Раздался еще один выстрел, еще… Мимо них пробежали четверо балтабаевских громил с пистолетами в руках. Балтабай выкрикнул на ходу:

— Одно ваше слово, Граф, и эта махаля станет пустыней…

— Отставить! — донеслось в ответ.

Граф шел спокойно, размеренным солдатским шагом, прижимая к себе хрупкую женщину. А она, обняв его, смотрела вдаль поверх головы Студента, и в глазах ее не было страха, была разбуженная радостная вера: сейчас, сейчас все это кончится, и она уедет к нему навсегда…

А Студента внезапно охватил озорной боевой дух. Пропала зудящая дрожь. Он выпрямился, зашагал, подражая Графу, жестко, как курсант на военном параде.

И вдруг увидел странное: матовое пятно с ладонь на пиджаке Графа, под правой лопаткой. «Кровь!» — ужаснулся он. Это та, первая пуля, что просвистела над ухом… Она… Граф выше его на полголовы…

Студент неотрывно смотрел на пятно, оно расширялось, бурело… «Не уберег!» Теперь уже дрожь била его, как в приступе лихорадки. А Граф — и это невозможно было понять — двигался все так же уверенно, все так же крепко держал свою дорогую ношу…

Но тут и Студента обожгло, острая боль пронзила всю левую руку. Не успел он осознать, что произошло, как жгучий взрыв словно разодрал мякоть бедра чуть выше колена. И позже он не мог объяснить себе, что его удержало на ногах, что заставило идти… Наверное, кровавое пятно на пиджаке Графа — он же шел…

Открыв дверцу машины, Балтабай отступил в сторону, спросил настороженно Графа:

— Что с вами?

И тут же, увидев мокрую полосу на его пиджаке, кровь, стекающую по пальцам Студента, заорал:

— Заводи машину! Быстро! В больницу!

У трапа самолета их ждали Олег и дядюшка Цан. Упреждая вопросы, Граф поднял высоко над головой левую руку (правая покоилась в подвязке у груди) и громко крикнул, еще не ступив на землю:

— Все отлично!

Олег взволнованно, как найденный ребенок, прижался щекой к плечу Графа, а дядюшка Цан стиснул, затряс своими ухватистыми клешнями его левую руку. Увидев Катюшу, они слегка растерянно отступили от Графа, словно устыдились своей не мужской сентиментальности. Легкое замешательство снял дядюшка Цан.

— Милая, очаровательная Катюша, мы долго искали, ждали вас. Теперь вы с нами. Спасибо! Дядюшка Цан, а это — я, готов исполнить любое ваше желание.

Склонив голову, он прикоснулся губами к ее ручке. Следом за ним и Олег, робея, изысканно вежливо тронул губами ее пальцы, потом запоздало выдернул из-за спины большой букет роз, обернутых снизу промокшей газетой.

Катюша взволнованно молчала, обняв цветы. В ее глубоких серо-голубых глазах теплела признательность и благодарность.

— Поехали! — скомандовал Граф, прервав затянувшуюся встречу.

Дядюшка Цан взял под руку Студента.

— С этой минуты ты для меня родной брат, — Студент недоуменно глянул на него, — Не понял? Эх ты, а еще студент! Ты мой родной брат потому, что не струсил, две пули принял на себя, которые летели в Графа… Иди, вон та машина отвезет домой тебя и твою восточную принцессу…

Оказывается, дядюшка Цан все-таки заметил Дальмар, без обиды подумал Студент. А для остальных она осталась невидимкой…

В машине он не сдержался, обнял ее за талию и сразу почувствовал, как ожила она под его рукой, как что-то конвульсивно забилось в ее теле от предчувствия…

Дома Дальмар швырнула в угол дорожную сумку…

— Ну, что стоишь?.. Давай раздевай!

И отдалась ему жадно, неистово, со страстью дикой кошки…

Вечером, когда они ужинали в ресторане «Пекин», у Студента все еще опьяненно кружилась голова и еще слышались ее прерывистые вздохи, вскрики.

С того дня на занятиях он думал только о ней. А чтобы сократить ожидание, часто сбегал с лекций. Она встречала его в ярко-пестром халатике узбекского шелка. Из трех белых пуговиц одна, нижняя, всегда была расстегнута, отчего уголки халата при движении открывались чуть выше колен, и он, скрыто поглядывая на ее смуглое пышное тело, дурел от палящего соблазна. Бушующая плоть, как молния, разряжалась в неистовых ласках Дальмар, каждый раз восторженно убеждая его, что это несравнимо с теми тайными телесными усладами, которые до встречи с ней сумбурно блуждали в его мужском воображении.

На пятый день она сказала:

— Мне нравится в Москве. Можно, я поживу у тебя еще недельку?

У него перехватило дыхание от вспыхнувшей радости, но он сдержался, ответил с небрежным великодушием:

— Живи сколько хочешь…

После поездки в Ташкент многое для него изменилось и в зазеркальной комнате. Он почувствовал себя не послушным наемным телохранителем, а человеком, напрямую причастным к делам графства. Пропало чуть холодноватое отчуждение, которое разделяло его с Олегом, исчезла слегка пугающая полуофициальная сдержанность Графа. Теперь при встречах они улыбались ему, как равному, спрашивали о самочувствии, шутили. Это признание он с гордостью осознавал как высшую награду.

Началом трагических событий в графстве послужил визит уже знакомого Студенту большого советского начальника.

Дутый, похотливый Самовар, который ползал на коленях в жаркой сауне перед Леонеллой, протопал короткими ножками мимо зеркала, присел к столу, сложив сардельки-пальчики на вздувшемся животе.

Его появление было необычным: с такими людьми Граф всегда встречался конспиративно — на скрытых от посторонних глаз дачах или в отдельных кабинетах загородных ресторанов. Приход сюда, в городскую резиденцию Графа был, видимо, вызван какими-то чрезвычайными обстоятельствами.

Студент чуть-чуть, на полсантиметра, приоткрыл дверь и услышал его взволнованный тенорок:

— Сорок пять… Представьте себе! Сорок пять миллионов! И шесть трупов! Такого мокрого гранда[6] при мне не бывало…

— Успокойтесь, дорогой мой, — вежливо остановил его Граф. — Не вас же обокрали, а государство…

— Но дело-то на моей шее повисло! — Он ударил пухлой ладонью по плечу — вероятно, до шеи достать не мог.

Граф сказал тверже:

— Мы с вами давно знакомы. Поэтому будем говорить прямо. Вас интересует, кто взял ювелирный?

— Да. Но вы не скажете…

— Конечно. Я сам не знаю, кто…

— Вот за это спасибо, — расплылся в улыбке самовар. — Значит, не ваши… Мы так и думали…

— Гастролеры оставили следы? — спросил Граф.

— Оставили… Они ведут в Коломну… Но парень, которого опознали по фотографиям свидетели, лег на дно… Большего я сказать не могу, сами понимаете…

— Спасибо и вам. Этого нашей разведке достаточно.

— Да, — вздохнул самовар, — нам бы вашу разведку. Завтра все будете знать?

— Надеюсь…

— А может, поделитесь с нами? Я доложу кое-где… Вам зачтется…

Граф невесело рассмеялся.

— Зачем же вы так? Обидно. У нас разные жизненные принципы… Найдете их — наказывайте по закону… Мы найдем — накажем по справедливости.

— За что? За то, что они похозяйничали в графстве? — Маленькая головка, напоминающая заварочный чайник на самоваре, с любопытством повернулась тонким носиком к Графу.

— Конечно. Это же все равно, что залезть в чужую квартиру. — Граф встал из-за стола, держа в руке толстый конверт. — Вы лучше скажите, как продвигается дело с моим подопечным?

— Все в порядке. Он будет оправдан, — спрыгнул со стула самовар.

— Очень вам признателен. — И толстый конверт скользнул в карман гостя.

На следующее утро во время лекции по истории Студенту, лениво развалившемуся в последнем ряду просторной аудитории, переслали записку с одним словом «Срочно!». Он поднял голову, недоуменно огляделся: в щель приоткрытой двери смотрел на него неприметный паренек…

В комнате Графа находились Олег и дядюшка Цан. На лицах довольство, взгляды загадочно-веселы, улыбки лукавы.

— Есть забавная идея, — заговорил Граф, приглашая Студента сесть, — Хотите принять участие в шутовской интермедии по сценарию Олега?

— Хочу! — быстро ответил Студент, а внутри заликовало: «Наконец-то!»