Все один за другим очень неохотно, потрясенные, как и Гошек, стали готовиться к отходу. Только один Испанец мог принудить бойцов к этому. Если бы не его авторитет, они, вероятно, не послушались бы и Гошека… Франта Кроупа отступил на шаг от поручика и, желая показать, кто тут начальник, отдал честь Гошеку.

— Я остаюсь на баррикаде. Кто-то ведь должен остаться здесь, — сказал он решительно.

— Понапрасну погибнешь… — устало вздохнул поручик, поправляя повязку на лбу.

Гошек обнял Франту:

— Я понимаю, что кто-то должен остаться… Но один? Не нужно ли тебе… хоть еще одного бойца? Вдвоем все веселее! Хочешь Адама?

— Нет! Лойза стоит троих… он пригодится там, на берегу.

Пан Бручек подскочил к Гошеку:

— Можно мне, пан Гошек? Нас ведь с Испанцем вроде как черт веревочкой связал…

Никто не улыбнулся, только Лойза не вытерпел и в сердцах язвительно воскликнул:

— Сколько раз ведь в демонстрациях вместе участвовали, так, что ли?

— Ну, а если и так? — обозлился Бручек, но его маленькие глазки, как всегда, когда он внезапно попадал в затруднительное положение, забегали по сторонам.

Однако Гошек прочитал в глазах Франты согласие и кивнул Бручеку:

— Держите баррикаду! Честь…

«Честь героям», — подумал поручик, уходя вместе с Гошеком.

Галина продолжала стоять возле Кроупы. Поручик, который мысленно уже решил, что она очень расторопная связная, остановился и поманил ее:

— Идем с нами, девушка! Ты мне еще понадобишься…

— Нет! — отрезала Галина, повернулась к нему спиной и уселась на ящичек.

Пан Бручек расположился на своем старом месте, вытащил из кармана запасной магазин и начал удивительно ловко для своих толстых пальцев наполнять его патронами. При этом он заговорщически улыбнулся Франте:

— Где уж там по кустам мне ползать! Еще ноги-руки поломаешь. А здесь если и прихлопнут, так зато со всеми удобствами…

В его словах не было логики, но Франта отлично понимал, почему этот старый полицейский служака решил остаться именно с ним, несмотря на всю опасность. Пан Бручек мучительно искал отпущения своих старых полицейских грехов, и кто другой, кроме Франты, мог дать ему это отпущение, — ведь он был его старый поднадзорный! Ну, так сражайся, полицейская шкура, впервые в жизни — за правое дело. Посмотрим, может, и у тебя глаза откроются!

В одном Франта был почти уверен: Бручек не сбежит, если дело примет скверный оборот, — именно присутствие Франты заставит его держаться до конца… А Галина? Счастье сражаться плечом к плечу с таким человеком в трудную минуту! Испанец подсел к польской девушке, улыбнулся и дружески погладил ее маленькую руку.

— Я рад, что ты тут осталась… — сказал он просто.

В памяти мелькнули имена темноглазых девушек-героинь, с которыми он познакомился на фронте под Мадридом. Долорес, Консоласион, Мануэла… Скольких друзей он нашел и сколько их потерял в этой непрестанной борьбе в течение девяти последних лет! Но борьба продолжается, и это самое главное!

— За Освенцим! — сказала Галина, посмотрев на Франту широко открытыми глазами, и прижала автомат к груди, как близкое ей живое существо.

В порту пробило четыре. Ночной мрак, пронизанный багровыми отсветами пожаров, стал серым, словно все покрылось пеплом. Танковые орудия перестали стрелять. Но пулеметные очереди вверх по течению Влтавы н еще более яростные — вниз по течению — свидетельствовали о невидимой, но упорной борьбе за речной берег. Мост, как и предполагал Франта, до сих пор оставался свободен. Остов танка на том месте, где стояла баррикада из бочек, черной глыбой высился посреди мостовой. Перед трамвайной баррикадой все было неподвижно.

Но Франта Испанец всем своим существом ощущал, что именно сейчас скорее всего можно ждать нападения — ведь на рассвете часовых больше всего одолевает усталость, а у тех, кто спит, самый крепкий сон. Фашисты подкрадутся неслышно, словно ночные хищники, подберутся ползком, как преступники. Он знал это твердо, будто читал мысли эсэсовцев. Так нападали несколько лет назад в Испании мавры… И он ждал этой минуты со спокойной уверенностью.

Пан Бручек, закутавшись в шинель, звучно похрапывал. Галине, вероятно, было холодно в спецовке. Она, стараясь сохранить в теле каждую частицу тепла, съежилась в комочек, обхватила руками колени и прижалась к ним подбородком. Но она не спала и в любую минуту могла схватить автомат, лежавший перед ней. Когда Франте показалось, что Галину все-таки одолела усталость, он снял с себя пальто и осторожно накинул ей на плечи. Она мгновенно вскочила, словно разъяренная кошка, и отшвырнула пальто.

— Нет, мне не надо! — строго сказала девушка и, словно желая смягчить эту ненужную резкость, добавила с улыбкой: — Выдержу и так, я привыкла… ко всему!

Выражение, с каким она произнесла последние слова, будто приподняло покров над чем-то куда более страшным, нежели предутренний холод.

И час спустя они не обменялись ни единым словом. Все трое замерли на своих местах, и лишь по дыханию и бьющемуся сердцу можно было догадаться, что они живы. Напряженный взгляд ни на секунду не отрывался от мушки, наведенной в безмолвную тьму.

В пятом часу утра рассвело настолько, что стало видно, как клубится под мостом густой туман. Он стлался у самой поверхности воды, неприметно плыл по течению. Туман помогал эсэсовцам скрыть переправу даже лучше, чем озаренная пожарами ночная темнота. Франта прижался к отверстию в парапете и не спускал глаз с реки. Враги ведь непременно воспользуются такой подходящей минутой! Ждать пришлось недолго. На середине реки на мгновение, будто сказочный сом, вынырнула лодка с четырьмя эсэсовцами и тут же снова исчезла в тумане. Но с голешовицкого берега вдруг раздалась короткая очередь. Франта улыбнулся — он готов был поклясться, что это автомат Лойзы Адама. Мгновенно проснувшийся пан Бручек метнулся к Франте и припал к отверстию рядом с ним. Автомат полицейского нащупывал смутную, сливающуюся с туманом цель.

Но Франта замахал рукой перед глазами Вручена. Нет, нет, ясно говорил жест Испанца, это дело не наше! Там, впереди! И Франта выразительно ткнул указательным пальцем в сторону моста. Оттуда мы ждем свою цель. Неслышно, как кошка, подбежала Галина и тоже взглянула на реку. Лодка ловко лавировала, стараясь прятаться в самых густых клубах тумана. Галине очень хотелось пустить меткую очередь, но, как и ожидал Франта, она сдержалась: нельзя выдавать себя. Девушка тоже инстинктивно чувствовала, что ее цель появится на мосту. Так пусть же врага ожидает… безмолвная баррикада!

Это случилось двадцать минут пятого. Эсэсовцев ввела в заблуждение тишина на мосту. На другом его конце, у сгоревшей баррикады, появились, словно сказочные водяные, парашютисты в коричнево-зеленых плащ-палатках. Один за другим, с автоматами на изготовку, они ползли по асфальту. Пять… Десять… Потом вдруг словно развязался мешок: между сгоревшей баррикадой и остовом танка на середине моста оказалось сорок или пятьдесят парашютистов. Они ползли и перебегали к громаде обгоревшего танка, некоторые тащили жестянки со взрывчаткой.

Намерения парашютистов сразу стали ясны Франте. Командир эсэсовцев, не желая терять третий танк, решил подложить заряд под остов танка, загородившего дорогу, и еще несколько зарядов — в основание трамвайной баррикады, которую иначе не взять, и тогда путь будет расчищен. Только после этого он и пошлет танки…

За обгоревшим танком парашютисты, ползшие впереди, на несколько секунд остановились. Очевидно, они проверяли, в самом ли деле оставлена трамвайная баррикада. Один из них перебежал дорогу перед танком.

Тишина. Она заманивает фашистов. Вот перед танком их уже десяток, вот они расползаются, как тараканы, по всей проезжей части моста.

Пан Бручек занимает свою позицию, выставив автомат. Теперь ползущие чудища в коричнево-зеленых плащ-палатках перед ним как на ладони. От волнения в носу щекочет, руки ходят ходуном. Ну когда же, когда? Чего еще ждать? Он тревожно оглядывается на Франту и встречает его спокойные, холодные, как сталь, глаза. Палец Франты покачивается, предупреждая: «Нет, нет, еще не сейчас!» Будь это кто-нибудь другой, пан Бручек как следует проучил бы его за такую тактику. Но перед Франтой он смиряется.