Любава вся зарделась, оглянулась по сторонам, и, увидев, что их никто не слышит, поправила на голове пуховой платок да тихим голосом ответила:

— Да.

— Почему, ты не говорила? — уже чуть громче, не в силах скрыть своей радости вопросил Святозар.

— Потом скажу, потом… дома поговорим, — пояснила Любава и смущаясь, торопливо, отошла от мужа.

Святозар воззрился вслед жене, и неожиданно ему стало так тяжело…будто внутри него душа сжалась в маленький комочек. Вот, оказывается, о какой надежде говорил ДажьБог. Надежда это сын Святозара, продолжение его рода и рода его отца. Это вечная жизнь, которая никогда не сможет прерваться. Но именно из-за этого и стало так тяжело наследнику. Значит, придется ему покинуть Любаву, и не увидеть, как наливается она красотой новой жизни, а может, не удастся увидеть рождение сына. Не удастся прижать к себе, это маленькое и светлое счастье, оное продолжит род первого восурского человека на земле. Святозар надсадно вздохнул, а вернувшийся к нему Храбр, беспокойным взором осмотрев его с ног до головы, спросил:

— Ты, чего Святозар? Тебе не хорошо?

— Уж, я и не знаю, как ответить Храбр. Вроде хорошо, а вроде и нет, — изрек задумчиво наследник. И устремив взгляд в высокое, зимнее, холодное небо, тихо добавил, — путь мой только, что начался.

Святозар вернулся с обряда в каком-то неясном состоянии, и сам толком не понимая рад он или не рад тому, что, наконец, узнал про обещанную ДажьБогом надежду и начинающийся новый путь. Борщ и Вячко помогли дойти наследнику до бани, и, устроившись на верхний полок, он дюже долго лежал там, согревая свою ногу и осмысливая, что теперь ему предстоит обязательно найти заговор и поговорить с отцом.

Утром следующего дня Святозар за трапезой в белой столовой попросил правителя побеседовать с ним в гриднице, сразу после завтрака. Когда отец вошел в общий зал, то увидел, безмолвно замершего наследника, который опершись руками о спинку сиденья, стоял возле камина, и неотрывно смотрел на пламя огня поедающего поленья.

— Мальчик мой, ты, чего меня звал? — подходя ближе к Святозару, встревожено спросил правитель.

— Хотел поговорить, отец, — ответил наследник отрывая свой взор от ядренистого огня. — Только давай с тобой присядем, потому как разговор наш может затянуться.

Правитель кивнул головой, и, подойдя к столу, сел на лавку. Святозар также не мешкая направился следом за отцом и опустился на лавку напротив него. Он положил руки на столешницу и принялся крутить ярко-полыхающий белым светом перстень, дар царя Альма, так как делал это всегда когда волновался, словно набираясь от того волшебного подарка сил и спокойствия.

— Отец, — начал немного погодя, Святозар. — Помнишь, когда я узнал, что умерла Дарена, и поехал к Искрену, чтобы отвезти духов… Я приехал и рассказал тебе мой разговор с баенником, о том как умерла моя дочь, как пришел ДажьБог похоронил ее и оставил мне весть.

— Да, сын, я помню твой сказ, а, что? — удивленно вопросил правитель.

— Тогда, чтобы не тревожить тебя, отец, я не рассказал всего того, что поведал мне баенник. — Святозар перестал крутить перстень, поднял глаза от перстня, посмотрел на правителя и продолжил, — ДажьБог оставил мне весть, и она звучит вот как: «Путь твой еще не пройден, он очень долог и труден, но ты должен идти по нему вперед туда, куда я указал». Вчера отец, я узнал, что Любава ждет дитя. Я только провел обряд божатия, и жена моя прижалась ко мне… И тогда я почувствовал внутри нее новую жизнь, а затем услышал голос ДажьБога: «Надежда это и есть надежда, для твоего отца… А теперь иди по пути, который я тебе указал, мальчик мой!» Отец, ты понимаешь о какой надежде, говорил ДажьБог, и надеюсь, ты понимаешь о каком пути, он говорит.

С каждым словом Святозара лицо правителя становилось все мрачнее и мрачнее, и даже известие о том, что Любава ждет дитя, лишь на миг прояснили его чело, но посем оно сызнова потемнело. Ярил нахмурил лоб. Свел брови так, что между ними залегли две морщинки и такие же глубокие борозды испещрили лоб в горизонтальном направлении, и не глядя на сына, весьма гневно поспрашал:

— А, ДажьБог, не указал, как ты сможешь добраться до Пекла? Потому что на одной ноге, ты вряд ли сможешь дойти до дверей гридницы, а уж до Пекла и говорить не стоит.

— Отец, я же говорю серьезно…,- проронил Святозар.

Однако правитель внезапно сжал кулаки и с такой силой стукнул по столу, что наследник подпрыгнул на лавке. Он резко поднял, до этого опущенную, голову негодующе зыркнул на сына, и, повысив голос, почти прокричал:

— Ты, сколько намерен меня мучить, сколько? Объясни мне, Святозар… До каких пор, ты будешь мне об этом говорить. Ты, что не понимаешь, что я люблю Долу… люблю… Что стоит мне подумать, где она, у меня сразу внутри начинает все болеть… Если бы я знал или мог ей помочь… А, ты, ты… зачем меня мучаешь, — правитель свел зубы так, что послышался неприятный скрип. — Путь тебе указали, да какой путь, ты ходить не можешь, не можешь…

Наследник отвел глаза от лица правителя и уставился на свои руки, чувствуя, как тяжело заболела больная нога и вторя ей застонала внутри душа.

— Хорошо, — неожиданно и вовсе жестко произнес правитель. — Хорошо, я отпущу тебя в Пекло, если ты дойдешь до дверей гридницы не хромая и не попросив помощи… Слышишь, Святозар, поднимись и дойди до дверей, и если это у тебя получится, я даю тебе слово отпущу тебя, прямо сейчас.

Святозар еще ниже склонил голову и затих понимая, что теперь не то, чтобы дойти, теперь и подняться будет тяжело.

— Ну, чего ты, — в голосе отца послышались неприятные для слуха дребезжащие звуки. И он опять стукнув кулаками по столу, повелительно добавил, — встань, я, сказал. Встань, Святозар, и уходи из гридницы! Иди…иди… а я посмотрю на тебя!

Наследник резко вздел голову, его лицо побелело от боли и унижения. И он не менее гневно глянув на Ярила поднялся с лавки, пытаясь опереться на больную ногу, но та совсем его не слушалась. Однако прикусив нижнюю губу, наследник стремительно развернулся и направился, как и велел отец, вон из гридницы. Каждый шаг и кажется вообще движение давалось с таким трудом… с таким трудом… Нельзя было молвить, что Святозар наступает на ногу. Нет! он ее просто тянул за собой. Дойдя до дверей, наследник торопливо схватился за ручку, и тотчас услышал позади себя громкий, раздраженный голос отца:

— То же мне хорош, воин. Тебе только в Пекло и идти.

Святозар толкнул дверь и почти выскочил из гридницы. Его всего трясло от обиды, со лба струился пот, и тело внутри все полыхало. Придерживаясь за стену, он не спеша вышел через парадный вход на двор, и, закрыв за собой двери, принялся расстегивать кафтан на груди. Однако от волнения, что его обхватило, вмале оторвал от кафтана все застежки, и тяжело задышал. Святозар оглянулся и узрев недалече от дверей конюшего Невзора, средних лет, невысокого, плотного мужчину с темно-каштановыми волосами и бородой, шедшего по площади и ведущего в поводу черного жеребца Тура, позвал его:

— Невзор, — тот торопливо воззрился на наследника. — Веди сюда Воронка.

Парадные двери открылись и на порог выбежал Борщ. Он суматошно подскочил к наследнику и с нескрываемой тревогой в голосе спросил:

— Ваша милость, вы, куда раздетый вышли. Кунтыш может и шапку принести.

Святозар схватился за уздечку и принялся усаживаться на Воронка, Невзор помог ему перекинуть больную ногу через седло да подал поводья.

— Куда же вы, ваша милость, — спросили они в два голоса. — Зима на дворе, а вы не одеты…

— Борщ, скажешь, моей жене, что я скоро буду, — крикнул Святозар и хлопнул Воронка по крупу.

Жеребец вывез Святозара, который, несмотря на морозный день, весь горел изнутри от обиды и унижения, с площади. Наследник понудил Воронка и тот перешел на галоп, да ретиво поскакал вперед вон из города. Вскоре миновав городские улицы, крепостные ворота, конь повез Святозара по дороге сквозь деревни. Выехав за жилые пределы, наследник остановил жеребца и замер на дороге. А Воронок меж тем беспокойно переступая копытами, недовольно заржал, полагая, что нужно ехать вперед, а не стоять на месте. Святозар неотступно смотрел на лежащие кругом снега, укрывающие землю сплошным пуховым укрывалом, на далекие леса, где обряженные в белые нарядные искрящиеся сарафаны стояли тонкие березки и осинки, дюжие, крепыши дубы и вязы, на высокое бледно-голубое небо, облепленное огромными серыми облаками, и тяжело вздохнув, подумал, что отец прав… прав. И вообще не зачем ему было об этом говорить, пока не найден заговор. Но за эти годы, что Святозар прожил возле отца, он так привык делиться с ним не только своей физической болью, но и душевной. Наследник знал, что ни в первой, ни во второй своей жизни он не имел то, что имеет сейчас, такого светлого, заботливого и любящего отца, за все прожитые жизни, он в первые почувствовал себя сыном и сыном не ДажьБога, а сыном простого земного человека Ярила. И Святозар вельми ценил это прекрасное чувство, чувство которое не могли заменить ни божатый Богумил, ни наставник Радислав, ни дядя Веселин. Только потому он и решился рассказать все отцу, поведать обо всем, что случилось и может спросить мудрого совета — его земного отца Ярила.