— Это,— сказал он,— крушение Максима Тюилье — всего лишь банальная сторона драмы.

Джим Бэрнет направился к трем промышленникам, которые вполголоса беседовали, подошел к ним и слегка коснулся плеча г-на Овара.

— Можно вас на два словечка, сударь? Я полагаю, что вы могли бы внести некоторую ясность в еще весьма темное дело.

— А именно?

— Речь идет о роли, которую играли в нем вы, сударь, и ваши друзья.

— Мы не играли в нем никакой роли.

— О, разумеется, я имею в виду не активную роль. Тем не менее, в деле имеются некоторые смущающие меня противоречия, на которые мне хотелось бы обратить ваше внимание. Вы заявили на другой же день утром, что последние три партии в баккара были вами выиграны, в результате чего игра кончилась вничью, и вы спокойно разъехались по домам. Но это заявление опровергают факты.

Г-н Овар покачал головой.

— Здесь действительно произошло недоразумение. На самом деле в результате трех последних партий наш проигрыш удвоился. Когда Поль Эрштейн встал, Максим Тюилье, который с виду вполне владел собой, последовал за ним в ротонду, чтобы выкурить сигарету, а мы остались втроем. Минут через семь-восемь он вернулся и сказал нам, что Поль Эрштейн не принимает всерьез эту игру, происходившую под винными парами, и решил вернуть нам деньги при условии, что все это останется в тайне. Якобы в конце игры, если об этом заговорят, вышла ничья.

— И вы приняли это предложение! Этот ничем не оправданный подарок! — воскликнул Бэрнет.— И, приняв его, вы даже не сочли нужным поблагодарить Поля Эрштейна!

— Поймите, сударь, было четыре часа утра. Мы были возбуждены. Максим Тюилье не дал нам времени на размышления.

— Но на другой день вы узнали, что ваш партнер убит.

— Да, убит, разумеется, после нашего отъезда, что ничего не меняло.

— И ни на одну минуту у вас не возникало подозрения против Максима Тюилье?

— По какому праву? Это человек нашего круга. Отец его был моим другом, я знаю его с детства. Нет, мы ничего не подозревали.

-— Вы в этом твердо уверены?

Джим Бэрнет произнес эти слова ироническим тоном.

— Во всем этом деле доминировал психологический фактор доверия, которое вы внушали. Практически преступление могло быть совершено либо лицом, находившимся в помещении, либо проникшим туда извне. Но с самого начала следственные органы приняли вариант, что преступление совершил человек, пришедший извне, ибо априори нельзя подозревать группу лиц, состоявшую из четырех богатых промышленников, высокочтимых кавалеров ордена Почетного легиона, пользующихся безупречной репутацией. Кто мог допустить, что три такие важные персоны могут быть соучастниками Тюилье? Между тем это было именно так, и я это сразу понял.

Альфред Овар вздрогнул:

— Вы с ума сошли, сударь! Мы — соучастники преступления?

— Ну, не совсем так. Вы, разумеется, не знали о его намерении, когда он последовал в ротонду за Полем Эрштейном. Однако вам было известно, что он пошел туда в смятенном состоянии. А когда он вернулся, вы знали, что что-то произошло.

— Мы ничего не знали!

— Нет, знали, что стряслось что-то страшное. Может быть и не преступление, но и не простой разговор. Что-то страшное, повторяю, что позволило Максиму отдать вам ваши деньги.

— Полноте!

— Да! Да! Да! Такой трус, как ваш друг, убив человека, наверняка выглядел взволнованным, почти безумным.

— Я утверждаю, что мы ничего не заметили!

— Вы не хотели заметить.

— Почему?

— Потому что он возместил вам ваш проигрыш. О, я знаю, что все вы очень богаты. Но партия в баккара нарушила ваше равновесие. Как у всех случайных игроков, у вас было ощущение, что вас обобрали, а когда вам вернули эти деньги, вы приняли их, не пытаясь узнать, каким образом ваш друг заполучил их. Для самоуспокоения вы решили ограничиться молчанием. Когда ночью машина везла вас в Маромм, невзирая на то, что вам следовало бы договориться, прийти к единому мнению, чтобы этот вечер выглядел не в столь подозрительном свете, никто из вас не произнес ни слова. Мне сказал об этом ваш шофер. А на другой день, когда уже стало известно об убийстве, вы избегали друг друга, боялись высказать свои подозрения.

— Это одни предположения!

— Нет, уверенность! Я узнал об этом путем опроса окружающих. Обвинить вашего друга означало во всеуслышание заявить о своей беспринципности, это означало привлечь внимание к себе, к своим семьям, бросить тень на ваше прошлое честных и порядочных людей. Это вызвало бы скандал. Вы хранили молчание, обманывая правосудие и ограждая от него Максима.

Обвинение было сформулировано так убедительно, недавняя драма становилась такой ясной, что г-н Овар пребывал в замешательстве. И вдруг совершенно неожиданный поворот — Джим Бэрнет не воспользовался своим преимуществом. Он рассмеялся.

— Успокойтесь, сударь. Мне удалось сразить вашего друга Максима, так как это слабый человек, истерзанный угрызениями совести. Я подготовил только что сыгранную партию, подтасовав карты так, чтобы выигрывал банкомет, и, наконец, изображение преступления, совершенного им, доконало его. Но против него у меня не больше улик, чем против вас, а вы не из тех людей, которые сдаются без боя. Тем более что ваше соучастие, повторяю, неясно, недостаточно обоснованно и оно находится в той области, куда довольно трудно заглянуть. Таким образом, вам нечего бояться. Но...— он подошел вплотную к своему собеседнику: — Но я хотел помешать вам обрести уютный покой. Благодаря молчанию и ловкости вам всем троим удалось окутать себя мраком, и даже вы сами забыли свое более или менее добровольное соучастие в деле. Именно против этого я возражаю. Я хочу, чтобы вы навсегда запомнили, что вы в какой-то мере содействовали злу. А теперь, сударь, выпутывайтесь. Впрочем, мне кажется, что судьи будут весьма снисходительны к вам. Прощайте.

Джим Бэрнет взял шляпу и, не слушая возражений своего противника, сказал следователю:

— Я обещал г-же Фужере помочь ее мужу, а отцу Поля Эрштейна обнаружить преступника. Это сделано. Моя миссия закончена.

Рукопожатия судей были не столь уж пылкими. Когда инспектор Бешу нагнал Бэрнета на лестнице, тот сказал ему:

— Эта троица неуязвима. Никто не осмелится коснуться их. Еще бы! Крупные буржуа, нашпигованные деньгами, с незапятнанной репутацией, столпы общества, а против них только мои туманные выводы... По правде говоря, я не верю, что осмелятся продолжать расследование. Неважно! Я хорошо вел дело.

— И притом честно,— одобрил Бешу.

— Честно?

— Разумеется, вы легко могли, мимоходом, прикарманить деньги. Признаться, с минуту я опасался этого.

— За кого вы меня принимаете, инспектор Бешу? — с достоинством произнес Бэрнет.

Он расстался с Бешу, вышел из дома и поднялся по лестнице в соседний дом, где чета Фужере стала осыпать его благодарностями.

С таким же достоинством, как и во время визита к отцу Поля Эрштейна, он проявил полное бескорыстие и отказался от всякого материального вознаграждения.

— Агентство Бэрнет работает не ради денег. В этом его богатство и его гордость. Мы работаем во имя торжества справедливости.

Джим Бэрнет расплатился в отеле и приказал отнести свой чемодан на вокзал. Затем, так как он полагал, что инспектор Бешу вернется в Париж вместе с ним, он отправился на набережную и вошел в дом, где помещался клуб. На первом этаже он остановился. Инспектор спускался вниз. Он бежал и при виде Бэрнета сердито заорал:

— А, вот и вы!

Перепрыгнув через несколько ступенек, он схватил Бэрнета за лацкан пиджака:

— Куда вы девали деньги?

— Какие деньги? — с невинным видом спросил Бэрнет.

— Деньги, которые вы держали в руках в ротонде, когда играли роль Максима Тюилье.

— Что такое? Но ведь я вернул четыре пачки! Вы сами, дорогой друг, только что поздравляли меня.

— Тогда я не знал того, что знаю теперь! — воскликнул Бешу.

— А что именно вы знаете?

— Вы вернули фальшивые деньги. Вне себя от бешенства Бешу вопил: