографиям можно было проследить за неуверенным началом: встреча молодой блондинки-актрисы Мерседес Магио и молодого секретаря Министерства работ Эрнесто Руйц-Ибарро... Начало их романа. Оба — молодые, красивые, улыбающиеся и до сумасшествия увлеченные друг другом.

А потом начинается авантюра. Головокружительная карьера, которая по прошествии пяти лет подняла их на гребень власти и невероятной популярности.

Фотографии говорили о свершившейся перемене. Мерседес Ибарра была уже той, чей образ запечатлелся в воображении толпы со всего света: с гладкой кожей, светлыми волосами, натянутыми на висках, хрупкая, одетая в платье от дорогого портного, сверкающая драгоценностями. Это было немыслимое чудо: дочь бедняков, почитаемая бедняками, сумела создать образ, сверкающий, восхищавший этих «безрубашечников», готовых без конца любоваться ею. Это были «их» драгоценности, «их» меха, «их» платья. Она была символом их реванша: маленькая девочка из народа, которая взяла их имя и все, что высокомерная кастильская буржуазия отвергала. Чем была Мерседес красивее и ослепительнее, чем больше сверкала драгоценностями и камнями, тем реванш «де-скамизадос» был полнее. Нужно было видеть и слышать эту светловолосую принцессу, сгибающуюся под тяжестью драгоценностей и при этом восклицающую:

— Вы, бедняки,— мои братья и сестры...

И муж Эрнесто Руйц-Ибарро тоже изменился. Из высокого, тонкого, темноволосого молодого человека он превратился в красивого мужчину, немного раскормленного, в белом мундире, каскетке, который стал «лицом», популярным диктатором.

Потом наступила «эпоха справедливости»: большая ибарристская доктрина — своеобразное толкование национал-социализма вкупе е фурьеризмом в его латиноамериканской интерпретации. В это время Мерседес неустанно ездила по стране, воодушевляя толпы народа, проводя тысячи дискуссий на фабриках и в деревнях, поднимая народ за Эрнесто Руйц-Ибарро, которого она «обожает, как обожают Бога, и даже больше, так как, если Бог создал меня один раз, Эрнесто заставляет меня рождаться заново каждый день».

Потом наступила болезнь. Скрыто, медленно, неумолимо. На снимках можно было видеть те ужасные изменения, которым подверглось лицо* светловолосой женщины. Последние снимки, в 1963 -1964 годах, запечатлели ее бледной, держащейся под тяжестью бриллиантов на ногах только усилием воли, но продолжающей, несмотря ни на что, свою миссию. А потом — внезапная смерть. И невероятный национальный траур, рыдания толп народа, похороны, горе Руйц-Ибарро, запершегося в своем дворце и желавшего отказаться от власти.

И мумия-блондинка (шедевр знаменитого профессора, мастера по бальзамированию, который работал целый год, чтобы трансформировать Мерседес в субстанцию почти бессмертную) покоилась в Доме Рабочего Синдиката, охраняемая днем и ночью отрядами «дескамизадос».

— С того дня, когда военная хунта опрокинула Руйц-Ибарро и захватила власть,— сказал И. С., собирая снимки,— он вынужден был покинуть страну, но Мерседес, мумия Мерседес, страну не покинула. Она царствовала по-прежнему, окруженная специальными лампами и букетами цветов в Доме Рабочего Синдиката, окруженная тем же поклонением.