На фоне многочисленной книговедческой и журналистской литературы, посвященной вопросам партийной и советской печати, книгоиздательского дела, выделяются работы А. 3. Окорокова «Октябрь и крах русской буржуазной прессы» (М., 1970) и Е. JI. Динерштейна «Положившие первый камень…» (М., 1977), трехтомное издание «История книги в СССР. 1917-1921» (М., 1983-1986), а также многочисленные публикации ежегодника «Книга. Исследования и материалы» и справочник «Архивные материалы по истории книги и книжного дела в СССР. 1917-1977» (М., 1977). В них представлена история становления и развития государственной монопольной издательской системы – Госиздата и параллельного удушения частных издательств.

С другой стороны, многоаспектность, дихотомичность и информативность журналистского текста, в совокупности представляющего отражение реалий действительности, стали предметом как теоретикометодологических исследований по журналистике (Е.П. Прохоров[50]), так и источниковедческих работ, образовавших в 1970-80-х гг. самостоятельное направление и научную школу. Это направление прошло в своем развитии сложный путь от безоговорочного признания абсолютной достоверности советской журналистики до полного их отрицания. В работах М.Н. Черноморского, А.М. Панфиловой, В.В. Фарсобина, О.Е. Соловьева, И.И. Копотиенко, С.С. Дмитриева и других рассматриваются проблемы анализа текста в зависимости от его жанровой и типологической принадлежности, обстоятельств и целей создания и других особенностей происхождения, но без учета цензурных вмешательств[51], в учебнике «Источниковедение истории СССР» под редакцией И.Д. Ковальченко (2-е изд. 1981) в разделах, посвященных периодической печати XVIII – начала XX в. (С.С. Дмитриев), при описании методики анализа содержания и достоверности материалов прессы указывается на необходимость учитывать наличие цензуры. В связи с этим достаточно подробно излагается история цензурных органов, основные этапы и правила цензурного вмешательства в деятельность журналов и газет[52]. В специальной главе о советской периодической печати (Л.Д. Дергачева) упоминания о цензуре полностью отсутствуют[53]. Однако при анализе прессы переходного периода говорится о ее «идейной неоднородности», применении «эзоповского» языка авторами буржуазного, «сменовеховского» и «попутнического» направления. Все эти черты, с точки зрения авторов, полностью исчезают в «эпоху победившего и развитого социализма». Несмотря на то что учебник является отражением идеологической ограниченности исторической науки этого периода, авторам все же удалось с помощью того же «эзоповского» языка, не называя открыто органы цензуры и Главлит, дать точные указания на наличие политической цензуры, которая полностью опиралась на сформулированные В.И. Лениным принципы партийности печати. Таким образом, отсутствие возможности объективно оценивать информационно-пропагандистский процесс восполнялось углублением и совершенствованием методики внутреннего анализа содержания, включая и внеисточниковый анализ.

Особое значение для настоящего исследования имеет наследие Ю.М. Лотмана, основателя тартусско-московской семиотической школы, считавшего, что восприятие художественного текста всегда является борьбой между автором и слушателем. Это соответствует положению об относительности эмпирического наблюдения сложных психологических ходов, заключенных в источнике (А.С. Лаппо-Данилевский).

Двойственная ситуация складывалась в изучении культурологических проблем. Существовала официальная историография по истории советской культуры или, как она тогда называлась, «культурного строительства». Несмотря на общие признаки, исследования в этой области имеют определенную эволюцию и подразделяются на несколько этапов. Работы периода 1930 – конца 1950-х гг. можно расценивать только как образцы пропаганды идей партии, а не в качестве самостоятельных исследований[54]. Новые возможности открылись перед историками культуры, литературоведами и искусствоведами в 1960-х гг.[55] Несмотря на идеологизацию исследований, в них уже имеется конкретный историко-архивный материал[56].

Однако даже в обобщающих исследованиях по историографии истории культуры авторы, как правило, ограничивались только поверхностной характеристикой общих проблем культурного строительства, а также отдельных отраслей культуры и искусства[57]. Вопросы идеологической борьбы и контрпропаганды рассматривались односторонне и тенденциозно. Разумеется, это можно расценивать как проявление идеологической ограниченности, поскольку тогда же были и исследования, в которых констатирующая, а не обличительная интонация, повествующая о методах и формах идеологической борьбы советской власти, позволяла все же авторам несмотря ни на что давать объективную картину развития культурной политики. К таким работам можно отнести, прежде всего, книгу С.А. Федюкина «Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к нэпу» (М., 1977). В ней сказано о создании Главлита, его функциях и деятельности, приводятся выдержки из циркуляров, ссылки на опубликованные, архивные источники, в том числе из так называемого «буржуазного лагеря». Таким образом, в отличие от подавляющего большинства исследователей, Федюкин признает наличие цензуры в СССР (примечательно, что эта работа, видимо по цензурным соображениям, не была включена в историографическое исследование Л.М. Зак). Наличие цензуры в СССР признавалось также во 2-м издании БСЭ (1957); в последующих ее изданиях, очевидно также по цензурным соображениям, этот факт полностью отрицался.

Пробелом в историографии можно считать отсутствие институциональных исследований, раскрывающих систему управления и контроля учреждениями культуры, в которых бы показывались механизм и методы идеологического воздействия. Это отмечалось в статье Л.В. Ивановой «Новый этап в создании документальной базы истории советской культуры», которая была напечатана в коллективной монографии «Культура развитого социализма: некоторые вопросы теории и истории» (М., 1978), посвященной созданию опубликованной источниковой базы по культурному строительству в СССР. В том же постановочно-неконкретном тоне говорится об этом и в коллективной монографии «Великая Октябрьская социалистическая революция и становление советской культуры 1917-1927» (М., 1985). Однако, если опустить тенденциозные оценку и подбор источников, то в работах М.Б. Кейрим-Мархуза «Государственное руководство культурой. Строительство Наркомпроса (ноябрь 1917 – середина 1918 г.)» (М., 1980), Л.А. Пинегиной «Советский рабочий класс и художественная культура. 1917-1932» (М., 1984), М.П. Кима, В.Т. Ермакова и В.А. Козлова «Великая Октябрьская социалистическая революция и становление советской культуры. 1917-1927» (М., 1985), А.И. Фомина «Культурное строительство в первые годы советской власти. 1911-1920 гг.» (Харьков, 1987) и многих других можно обнаружить сведения о деятельности ЦК и его отделов (Агитпроп, Отдел печати и др.) Наркомпроса, Главполитпросвета и других управленческих структур по руководству культурой.

При общей ограниченности советской историографии, некоторые ее направления получили глубокое развитие, в том числе изучение и истории государственной системы управления. Особое место среди исследований по истории советских государственных учреждений в области литературы занимают работы Т.П. Коржихиной, которые имели не только общеисторическое, но и методологическое значение[58]. Именно госучрежденческий подход в сочетании с системным анализом, успешно разработанный и применяемый Т.П. Коржихиной, легли в основу некоторых публикаций автора, и прежде всего данного исследования.