Коренные голешовицкие жители, они все трое с детства знали каждый кустик, каждую тропку, каждый камень на противоположном берегу. Повесив, как кавалеристы, за спину винтовку на укороченном ремне, разведчики перебежали через дорогу под мостом и прошли вниз по течению реки добрых пятьдесят метров, затем скрылись из виду в густом кустарнике на береговых склонах.
Часы у пристани пробили шесть. Сквозь завесу непрерывного, унылого дождя на другом берегу смутно вырисовывались очертания домов.
После восхода солнца прошло, вероятно, уже около часа, но темнота не отступала, будто рассвет только-только начинался. О разведке пока не было и помину.
За крайней баррикадой, кое-как укрываясь от дождя, сидели ее защитники. В пять часов утра они пришли сюда с угольщиком Адамом во главе сменить команду сержанта Марека, Кто-то вытащил из верхней части баррикады несколько поперечных досок и накинул на них сверху большой брезент. В его складках, как в желобах, журчали струйки дождевой воды и стекали на землю, но оружие было защищено от воды, и это было всего важнее.
Кроме Лойзы Адама, который до сих пор не мог окончательно счистить с себя гипс, здесь сидели Франта Испанец, Иозеф Стршельба, пан Бручек, вагоновожатый того самого трамвая, в котором вчера нацисты убили молоденькую кондукторшу, лавочник Коуба из Затор, рабочий с бойни Швец, Гошек, до сих пор ожидавший здесь разведчиков, и еще человека три из приречных домиков.
Затем на баррикаду пришли женщины. Они принесли своим мужьям горячий черный кофе в фаянсовом кувшине и каравай черного хлеба. Мужчины забрались под брезент и поделили хлеб, разламывая его на куски: фаянсовый кувшин, от которого валил густой пар, приятно согревал руки и ходил по кругу от одного человека к другому. Женщины сидели на корточках, охватив колени руками, выпачканными землей.
Механик Кладива, высокий человек с седыми длинными усами, принес с собой старинный батарейный радиоприемник. Он пристроил его на выступе под брезентом и принялся ловить Прагу. Но упрямый ящичек только свистел и трещал. Кладива возился с ним не меньше получаса, а бойцы тихонько подсмеивались.
— Да-а, отсырели, видно, твои радиоволны, дружище, — не удержался от шутки угольщик.
Кладива уже потерял всякую надежду извлечь хоть какой-нибудь звук, как вдруг из ящичка произнесли очень громко и отчетливо:
— …prager Bevölkerung, noch habt ihr die Wahl…[3]
— Смотри-ка, на чьей он стороне! Заткни ему рот, этому нацисту! — сердито воскликнул вагоновожатый, пригрозив кулаком приемнику, словно это было живое существо.
— Погоди! Дай настроить — нервы у нас пока в порядке, — остановил Кладиву Испанец, схватив его за руку.
Хриплый голос отрывисто продолжал:
— …Kampf, Zerstörung, unnötiges Blutvergissen in der Stadt Prag, oder Ruhe, Ordnung und Erhaltung des Wohlstandes bis zu…[4]
Кладива все-таки выключил приемник и сказал виновато:
— Черт возьми! Да это ведь Прага говорит! Там, видно, наших еще нет…
— Ты настрой на волну четыреста пятнадцать, — посоветовал Швец.
Прыщеватый, небритый, с бегающим испуганным взглядом, лавочник Коуба встревоженно спросил:
— А что же сказали-то?
Пан Бручек сдвинул полицейскую каску на затылок и, по привычке, вытер лысину.
— Они с утра за нас беспокоятся и потому вежливо спрашивают, не угодно ли нам восстановить немецкие порядки…
Коуба стал еще мрачнее:
— Да-a, опоздали они малость…
На противоположном берегу протрещала короткая пулеметная очередь и внезапно оборвалась; спустя несколько секунд тишину разорвала еще одна очередь. Бойцы на баррикаде невольно пригнулись, словно стреляли прямо в них. Испанец и Гошек так и впились взглядом в берег.
— Этого только нам недоставало! — шепотом сказал Испанец, поняв, что на берегу разыгралась какая-то трагедия.
На лбу у Гошека вздулись толстые вены.
— Но… ничего серьезного еще не случилось, — попытался он возразить, однако в его взгляде сквозила тревога.
Кладива настроил свой приемник на волну четыреста пятнадцать, но на ней передавали какой-то старинный сокольский марш. Вагоновожатый снял шапку и стал выгружать в нее из всех карманов патроны, которые он где-то раздобыл, потом начал подбирать подходящие к своей винтовке и улыбался, словно ему попался хороший гриб, когда находил то, что ему было нужно. Угольщик свернул цигарку из грубо нарезанного вонючего самосада, закурил, затянулся и, сдерживая кашель, протянул цигарку пану Бручеку. Бручек взял кувшин с кофе, отхлебнул из него порядочную порцию, глубоко затянулся и закашлялся до слез, потом потер руки и осторожно передал цигарку своему соседу.
— Чем не трактир, друзья! Настоящее кафе! Тут тебе и черный кофе, и музыка, и курево… Для полного блаженства только танцев не хватает!
Лавочник Коуба недовольно перебил Бручека:
— Ты нас раньше времени не запугивай! Танцы, того и гляди, начнутся.
Но Бручек не сдавался.
— Ну и что? — возразил он. — А мы здесь зачем? Кому неохота танцевать, пусть в другой трактир идет!
Гошеку не понравилась эта шуточка полицейского. Он посмотрел на женщин, которые совсем промокли за ночь и дрожали от холода, и сказал ворчливо:
— Шли бы вы лучше домой, хозяйки… Холодно вам тут…
— Как же мы домой уйдем, когда наши мужья здесь? — возразила одна из женщин.
Испанец, который не сводил глаз с берега Влтавы, вдруг изменился в лице и, не оборачиваясь, схватил Гошека за руку.
— Наконец-то! Идут! Видишь, кусты шевелятся?
Все выглянули из-за баррикады. Действительно, кто-то быстро раздвигал кусты. Очевидно, он стремглав бежал вниз по склону, хватаясь руками за ветки, потом, должно быть, упал, покатился кубарем, поднялся и бросился прямо к мосту. Вскоре человек появился на одном уровне с баррикадой. Видно было его голову без шапки, левой рукой он держался за правое плечо. Гошек сразу узнал электротехника Тонду Кршенека, одного из разведчиков, ушедших на рассвете.
— С ними что-то случилось… — взволнованно вырвалось у Гошека.
Кршенек, пошатываясь, добежал до придорожной канавы и скрылся в ней.
— Я пойду ему навстречу! — крикнул угольщик Гошеку, и они оба выскочили из-за баррикады.
Но тут появилась голова Кршенека. Он с большим трудом выкарабкался из канавы и, пригибаясь, побежал к баррикаде через дорогу. Его правое плечо было в крови. Метрах в двадцати от баррикады он споткнулся и свалился словно мертвый в объятия угольщика.
Раненого поспешно перенесли за баррикаду. Гошек положил на колени голову Тонды, испуганно спрашивая:
— Тоник… Тоничек! А наши ребята где?..
Раненый, почти теряя сознание, прошептал бескровными губами:
— Я… не могу… — Тут он зажмурился, словно в глаза ему ударил очень яркий луч света.
— Где Владя с Вашеком?
— Остались там… нас обстреляли из пулемета…
У Тоника закатились глаза, и он потерял сознание.
Гошек осторожно приподнял голову Тоника, ласково, как маленького мальчика, погладил по бледной щеке.
— Тоничек, Тоничек, очнись! — настойчиво прошептал Гошек. — Там их много?
Тоник и в самом деле очнулся и попытался заговорить. Язык почти не повиновался ему.
— Одни эсэсовцы… в садах…
— Танки у них есть?
Раненый Тоник, казалось, хотел сказать еще что-то, но вдруг по всему его телу прошла судорога, глаза закатились, и он умер.
Гошек снял свою старую, замызганную шапку. Угольщик сыпал проклятиями. И тут радиоприемник Кладивы заговорил по-русски, словно сообщая то, чего не успел досказать мертвый Тоник:
— Внимание! Внимание! На Прагу наступают немецкие танки, артиллерия и пехотные части. Нам нужна ваша помощь! Нам нужна ваша помощь…
Рабочий Швец, жена которого принесла кофе в фаянсовом кувшине, наклонился к ней и похлопал ее по плечу:
— Ну, мать, иди-ка ты лучше домой… Ты тут совсем замерзнешь…