При этом сами романы в рамках периода и в эволюции отдельного писателя объединялись в ещё более объёмные художественные образования. Например, литературная полемика Достоевского с Чернышевским: «Что делать?», с одной стороны, и «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Бесы», с другой. Главные романы самого Достоевского по аналогии с Библией иногда называют «великим пятикнижием». Также органично развивалось единое «романное» пространство у Гончарова («Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв» составляют своеобразную «трилогию») и Тургенева. Писатели-реалисты как будто творили некий общий «метатекст».

Эпические тенденции развиваются и в поэзии. Многие реалистические стихотворения Некрасова строятся по эпическим принципам. В них есть система героев, сюжет, лирический монолог поэта приобретает повествовательность («Размышления у парадного подъезда», «Железная дорога», «Родина» и др.). Поэмы «Мороз, Красный нос», «Русские женщины» формируют лиро-эпический образ русской судьбы, через скрытое олицетворение, персонификацию Родины как женщины – судьбы самой России. Незавершенная из-за смерти художника поэма-эпопея «Кому на Руси жить хорошо» заслуженно считается ярчайшим образцом русского «лирического эпоса». Близкий художественный масштаб лирического произведения появляется лишь в поэзии Серебряного века в жанре «книги стихотворений» (трехтомная лирическая «трилогия» А. Блока).

Тяготение к эпическому наблюдается даже в драме. Пьесы Островского объединяются в тематические группы, в результате чего воспринимаются как специфическое («репертуарное?», в рамках одной сцены) образное пространство эпического типа. Например, «трилогия» о Бальзаминове: «Праздничный сон – до обеда», «Свои собаки грызутся – чужая не приставай», «За чем пойдешь, то и найдешь». Вообще, мир купечества и мещанства раскрывается у Островского как пестрое, но единое художественное целое.

Многообразие и богатство русской реалистической литературы по праву делает её классической. Сформированная временем, она выходит за рамки социокультурного периода и становится уникальным эстетическим явлением мирового художественного пространства, созданного искусством слова.

Литература

Бердяев Н.А. Русская идея. Самопознание: Сочинения. М., 1997.

Гачев Г. Русская дума. Портреты русских мыслителей. М., 1991.

Егоров Б.Ф. Борьба эстетических идей в России 1860-х гт. Л., 1991.

Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. Л., 1991.

История России XIX – начала XX вв. М., 1998.

Теория литературы: В 4 т. Том 4. Литературный процесс. М., 2001.

Развитие прозы 50-70-х годов проходило на волне общественного подъёма. На первый план выдвигается тема социального обличения. Родоначальником этого «демократического» литературного направления стал М.Е. Салтыков-Щедрин со своими «Губернскими очерками» (1856). Типологически такая проза была близка «физиологическим очеркам» 40-х годов, но, кроме натуралистической точности в описании «социальных язв» и общего демократизма стиля, произведения писателей (вероятно, под влиянием социально-психологического романа) приобретали большую аналитичность. Поэтика очерка отличалась «этнографическим» колоритом, который сменил «познавательную» публицистическую направленность. Автор стремился вступить в прямой диалог с читателем. Его присутствие выражалось в системе комментариев и оценке изображаемой реальности.

В такой жанровой форме строились «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского (1862–1863), «Очерки народного быта» Н.В. Успенского (1858–1862), «Очерки московских нравов» А.И. Левитова. Очерковая стилистика была присуща и другим жанрам. Например, «Письма об Осташкове» В.А. Слепцова (1862–1863) или повесть Ф.М. Решетникова «Подлиповцы» (1864), которую сопровождал подзаголовок «Этнографический очерк».

Путь от традиций «натуральной школы» к социально-психологическому реализму проделал в 60-е годы Г.И.Успенский. Этнографическая фактография его произведений начала 60-х годов – «Народное гулянье в Всесвятском», «В деревне», «Сторона наша убогая» – сменяется аналитическим углублением в социальную психологию народа – цикл «Разоренье» (1868–1871).

Кроме очерков, в 50—70-е годы развиваются и крупные эпические формы. Социально-психологический роман стремился художественно освоить появление новых человеческих характеров и судеб. Тип «липшего человека» с его рефлексией и социальной апатией сменяет фигура «нового человека» – деятеля, обычно разночинца по происхождению. Показательна эволюция героев в романах Тургенева: умный, но социально слабый, нерешительный в любви Рудин; деятельный, но «отвлекающийся» на любовь и одинокий Лаврецкий; участник национально-освободительного движения Инсаров, не разделявший любовь и борьбу; отрицающий любовь нигилист-«революционер», разночинец Базаров.

Новый герой «времени» изображается также в произведениях Н.Г. Помяловского «Мещанское счастье» и «Молотов». Социально не состоявшегося дворянина и «успешного» в социальном отношении разночинца противопоставляет в своем романе «Обломов» И.А. Гончаров. Социально-психологическое задание написать произведение о «новых» людях определило публицистический и сентиментально-дидактический пафос романа Чернышевского «Что делать?»

Аналитической реакцией на новые идеи и художественные типы стали так называемые «антинигилистические» романы. Этим социально-философским термином принято определять специфику таких значительных произведений, как «Взбаламученное море» (1863) А.Ф. Писемского, «Некуда» (1864), «Обойденные» (1865), «На ножах» (1871) Н.С. Лескова, «Бесы» (1871) Ф.М. Достоевского. Конечно, круг нравственно-философских и психологических проблем, затронутых этими писателями, выходит за рамки социального явления, каким стал «нигилизм» в 60-е годы. От социально-революционной действительности они поднимались до уровня глубоких философских и психологических обобщений, противопоставляя тезис о том, что «среда заела», противоположному – среда определяет характер. Корни социальной психологии кроются в самой личности. Вообще, проблема нигилизма лишь на поверхности является социальной. Уже Лесков в романе «На ножах» противопоставлял честный и великодушный «нигилизм» майора Форова и «негилизм» (от «гиль» – вздор, чепуха) негодяя и преступника Горданова.

В своей ноуменальной глубине нигилизм является сатанизмом. Грань между двумя явлениями очень тонкая: нигилизм отрицает ради утверждения, а сатанизм утверждает само отрицание. В «Бесах» Достоевского нигилизм становится не социальным, а духовным, почти мистическим явлением, превращается в сатанизм. Достаточно указать на такие сложные, «фантастаческие» характеры, как Ставрогип («стаурос» по-греч. крест) или Верховенский.

К кругу подобных произведений о «новых людях» следует отнести и «Преступление и наказание» (1866), ведь в руках Раскольникова тот самый «топор», к которому звала народную Русь революционная пропаганда. А «бред» бывшего студента, ставшего философствующим убийцей, о «трихинах», вселяющихся в тела людей и делающих их «бесноватыми», в начале XX в. был воспринят как пророчество о грядущей русской революции. По сравнению с ней социальная борьба века XIX (даже терроризм) кажется лишь опасной романтической игрой. Достоевскому ли было не знать, к чему приводит эгоцентрическое самоутверждение революционера, стремящегося к социальной справедливости? Не случайно, полемизируя с писателями социального направления, Достоевский в «Дневнике писателя» с вызовом заявлял, что главной общественной проблемой современности является проблема бессмертия души, от решения которой зависит решение всех остальных общественных вопросов.

Попытка понять соотношение роли личности и массы, постичь подлинный «дух истории», таинственные силы, управляющие движением общества, сформировала и концепцию романа-эпопеи Л.Н. Толстого «Война и мир» (1863–1869), которую сам писатель определил как «мысль народную». Замысел написать роман о революционере-декабристе в итоге перерос в художественное откровение о русской душе в её становлении и развитии – между экзистенциальными безднами любви и смерти.