Из всего сказанного ведьмочка чисто по — женски услышала только одно — ангел назвал ее тупой.

— Повежливей никак нельзя? — противным голосом пропищала. — Ангел же, не вампир какой.

— И что с того, что ангел? — напыжился рыжий, скосив глаза к носопырке. — Что я теперь, перед каждым встречным расстилаться должен?

— Почему расстилаться? — недоуменно возразила Мира. — Вежливость элементарную соблюдать, ну там не оскорблять, здороваться, прощаться. Как у всех.

— А я весь из себя уникальный и единственный. Другого у тебя не будет, так что привыкай. — Рыжий нагло рассмеялся, показал ведьмочке розовый язык и продолжил. — Ты головой‑то работать начинай, голуба, она у тебя не только для того, чтобы в нее еду загружать. Думай, к кому обратиться можно, чтобы проклятия твои снять, а то не ровен час помрешь, и даже я не спасу.

Тут уж Мира заострила внимание на его словах:

— Про какие проклятия ты говоришь? И при чем здесь я?

Рыжий тряхнул нимбом, отчего тот опасно накренился и съехал на бок, придав ему вид лихой и придурковатый:

— Ты вся — с головы твоей пустой до ножек — кстати, ничего так, стройненьких — проклята, милая моя. Вот о чем я говорю. И проклятия эти, как снежный ком — чем дальше, тем больше и быстрее набирают силу. Несчастия аккумулируются и становятся с каждым разом все глобальнее, пока наконец очередное не прибьет тебя из милосердия. Тоже в силу проклятия. Как‑то так.

Прозвучало это так, будто Мира больна неизлечимой болезнью, от которой нет и не будет лекарства, и выход только один — покорно сдаться на волю судьбы. Девушка сосредоточилась и еще раз прокрутила в голове последние слова ангела — медленно, вдумываясь в каждое.

Так — так — таак… стоп — стоп — стоооп… Ведьмочка не могла поверить, что все это происходит наяву и с ней, что появившийся ниоткуда ангел говорит ей такие страшные, невероятные вещи. Она проклята? И не раз? Кем? За что? Когда? И почему никто раньше этого не видел? И можно ли верить этому рыжему — бесстыжему?

— Подожди, дружочек, — произнесла чуть ли не по слогам. — Давай еще раз и без ехидства. Что там со мной не так?

Рыжий закатил глаза к потолку:

— Ох, ты тупаааа… На тебя наложены проклятия — что непонятного?

— Да все непонятно! — взвилась Мира. — Кто ты такой — не понятно! Откуда взялся на мою голову — еще непонятнее! Про проклятия какие‑то вещаешь — вообще бред!

— Будет тебе бред, когда сдохнешь раньше времени, — проворчал ангел, отворачиваясь от ведьмочки. — Ты уши‑то прочисть, разум, как говорится, открой и внимай моим словам. Я врать не буду.

— Ладно, ладно! Подожди! — Мира сжала пальцами виски и зажмурилась. — Дай мне пару минут.

Поняв, что разом на все вопросы не ответить и наскоком ничего не решить, ведьмочка подошла к делу иначе — поэтапно. Самое главное сейчас — не паниковать и не думать слишком много, не пороть горячку, потому как до добра это еще никого не доводило. Допустим — только допустим! — что рыжий говорит правду. В таком случае надо успокоиться и попытаться определить, что из сказанного ангелом имеет рациональное зерно, а что, возможно, — преувеличение. Второе — выяснить у ангела, какие именно проклятия на ней висят, может все и не так жутко, может мелочь какая‑нибудь, из которой раздули трагедию.

— Ну это я тебе не скажу, я не специалист в этом деле. Зато дружок мой закадычный все доложит, только он занят… а, нет, вот и он. Заходи, Касс, гостем будешь.

Перед Мирой возникла еще одна голова — и это была голова классического в книжном понимании ангела. Белокурый, голубоглазый, розовощекий, с наивным радостным взглядом, милой, доброй улыбкой и обязательным нимбом над головой. Ведьмочка не могла не улыбнуться в ответ. Затем перевела взгляд на своего ангела и нахмурилась — и почему ей досталось чудовище в хранители, неужели всех нормальных до нее расхватали? Чувство сожаления, написанное у нее на лице, было истолковано друзьями правильно, рыжий соизволил обидеться:

— Нет, ну рожа моя ей не нравится, видите ли. Что за шовинизм везде, я вас спрашиваю? Почему рыжих никто не любит? Где справедливость? Вот и охраняй ее после этого, поганку неблагодарную.

— Шовинизм — это немного не то, мой друг, но да ладно. Почему рыжих никто не любит? — возразил ему мелодичным голосом Касс. — Это ты зря на подопечную наговариваешь. Хамил бы ты поменьше, Петр, глядишь, и отношение бы поменялось. И вообще, ты заметил, как снизился уровень культуры в последнее время? Живущие на земле уже не считают зазорным оскорблять друг друга в лицо, произносить вслух бранные слова. Куда катится человечество? Как жить в таком ужасном мире?

— Тебе ж я тоже хамлю, а ты со мной дружишь!

— Я с тобой дружу уже триста лет, еще с пеленок, и знаю, как облупленного, а другие — нет. Сколько раз говорил тебе, что нужно быть добрее к окружающим, снисходительнее к их недостаткам. Где твое ангельское терпение? Где всепрощение и милость? Где искренне желание сделать окружающих лучше?

— Да иди ты со своими проповедями, кралю вон мою проконсультируй и свободен.

Касс повернулся к застывшей от изумления девушке — надо же, то ни одного ангела не знала, а тут сразу два. Это везение или как?

— Простите нас великодушно, — пропел он и очаровательно улыбнулся — на младенчески пухлых щеках тут же появились ямочки. — Кроме того, я заранее нижайше прошу ни с кем о наших беседах не говорить, иначе у нас с Петром будут серьезные неприятности. Видите ли, правилами запрещен прямой контакт с подопечными, так что мы ради вас пошли на грубые нарушения. Уж будьте снисходительны, не выдавайте. А мой друг — он немного невоспитан и диковат порой, но это все от недостатка материнской любви, а не по душевной черствости, уж не судите строго, ведь и ваша матушка в свое время слишком рано покинула вас.

«Но я из‑за этого на людей не бросаюсь, ведь так?» — хотела парировать Мира, но отчего‑то проглотила язвительную реплику, уже готовую сорваться с языка. Может, кроткие глаза Касса гасили на корню все агрессивные порывы?

— Прощаю и обещаю не трепаться о вас никому, — буркнула себе под нос и потребовала: — Ну, говорите, чего у вас там хорошего для меня.

Но Касс еще не все сказал. Его прямой открытый взгляд наполнился укоризной и на сей раз — из‑за Миры.

— Милая дева, — начал он, деликатно откашлявшись, — я позволил себе — с позволения Петра, естественно, просмотреть ваше дело и должен вам сказать, не могу не сказать! — что пренебрежительное отношение к усопшим есть первый шаг к тому, чтобы попасть в услужение к богу Лжи. Нельзя забывать тех, кто дал нам жизнь, даже если их с нами уже нет. Уважение и почитание родителей — есть краеугольный камень вашего, милая дева, будущего. Это, кстати, и твоя недоработка, друг мой. Нельзя оставлять подопечного без поддержки и благостных наставлений надолго. Видишь, к чему это приводит?

Мира отчаянно покраснела, но возражать не стала — он был прав. Но соглашаться или оправдывать свое поведение не собиралась, что бы этот ангел себе ни думал. Тоже мне, воспитатель. Где они раньше‑то были? Петр демонстративно молчал, словно все происходящее не имело к нему отношения.

Белокурый еще раз откашлялся и сменил тему, осторожно поинтересовавшись:

— Я так понимаю, мой рыжий друг…

— Опять рыжий, опять рыжий, чего цепляешься к моему цвету волос? — загундел Петр.

— Друг мой, я не имел в виду ничего плохого, не обижайся, пожалуйста, — перевел на нахала смиренный взгляд Касс. — Миранда, я могу обращаться к вам по имени? Спасибо. Позвольте представиться — ангел первого ранга Кассиопей, можно просто Касс. Теперь по делу, буду краток, а то времени, простите, в обрез. Так вот, я в некотором роде долгое время занимался подобными вещами — имею в виду, проклятиями — и именно я определил, что на вас наложено как минимум пять разных. Проклятие случайностей, неприятностей, одно разглядел родовое — то есть, тут даже не ваша вина, еще одно на физическое тело — ваше, разумеется. Ну и так, по мелочи, еще даже не активированное — черная гниль.