В 1836 г., завершив драму «Маскарад», он начал писать роман уже из современной жизни – «Княгиня Лиговская», где впервые появляется герой по фамилии Печорин, гвардейский офицер, столкновение которого с бедным чиновником Красинским послужило сюжетной завязкой произведения. Работа над этим романом была прервана трагическими событиями 1837 г. – гибелью Пушкина и ссылкой самого Лермонтова на Кавказ. По возвращении же из ссылки Лермонтов не возобновлял работу над «Княгиней Лиговской»; его творческое сознание захватил новый замысел – началась работа над романом «Герой нашего времени».
Роман Лермонтова, как известно, состоит из пяти повестей, причем «Бэла», «Фаталист» и «Тамань» первоначально были напечатаны в журнале «Отечественные записки», и только в апреле 1840 г. книга вышла уже не как собрание отдельных повестей, а как цельное произведение. Последним, весной 1841 г., было создано Лермонтовым предисловие к роману как ответ на критические статьи, появившиеся в журналах; опубликовано оно было уже во втором издании романа.
Однако в окончательном тексте романа автор располагает части не в порядке их написания и не исходя из хронологической последовательности описанных в них событий, а прежде всего руководствуясь логикой раскрытия характера главного персонажа «Героя нашего времени» – Григория Александровича Печорина. Действительно, в «Бэле» образ главного героя предстает перед читателем в восприятии сразу двух посредников рассказчика – странствующего офицера и его случайного попутчика штабс-капитана Максима Максимыча; во второй главе – «Максим Максимыч» – сам рассказчик непосредственно наблюдает за Печориным и представляет читателю итог своих наблюдений – психологический портрет героя; наконец, последующие три главы не что иное, как печоринский дневник, или, как принято было говорить в позапрошлом веке, «журнал», и здесь уже сам герой напрямую, без каких-либо посредников говорит с читателем, причем он не только рассказывает о происшедших с ним событиях, но и анализирует свои и чужие поступки, судит себя и других, делает выводы, размышляет о самых важных и самых сложных нравственных, философских, психологических проблемах. Предшествующее «журналу» предисловие сообщает о смерти Печорина, тем самым ставя точку во внешней биографии героя, и разъясняет смысл и цель публикации его записок.
«Из-за такой спиральной композиции, – отмечал В.В. Набоков, – временная последовательность оказывается как бы размытой. Рассказы наплывают, разворачиваются перед нами, то всё как на ладони, то словно в дымке, а то вдруг, отступив, появятся вновь уже в ином ракурсе или освещении, подобно тому, как для путешественника открывается из ущелья вид на пять вершин Кавказского хребта».
И сам образ Печорина, и его судьба с самого начала повествования являют собой загадку, которую внимательному читателю хочется разгадать. Думается, что неугасающее обаяние лермонтовского романа во многом и определяется тем, что каждый читающий и перечитывающий книгу разгадывает эту загадку по-своему, сообразно со своим возрастом, мировоззрением, представлениями о жизни. Один из таких внимательных читателей, уже упомянутый выше В.В. Набоков, размышляя о характере Печорина, не без язвительной иронии писал: «…о Печорине написано столько нелепостей людьми, смотрящими на литературу с позиций социологии, что уместно будет коротко предостеречь от возможных ошибок. (…) Соотнесенность Печорина с конкретным временем и конкретным местом придает, конечно, своеобразие плоду, взращённому на другой почве, однако сомнительно, чтобы рассуждения о притеснении свободомыслия со стороны тиранического режима Николая I помогли нам его распробовать.
В исследовании, посвященном «Герою нашего времени», нелишне было бы отметить: сколь бы огромный, подчас даже патологический интерес ни представляло это произведение для социолога, для историка литературы проблема «времени» куда менее важна, чем проблема “героя”».
Следуя совету Набокова и обращаясь к проблеме «героя», необходимо сказать, что многие исследователи справедливо указывают на романтическую генеалогию этого образа как в предшествующем творчестве самого Лермонтова, так и в русской и западноевропейской литературе. Тот же Набоков среди литературных предшественников Печорина называет «Сен-Пре, любовника Юлии д ’Этанж в романе Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) и Вертера, воздыхателя Шарлотты С. в повести Гёте «Страдания молодого Вертера» (1774), в России того времени известна главным образом по французским переложениям, например, Севелинжа, (1804), через «Рене» Шатобриана (1802), «Адольфа» Констана (1815) и героев байроновских поэм, в особенности «Гяура» (1813) и «Корсара» (1814)…и кончая «Евгением Онегиным» Пушкина». При всем том лермонтовский герой, безусловно, не слепок с чужого оригинала, история его души своеобразна и неповторима и «едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа».
В романе «Герой нашего времени» перед глазами читателя проходит путь героя. Это и вполне реальные перемещения героя в пространстве. Печорин, как и многие лермонтовские персонажи, герой-странник, он все время путешествует, в каждой части романа перед нами – новое место действия, даже умирает он в дороге, «возвращаясь из Персии». Это и странствия его души, её блуждания, сомнения и обретения. Это и жизненный путь, судьба, испытывать которую Печорин давно взял за правило.
И поскольку личность главного героя вырисовывается из суммы встреч на этом пути, взаимоотношений, в которые он вступает с окружающими людьми, каждая такая встреча выявляет в характере Печорина все новые и новые грани. В «Бэле» это – Максим Максимыч и Бэла, в «Максиме Максимыче» – Максим Максимыч и рассказчик – странствующий офицер, в «Тамани» – «честные контрабандисты», в «Княжне Мери» – Грушницкий, Вернер, Мери, Вера, в «Фаталисте» – Вулич. Однако главная черта Печорина определяется сразу, с момента первого появления на страницах романа. Доминанта его образа – это, конечно, его противоречивость, которая отмечается на всех уровнях: внешнего облика, манеры поведения, характера, нравственного облика, строя мыслей и чувств, самого мировосприятия.
Именно своей необычностью, «странностью» выделяется герой уже в «Бэле». В рассказе Максима Максимыча переданы, однако, только внешние признаки этой противоречивости: «Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут, – а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха… Да-с, с большими был странностями…»
Умудренный житейским опытом, Максим Максимыч объясняет замеченные им странности в характере и поведении Печорина, на первый взгляд, незатейливо, а по существу очень верно: «Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!» Так входит в повествование мотив «судьбы», ведь определение «характер – это судьба» относится к лермонтовскому герою в полной мере.
Как и в драме «Маскарад», в «Герое нашего времени» мотиву «судьбы» сопутствует атмосфера тайны, загадки, рокового стечения обстоятельств. Не случайно столь важная роль в фабульном построении книги отведена «случайным» встречам, подслушиванию и подсматриванию. В «Бэле» такая игра случая имеет место трижды: Максим Максимыч слышит из-за забора, как Азамат уговаривает Казбича продать ему коня; затем он же становится тайным свидетелем двух решающих объяснений между Печориным и Бэлой. В «Тамани» сам Печорин, стоя за выступающей скалой, слышит разговор девушки и слепого, из которого герою становится ясно, что он имеет дело с «честными контрабандистами», а в финале рассказа Печорин становится свидетелем заключительного разговора Янко, ундины и слепого мальчика. Наконец, в «Княжне Мери» главный герой подслушивает или подглядывает уже восемь раз, что во многом и позволяет ему быть в курсе событий. Не случайно и то, что наречия «невольно», «вдруг», «уже», явно несущие в себе оттенок неожиданности, являются в романе наиболее частотными по употреблению, причем вне зависимости от того, какой из рассказчиков ведёт повествование.