В приоткрытую дверь просунулась голова очкарика.

— Ничего-ничего, — быстро сказал он, — я не спешу.

— В таком случае вам придется подождать до завтра, — вежливо сообщила Нина Александровна очкарику и, захлопнув дверь, уже Гошке: — Прием окончен.

— Нина Александровна, — заискивающе, решив «скурвить душой», заговорил Гошка, — войдите в мое положение.

— Перестаньте кривляться, — брезгливо поморщилась женщина, нервно дергая тесемки на рукаве халата. — Все равно я вам ничего не подпишу.

Гошка покраснел и поднялся. Он понял, что это конец. Понял отчетливо и ясно, как за минуту до этого его осенило, что очкарик тоже проситель.

— Спасибо, что не отказали, — с трудом сдерживая ярость, четко сказал Гошка и пошел на выход.

— Всего хорошего, — услышал язвительный голосок медсестры за спиной, но оглядываться не стал и дверью не хлопнул. На это его хватило. На стуле, сложив газетку, сидел очкарик и смирно смотрел перед собой.

— Что, брат, тебя тоже проценты подвели? — тяжело усмехнулся Гошка, присаживаясь рядом с очкариком.

— В каком смысле? — удивился очкарик.

— В прямом.

— Подвели, — неожиданно сознался очкарик. — А я, понимаете, очередь на машину дождался.

— «Жигули»? — деловито спросил Гошка.

— Да.

— Хреново. Но у меня еще хуже... Ты к ней сейчас не ходи, испортишь дело, — посоветовал Гошка. — У нее сейчас давление повышенное.

— Понимаете, — заволновался очкарик, — еще в прошлом году все было нормально. Я права получил, три комиссии прошел, все нормально и вдруг...

— Знаешь что, — перебил Гошка, — пошли посидим в кафе. Тебя-то как зовут?

— Сергей.

— Вот и отлично.

Все еще моросил дождь, на карнизах, угрюмо нахохлившись, сидели мокрые голуби, а под самыми тучами вкрадчиво кружил орел, что-то долго и терпеливо разглядывая на раскисшей земле.

В кафе они заняли угловой столик. Гошка ковырнул вилкой красный винегрет и поморщился.

— Ты где работаешь? — спросил он Сергея.

— Энергетик, — скучно ответил бывший «флюмажный очкарик».

— Инженер?

— Да.

— Хорошо зарабатываешь?

— Да как сказать...

— Машина?

— Отец помог. И очередь его.

— Понятно. А у меня — никого. Детдомовский. До сих пор в общаге живу.

Так они сидели и разговаривали, хорошо понимая друг друга и чем дальше — тем лучше.

— Понимаешь, Георгий, — волновался собрат по несчастью, — машина эта для меня до лампочки. Надо мне, я на производстве вместе с шофером возьму и хоть куда поеду. Но отец, понимаешь, он всю жизнь о своей мечтал, а у него с войны руки нет, левой. Ждал, пока я вырасту, институт окончу, семью заведу, права получу, и вот когда уже дождался... Понимаешь? Обидно. За отца обидно.

— Ну а ты очки другие, посильнее, — посоветовал Гошка, — все равно ведь носишь.

— У меня сложные линзы, — начал объяснять Сергей, — по горизонтали минус, по вертикали плюс. И сильнее уже нет. Может быть, за границей есть, не знаю, а у нас пока нет.

Гошка с уважением посмотрел на очки Сергея.

— Слушай, Георгий, поехали ко мне, — гостеприимно предложил Сергей. — Поужинаем. У меня жена нормальная. Лида. Поехали, а? И плевать я хотел на машину, правильно? Ну покатается со мной отец, а там работа, дом, будет машина стоять... Поехали, тебе же все равно в общежитие.

— Нет, братишка, — вежливо отказался Гошка. — У меня дела. Как-нибудь в другой раз...

Они еще поговорили, стоя у телефонной будки, а потом Гошка проводил Сергея до автобуса и крупным шагом пошел в поликлинику. Пробыл он там недолго и вышел довольный.

«Это мы еще будем смотреть, — думал Гошка, шагая по мокрому асфальту, — чья возьмет. Я вам так просто не дамся. Не мытьем, так катаньем, не шилом, так мылом. «Чтобы я дала вам заведомо ложную справку», — вспомнил он слова Нины Александровны и обозлился. Ах, какие мы чистенькие. И слова выучили, чтобы побольнее, чтобы этак с вывертом. А ведь молодая еще, совсем недавно сопливая бегала, а теперь: фу ты ну ты — лапти гнуты. Нет, Нина Александровна, так просто вам этот номер не пройдет. Нич-чего не выйдет. Если надо — лечите глаза, а списывать не торопитесь. Гошка Разуваев почти на парашюте родился, а не в инвалидной команде... А ведь, наверное, дети есть. Вечером их в ванне купает и сюсюкает. Губки в трубочку и — сю-сю-сю. Вот и мы сегодня посюсюкаем. — Гошка зло усмехнулся. — Не поможет, неделю сюсюкать будем. Устроим концерт для виолончели со скрипкой». То, что он задумал, было последний, на что Гошка еще мог рассчитывать.

А между тем уже стемнело, включили уличное освещение и в мутном свете фонарей косо и упрямо шел дождь. Переполненные автобусы, увозившие служилый люд в разные точки города, сильно кренились на поворотах, тяжело разбрызгивая лужи, с урчанием проносились МАЗы, ЗИЛы, ГАЗы. Прохожие, прикрывшись разноцветными куполами зонтиков, спешили кто куда желал, и Гошка им завидовал. Ему казалось, что все эти люди счастливы, беззаботны, их где-то ждут, и сами они кого-то дожидаются, звонят по телефону, покупают шампанское... И тут Гошку осенило. Он даже заулыбался от неожиданной мысли и, резко переменив курс, направился в гастроном...

Позвонил Гошка, как ему показалось, вежливо: едва коснувшись белой кнопки, он тут же поспешил убрать толстый и короткий палец. Отступив на шаг, с любопытством смотрел на дверь. Несколько замочных скважин, не очень аккуратно зашитых фанерой, подсказали ему, что здесь ключи теряют часто. Это его приободрило, потому что было по-человечески близко и понятно. Но за дверью — могила. Ни слуху ни духу. Гошка позвонил еще раз. И дверь сразу же распахнулась, словно второго звонка ждали у порога.

Перед ним стояла девочка лет восьми, в джинсах, желтом с белыми полосками свитере и очень похожая на Нину Александровну.

— Вам кого? — удивленно спросила девочка, разглядывая Гошку.

— Мама дома?

— В магазине. — Девочка подумала и добавила: — Скоро придет.

— Хорошо, я подожду. — Гошка отошел и привалился плечом к лифту.

— А вы заходите, — не очень уверенно предложила девочка, не решаясь захлопнуть дверь.

— Спасибо, девочка. Я тут.

«Девочка хорошая, уважительная, — подумал Гошка, когда она ушла. — Видимо, не в мать».

Простоял он довольно долго, наконец щелкнул тормозок, лифт открылся и на лестничной площадке появилась Нина Александровна. Она вышла из лифта и оказалась лицом к лицу с Гошкой, приветливо ухмыляющимся ей.

— Добрый вечер, Нина Александровна.

— Добрый вечер. — Она даже не пыталась скрывать удивленной растерянности и вообще показалась сейчас Гошке не такой уж строгой и раздраженной. Стояла перед ним обыкновенная женщина с авоськой в руке, в красном, туго перехваченном поясом, плаще, белых сапожках и смотрела на него продолговатыми глазами, удивленно мерцавшими из-под мягко припорошенных тушью ресниц.

— Не ждали? — глупо спросил Гошка.

— А вы ко мне? — еще больше удивилась Нина Александровна и, сообразив причину его появления, моментально переменилась, и вот уже перед Гошкой не самая обыкновенная женщина, а окулист тридцать второй поликлиники Нина Александровна Веселкова.

— К вам, — вздохнул Гошка и потянулся за авоськой. — Разрешите помочь.

— Спасибо. — В голосе — ледниковый период времен какого-нибудь палеолита. — Только вы напрасно пришли... Всего хорошего.

Она звонит, а Гошка смотрит ей в спину и ничего не может сказать. Он просто чувствует злое упрямство и сырость в ботинках.

Дверь распахивается, Нина Александровна переступает порог, и в этот момент Гошка в один прыжок у двери и ногу в раскисшем ботинке к косяку...

— Нина Александровна!

— Пустите, — холодно говорит она и пристально, совсем как в кабинете, смотрит на Гошку, — это хулиганство.

— Я не могу без этой справки, понимаете?

— Нет, не понимаю... Дайте закрыть дверь.

— Нет.

— Хорошо. Я позвоню в милицию. Вас заберут.

— Не позвоните, — усмехнулся Гошка.

— Это еще почему?