Пожилая дама, которая до того приветливо кивала Анне, вскакивает с места и кричит: оставьте мальчика в покое, хватает воспитательницу за рукав, бедный ребенок.

Потом в интернате всем начисляют штрафные очки. У Анны болит голова, и она сидит в углу, ее знобит. Так у нас никогда ничего не получится, яростно отчитывает их воспитательница. Штрафные очки получает и Анна. От нее ожидали чуть больше поддержки, чуть больше решимости. На следующий день у нее выходной, она долго спит, а потом идет к Билли.

Билли живет с матерью в узком таунхаусе, недалеко от приюта. Иногда он заходит, садится в групповой комнате, играет с девочками в электронные игры, у мальчишек берет альбомы с футболистами, листает. Если он остается до вечера, ночная дежурная заваривает ему ромашку, переливает в поильник и садится с ним рядом. Как там твой бизнес, спрашивает она, держа поильник у его губ. Билли серьезно смотрит ей в глаза и отвечает, невнятно и расплывчато, в своей манере: это не бизнес, это искусство. Дежурная посмеивается. Ну да, знаю, как там твоя муза, что поделывает? Муза меня целует, довольно отвечает Билли, она единственная, кто меня целует.

Позвонив в дверь, Анна слышит медленные шаги его матери. Мать, старая женщина в домашнем халате, Билли говорит, ей трудно подниматься по лестнице, но не труднее, чем мне. Когда умрет мать, Билли отправится обратно в интернат. Все, кроме матери, это знают. А она верит в его искусство. Она говорит, художники всегда пробиваются в жизни, и поправляет его завернувшийся воротничок. Про него уже писали в газете, и она показывает Анне пожелтевшую, хрупкую вырезку, приклеенную на обоях прямо у входа. Да, он рисует головой, она кивком показывает на Билли, и получше, чем остальные руками.

Билли как раз пытается поймать одной рукой болтающуюся вторую, чтобы упрятать ее за спину. Ладно тебе, бормочет он, сделала бы Анне чаю. В академию его не взяли, продолжает мать, шаркая по пути в кухню, туда вообще не берут интернатских. Билли качает головой, уже с закрепленной на ней кисточкой. Не прошел по конкурсу, тихо говорит он Анне, я умею рисовать только пейзажи. Анне хочется его похвалить, сказать ему, что эти пейзажи неповторимы, что они по-особому светятся, в них есть что-то нежное, свежее, с трудом достигнутое.

Ну и что, говорит она, зато они красивые. Ничего другого в голову не приходит, говорит Билли, когда целует муза, и кивает кисточкой на стены, увешанные до потолка картинами. Анна проводит взглядом по картинам, снежные поля, поля весной, стога сена, стада овец, похожих на вату, крошечные жаворонки, точкой намеченные в синем воздухе, точным движением головы. Я бы купила одну из них, говорит она. Разоришься, смеется Билли, может быть, я тебе что-нибудь и подарю. Знаешь что, поехали лучше погуляем. Хочешь? Анна не знает, хочется ли ей гулять с Билли. Я думала, ты хотел поработать, мямлит она. Сегодня муза даже не заходила, говорит Билли и склоняет голову в сторону, какая уж тут работа. Пошли, прогуляемся немножко.

Он разъединяет руки и наклоняет голову к Анне, вынь, пожалуйста, кисточку. Анна выдергивает ее из крепления, а как ты это делаешь, когда ты один? Никак, говорит Билли, мне все делает мать, мамочка моя, и он чмокает воздух, посылая воздушный поцелуй матери, которая как раз протискивается в дверь с подносом, что бы я без тебя делал. Так вы не будете чай? Мы пойдем покатаемся, объявляет Билли, скоро приедем, и подмигивает Анне. Как это покатаемся, говорит Анна, вызвать такси, что ли. Не нужно, бэби, протягивает Билли, так Анну еще никто никогда не называл, вообще-то противно, и она решается это сказать, не называй меня бэби, говорит она, и Билли посмеивается. Ладно, бэби.

Перед домом стоит его машина. Он водит машину ногами. Сиденье отставлено далеко назад, руль на высоте коленей. Он садится на руки и просовывает ноги в кожаные петли на руле. Остальное дело автоматики. Сделали на заказ, гордо говорит он, как будто раскрывая Анне секрет. Анна устраивается на переднем сиденье, стараясь занимать как можно меньше места, куда поедем. Куда хочешь, бэби, говорит Билли. Хватит, говорит Анна, мне правда не нравится. Билли сдувает челку со лба и сворачивает на шоссе. Он хорошо водит машину. Анна опускает взгляд на бардачок. Ни одной аварии, говорит Билли. Может, заедем куда-нибудь поедим. Нет, говорит Анна и выпрямляется, есть я не хочу, я только что позавтракала, никакой еды. Ладно, говорит Билли.

Потом они молчат. Анна чувствует ускорение и торможение автоматики, как будто она сидит в самолете. Ей не приходит в голову, как прервать молчание. Когда на выезде из города они останавливаются на светофоре, она видит растерянные лица людей в соседней машине. Она закрывает глаза и не открывает их до тех пор, пока машина не останавливается, где-то на стоянке за городом. Так, говорит Билли и вынимает ноги из петель, можешь выходить.

Анна открывает дверь, выходит и опирается на дверь локтями. За мигающими потоками машин на шоссе начинается поле, широкое, насколько хватает глаз. Над коричневой слякотью и остатками зелени поднимаются и садятся стаи ворон. Горизонт расплывается в нежно-серой дали.

Вот видишь, говорит Билли. Почему ты не рисуешь ворон, спрашивает Анна. Я умею рисовать только лето, отвечает Билли и смеется.

Остальные делают стулья. Учитель труда обрабатывает древесину и замешивает клей. Тони и Максу даже разрешают работать электрическим лобзиком. Стулья потом продадут. Такой бы и я купил, говорит довольный учитель, проверяя на прочность сделанный Уно стул, хороший, крепкий стул, он нас всех переживет. Правда, Яннис? Он поднимает стул вверх за ножку.

Яннис и Сузи сидят рядом у одного из длинных верстаков и наблюдают за происходящим. Ничего другого им не остается. У Янниса такие слабые суставы, что он не удержит даже чашки. Сузи ростом с трехлетнего ребенка, она лежит в ящике, чтобы не сломаться. До нее нельзя даже дотрагиваться. Поэтому Яннис кладет ладонь не на руку Сузи, а на край ящика. Ящик стоит наклонно, и Сузи все видит, Уно и его новый стул, учителя труда в запачканном клеем халате, Тони и Катрину, которые отталкивают друг друга от лобзика, пока одного из них не выгоняют.

Лучше всего она видит руку Янниса на обитом мягкой тканью крае своего ящика. Время от времени Яннис наклоняется к ней и что-то шепчет. Тогда она кивает и смотрит на пальцы Янниса. Говорит она мало и так тихо, что приходится наклоняться к ее губам, чтобы что-то расслышать.

В кабинете труда — суета, и на них никто не обращает внимания. Им нечего делать, но они никому и не мешают. Когда их нет, потому что Яннису нужно на процедуры или Сузи опять что-то сломала, остальные спрашивают, где эта сладкая парочка, Сузи-Пузи, Яннис-Пьяннис. Кто-то чмокает, изображая поцелуй, Уно замирает неподвижно, притворяется маленьким и машет кистями рук, как будто он — крошечная бабочка, Яннис, дорогой мой, дай мне руку, сладко выводит он.

Но когда они сидят на своем месте — Сузи в поставленном наклонно ящике, рука Янниса на бортике, — никто ничего не говорит. Они равнодушно рассматривают молотки и банки с клеем. Время от времени Яннис что-то шепчет в ящик, и Сузи едва заметно кивает.

А потом Йо, у которого никогда ничего не получалось, делает кукольную кровать. У нее точеные ножки, изголовье на манер старинного и даже решетка из реек. Шикарная вещь. Йо красит ее в вишневый цвет. И вот она стоит посреди верстака, на возвышении, где выставляются готовые работы, и сияет. Здорово, говорит учитель труда, в самом деле чудесно, Йоханнес, кто бы мог подумать. Ее можно будет продать на рождественском базаре.

Остальные собираются у возвышения, на мгновение почтительно застывают, а потом начинают прикалываться: мамочка, где твои куклы. Слышать ничего не хочу, предупреждает учитель, раззавидовались тут. Йо какое-то мгновение тихо стоит перед кроваткой, в его глазах еще светится гордость, но вот он уже втягивает голову в плечи и возвращается в группу, это для девчонок, в дочки-матери играть, небрежно замечает он, скривив лицо. Когда учитель предлагает сшить для кроватки матрас и одеяло, раздается презрительный гогот.