При занятии нашими войсками местечка Н. на площади был обнаружен труп неизвестного солдата, одетого в форму германо-фашистских стрелковых частей. По словам местных жителей, этот солдат был расстрелян фашистским командованием за «большевизм».

В сумке убитого найдена толстая тетрадь, заполненная убористыми записями на немецком языке. Мой товарищ, лейтенант К., зная мои литературные наклонности, передал мне эту тетрадь.

Заинтересовавшись рукописью, я перевел ее на русский язык и, обработав стилистически, предложил издательству выпустить ее в свет, считая, что в наши дни она не лишена общественного интереса.

Мои дорогие читатели, я взял на себя тяжелую и неблагодарную задачу рассказать вам эту совершенно невероятную и фантастическую повесть, которая является, однако, сущей правдой от первой и до последней строки.

Не такое сейчас время, чтобы шутить и выдумывать. Как бы мы ни умели выдумывать, а великая выдумщица жизнь столько нагородит невероятного, что, право, не угнаться за нею ни Жюль Верну, ни Герберту Уэллсу, а мне и подавно.

События, описанные в моей повести, начались еще в то благословенное время, когда цивилизованный мир, устав от первой империалистической войны, наконец вспомнил, что помимо убийств существуют и иные увлекательные занятия. И, вспомнив это немаловажное обстоятельство, культурные страны наперебой стали создавать различные ценности, восстанавливая свое довольно потрепанное благополучие.

Чего только не было изобретено за эти благословенные годы! И автоматические подтяжки, расстегивающиеся в самое нужное время, и застежки «молния», и портативные карманные вешалки, позволяющие в любое время и в любой обстановке, вынув из кармана вешалку, повесить на нее все, что только заблагорассудится: начиная от собственной шляпы и кончая собственным бренным телом. Какое удобство! Какой комфорт!

На одной шестой части света была Советская страна. А что такое Советская страна — в наше время знает каждый младенец, и нет мне нужды рассказывать вам о Советской стране.

И еще — в самом центре Европы, в большом столичном городе жили три человека, три друга: наивный и восторженный музыкант Авраам Равинский, тридцатипятилетний юноша, который умел видеть музыку, как другие видят картины. Он создавал в то время изумительную симфонию, симфонию человеческой гордости и величия человеческого духа.

Из широкого окна его комнаты была видна старинная площадь. На ней возвышался музей. Старый хранитель этого старого музея, сморщенный сухонький старичок, с шнурочком вместо галстука, Роберт Ван Барро, был прославленным художником, который умел слушать картины, как другие слушают музыку. Всю жизнь провел он среди безжизненных вещей, боготворя живого человека, создавшего этих замечательных мертвецов.

Часто по вечерам он приходил к Аврааму Равинскому слушать его музыку и говорить с ним о судьбах человечества. И нередко к ним присоединялся мудрый историк Давид Дерви. Свою трудную жизнь отдал он изучению прошлого, чтобы предсказать будущее. Давид Дерви верил в блестящее будущее человечества. Он знал все пути и тропы и извилины троп, по которым шло человечество к своему могуществу, и он знал еще, что через горы трупов, океаны крови, через язвы и мор, но придет человечество к счастью, какого еще не знал мир.

И все бы шло своим чередом, если бы не этот доктор Пиккеринг, который испортил все дело своим путешествием в дебри джунглей Нижней Гвинеи.

О, с каким гневом и с какой страстью нарисовал бы я перед вами его портрет, если бы представилась в этом нужда! Но зачем это делать, когда имя Пиккеринга хорошо известно всему просвещенному человечеству. Кто не помнит его портретов, печатавшихся в журналах и газетах? Кто не помнит его обезьянообразного лица, с маленьким покатым лбом, глубоко сидящими глазами и сильно выдающимися скулами?

Это о его научных работах газеты помещали большие статьи и маленькие заметки под кричащими заголовками:

«Пиккеринг против Дарвина!»

«Талантливое опровержение низменной клеветы на человечество! Доктор Пиккеринг доказал, что человек и обезьяна не состоят в родстве!»

Как вам, наверное, известно, этот популярный ученый посвятил свою жизнь изучению человекообразных обезьян.

Еще будучи студентом Брюнхенского университета, доктор Пиккеринг нередко говорил: «Я буду считать не напрасно прожитой свою жизнь, если смогу доказать неопровержимыми фактами, что я не произошел от обезьяны».

Я не знаю, почему доктор Пиккеринг поставил перед собой именно эту жизненную задачу и следует ли это связывать с его собственной обезьяньей наружностью. Только надо признаться, что, даже прожив большую часть своей жизни, он убедил далеко не всех в том, что произошел не от обезьяны, ибо стоило взглянуть на него, чтобы подумать обратное.

Слава пришла к доктору Пиккерингу довольно рано. Вы прекрасно понимаете, что такая актуальная и волнующая проблема, как «Психоморфология обезьяньих глистов, в отличие от психоморфологии человеческих глистов», не смогла не привлечь внимания всего передового человечества и не стяжать ее автору бессмертной славы.

Несколько толстых научных трудов доктора Пиккеринга были посвящены этой волнующей проблеме. Во всех этих трудах автор так убедительно и так тщательно доказывал превосходство человеческих глистов перед обезьяньими, имея в виду превосходство самого человека перед обезьяной, будто сам не был в этом совершенно уверен.

Теперь доктор Пиккеринг решил приступить к следующему труду, специально посвященному испражнениям обезьяньих глистов.

Пиккеринг рассчитывал, что, доказав принципиальное отличие кала обезьяньих глистов от кала человеческих глистов, он вобьет последний гвоздь в гроб Чарльза Дарвина. И каждый человек сможет сделать неопровержимый вывод, что не человек произошел от обезьяны, а — если иметь в виду самого Пиккеринга и его человекообразных родителей — уж скорее обезьяна произошла от человека.

Но для того чтобы разрешить такую дерзкую научную проблему, необходимо собрать как можно больше фактического материала. И вот доктор Пиккеринг задумал предпринять грандиозную экспедицию в Нижнюю Гвинею за калом обезьяньих глистов. Благородная цель! Высокая задача!

Страна, сыном которой был Пиккеринг, горячо поддержала идею экспедиции. Газеты посвятили предстоящей экспедиции большие статьи и подняли вокруг нее такой шум и трескотню, как будто кал глистов стал предметом первейшей необходимости.

Тридцать ученых обратились к народу с воззванием. Это воззвание начиналось так:

«Люди! Неужели вас не оскорбляет, неужели ваше человеческое достоинство может терпеть, что Дарвин назвал вас отпрысками обезьян? Люди! Мы этого терпеть больше не хотим. Мы не хотим ничем быть обязаны этим мерзким, грубым, нечистоплотным и безнравственным животным».

«Мы обращаемся ко всему человечеству. Жертвуйте на эту экспедицию. Пусть она будет крестовым походом против большевистских учений. Пусть она увенчает бессмертной славой нашу страну!»

И люди жертвовали. И вскоре на текущем счету доктора Пиккеринга собралась довольно кругленькая сумма. Тогда доктор Пиккеринг проникновенно сказал:

— Ну, дорогая Элизабет, час пробил, история призывает меня к свершению бессмертного подвига, ради которого я живу.

Надо сказать для непосвященных, что Элизабет Пиккеринг — это супруга доктора Пиккеринга.

Она принадлежала к типу тех терзающихся натур, которые всю жизнь ищут и не могут найти себя.