С востока, со стороны бастиды «Сен-Лу» к городу подступили довольно вялые отряды бургундцев, которые великодушно позволили союзникам занять оставленный Ле-Турель, и осада началась.

Мадам Иоланда пребывала в дурном настроении.

В виду явной опасности дофину со всем двором пришлось переехать в Шинон – мрачноватый замок на землях Анжу. Во времена короля Филиппа Красивого в Шинонском донжоне содержали великого магистра Моле – главу опального ордена тамплиеров и Шарль с явным неудовольствием бродил теперь по галереям и залам замка, уверяя, что всё здесь его угнетает.

– Вы не Капетинг, Шарль. Вы – Валуа, и проклятие магистра Моле вас не коснётся, – говорила мадам Иоланда, стараясь терпеливо сносить капризы зятя.

Но Шарль только дулся, делался всё мрачнее и мрачнее, и за каждым углом готов был встретить призрак сожжённого тамплиера, который возвестит, что последний французский король уже «взвешен, измерен» и сброшен со счетов…

За последние годы характер дофина заметно ухудшился. Единственный отблеск радости, который видели на его лице, вызвало поражение английских войск под Монтаржи. Но с тех пор прошло уже почти два года без каких-либо заметных успехов. Разве что Вокулёр так и не сдался, но это была такая малость! Зато в целом стало только хуже.

Не порадовало Шарля и недавнее появление на свет его дочери, которую назвали Катрин. Он лишь постоял с безучастным видом в спальне измученной родами супруги, глядя на суетливо машущее кулачками существо. Потом поцеловал её в лоб, скорее по обязанности, нежели по душевному порыву, и вышел, на ходу потрепав волосы на голове пятилетнего сына Луи, которого фрейлины привели взглянуть на сестру.

– Что с вами происходит, Шарль?! – сурово спросила мадам Иоланда, догнав зятя в его покоях. – Вы – король Франции, и первым должны воодушевлять своих подданных. А вас не хватает даже на собственную семью!

– У меня нет вашей силы духа… И ваших средств, – добавил Шарль язвительно. – Я знаю, мадам, что обязан вам всем – от собственной жизни до этих последних попыток вернуть себе трон и страну. Но, если Дюнуа, чей отъезд в Орлеан вы так щедро финансировали, потерпит поражение, спасти нас сможет только чудо. Вы в состоянии мне его купить?

– Я в состоянии его организовать, – сердито ответила герцогиня. – Но только для того, кто полон веры.

Она вышла из покоев Шарля, еле сдерживая гнев, который, словно взбешённый пёс, рвался наружу уже с конца лета.

Тогда, сразу после безуспешных попыток де Вержи захватить Вокулёр, мадам Иоланда ожидала, что Дева вот-вот явится. Но, вместо этого, получила письмо от отца Мигеля, в котором тот подробно описывал, как господин де Бодрикур, с позором, изгнал Жанну из крепости, велев отцу хорошенько её отлупить. И, как господин Арк, сгорая от стыда, решил выдать девушку замуж.

Тогда впервые в жизни герцогиня Анжуйская совершенно вышла из себя и так хлопнула рукой по столу, что подскочила чернильница.

– Что значит «выгнал»?!!! – закричала она. – Мне что, надо снарядить собственный отряд, который, под видом бургундцев, выжег бы там всё дотла?!!!

– Там и так достаточно пожгли, мадам, – робко заметил присутствующий при этой сцене и изрядно напуганный Дю Шастель.

– Значит, мало, раз этот идиот Бодрикур ничего не понял! Или надо писать герцогу Лотарингскому и заставлять Юпитера делать то, что положено быку?!!! Куда смотрел Мигель?! И этот.., как его? Тот человек, которого мы приставили к семейству?!

– Дюран Лассар?

– Не знаю!!! Лично до него мне нет никакого дела! Но, если он взялся за работу, то должен выполнять её хотя бы с умом!!! Они там что, совсем ничего не боятся?! Ладно Арк – его ещё можно понять – он не в курсе! Но те, кого мы специально приставили, чтобы не было никаких осечек, эти-то могли бы сообразить, что отвечают за всё головой!!!

Дю Шастелю сказать на это было нечего, поэтому он предпочёл молча выслушать гневные тирады герцогини и дать ей успокоиться. А потом выразил готовность лично съездить в Вокулёр и во всём разобраться.

– Нет, – отрезала мадам Иоланда, все ещё раздраженная. – Моё участие не должно проявляться, ни прямо, ни косвенно. А ты – прямая связь… Рене собирается в Нанси. Отправим с ним этого монаха – секретаря Кошона, а то он, кажется, совсем заскучал в заточении… Пристроим его на службу к Бодрикуру – пускай разбирается.

– Вы доверяете этому человеку, мадам?

– А он пока нас ни в чём не обманул…

Но до Нанси и Вокулёра путь не близкий, и дело, которое предстояло выполнить преподобному Экую, за один день не делалось. А раздражение нарастало по мере того, как увеличивалась опасность захвата Орлеана – этой последней преграды, отделяющей Шарля от окончательного поражения. И нужно, нужно было что-то делать, чем-то себя занять… И не просто «чем-то», а делом полезным и важным. Поэтому мадам Иоланда всю себя и все свои средства отдала подготовке армии для помощи Орлеану. Занятие хлопотное, достаточно долгое. Но, учитывая, что Солсбери уже захватил почти весь Анжервиль, и двигался дальше с пятитысячной, хорошо оснащённой армией, а орлеанский гарнизон насчитывал всего пятьсот воинов, нужнее этого занятия сейчас дела не было.

– Думаю, к январю мы сможем экипировать армию не меньше, чем у Солсбери, – сказала мадам Иоланда своим военным советникам, распуская их после очередного напряженного дня. – А пока отправим в помощь городу мессира Дюнуа. В конце концов, как признанный официально сын Луи Орлеанского, он просто обязан защищать город в отсутствие законного сюзерена. Пускай возьмёт с собой человек шестьсот… Думаю, это самое реальное, что мы можем сейчас сделать…

Советники согласно закивали и удалились. А мадам Иоланда устало навалилась на стол, сжимая ладонями горячий лоб.

Ей было плохо.

Последние два года дались герцогине хуже, чем кому-либо ещё. Кроме трёхлетнего председательствования на Генеральных штатах, где на плечи воистину всесильной герцогини легли заботы каждого из входящих туда сословий, ей приходилось переживать за всё и за всех при дворе, включая и раскисшего Шарля. А тот – ладно бы просто, не помогал – так он ещё и начал мешать, отправляя в опалу людей полезных и достойных и приближая к себе тех, кого мадам Иоланда переносила с трудом. К примеру таких, как незабвенный Ла Тремуй…

* * *

Стать полезным при дворе, который больше походил на чумное поселение – то ли выживет, то ли нет – задача не самая сложная. Особенно для того, кто не просто хорошо умел ориентироваться в запутанном лабиринте интриг, но и находил в этом большее удовольствие, чем в жизни прямой и открытой.

Ла Тремуй прекрасно знал, чем чревата честная жизнь. Прежде всего, это обязательные, незримые путы всевозможных заповедей, неписанных правил и внутренних запретов на дела, даже слегка припахивающие бесчестьем. И в результате прекрасная возможность для любого, менее щепетильного, манипулировать этим, спелёнатым собственными убеждениями, человеком так, как заблагорассудится. Нужно только придать манипуляциям видимость правого дела и хорошо обосновать. А дальше – пойдёт, как по маслу. Такой человек подлость и обман в других видит в последнюю очередь, но, если взять с него честное слово, пойдёт даже на смерть, лишь бы его сдержать, и гордо принимает на себя все шишки в случае неудачи, не считая возможным выдать того, кто его под них подставил. Как исполнителям, им цены нет. Но Ла Тремуй считал, что слишком умён для роли простого исполнителя, а посему выбрал своему уму поприще незаметного придворного интригана – более интересное и выгодное, на котором мог блеснуть, не привлекая ненужного внимания, и получая в награду совсем не шишки. Ключевым словом на этом, далеко не новом поприще, было, конечно же, «незаметный». Но, чтобы стать незаметным, следовало стать незаменимым в глазах, как можно большего числа придворных. И, разумеется, обзавестись исполнителями.