Он даже не Робинзон — у того была земная твердь под ногами. Робинзон мог передвигаться, охотиться, добывать себе пропитание. А он, Хамид, принужден плыть на крохотной лодчонке по воле волн, навстречу неизвестности. Что ожидает его впереди?..

Из воды взметнулось огромное темное тело и, описав в воздухе дугу, скрылось в волнах. От неожиданности Хамид вздрогнул, но тут же рассмеялся. Это дельфин играет, а не торпеда. Вот и второй выскочил, похожий на торпеду — обтекаемый, гладкий, блестящий. Влюбленная парочка. И нет им никакого дела до войны, разве что случайно подвернутся под бомбежку.

Хамиду вспомнилась прекрасная легенда об Арионе, прочитанная еще в детстве. Ариона хотели погубить злые люди, бросили его в бушующее море. Но появился дельфин, принял утопающего себе на спину и вынес на берег.

— А эти?.. Они слишком заняты своими любовными играми. И им наверняка неведома легенда об Арионе.

... Так. Утро вечера мудренее. Но прежде чем лечь спать... Лечь спать! Он и так лежит. Просто надобно закрыть глаза. Заснуть, лежа в воде и укрывшись парашютом... Который час?

Хамид посмотрел на наручные часы со светящимся циферблатом и удивился: неужели так поздно?

Часы показывают три часа пятьдесят пять минут!..

Но он все понял: часы показывают 15 часов 55 минут. Это время точное. Время гибели самолета и экипажа.

А что у меня есть, кроме остановившихся часов?

На поясе должен быть аварийный бортпаек (шоколад, галеты, спирт) и фляга с водой. Фляга, хотя и обшита сукном, но стеклянная, наверно разбилась. Однако, на удивление, фляга уцелела, только вот наполовину пустая (забыл наполнить перед полетом!). А бортпаек пропал, лишь обрывок брезентового ремешка. Видимо, его сорвало, когда его, Хамида, бешено, яростно прижало к окантовке нижнего люка, сложило... А он продолжал бороться за жизнь... Что же имеется в наличии? Наполовину опорожненная фляга с водой, полплитки шоколада и три ампулы спирта по пятнадцать граммов. Не густо. Впрочем, можно заняться и охотой. Чайки садятся прямо на борт лодчонки. Руками схватить их, конечно, невозможно, но из пистолета — запросто. Что еще? Ничего. В верхнем кармане комбинезона — сигнальная ракета в водонепроницаемой упаковке. Лишь бы показались наши корабли или самолеты!.. Такой дым разведу — слепой увидит!..

Он поудобнее угнездился в лодочке, свесив ноги за борт, в воду, поправил на себе парашют-«одеяло» и закрыл глаза. Боль во всем теле, усталость отгоняли сон, а спать ему хотелось неимоверно. Но вместо сна — разные нелепые мысли. Он вспомнил, что, взобравшись в ЛАС и видя огромное заходящее солнце, чуть не запел сахаринную песенку «Утомленное со-о-олнце нежно с морем проща-а-алось!..» Как нелепо! Нервы, что ли, отказывать стали? И еще он вспомнил, что никогда уже теперь не отыграется в шахматы, ибо Петра Маширова нету в живых. Потом он пожалел о сапогах и шлемофоне, которые утопил. И еще подумалось, в каком он нелепом находится положении. Курорт, «бархатный сезон», а он, морской офицер, лежит в крохотной ванне, наполненной соленой водой, в комбинезоне, поверх комбинезона светло-коричневая искусственной кожи американская куртка на меху, вся в «молниях», и сверху прикрылся еще куполом парашюта!

Дичь какая!

Приходили все новые, странные, диковатые мысли, потом они стали путаться, размываться — и наконец он заснул.

Море продолжало плескаться ласковыми волнами.

К двенадцати часам ночи 21 августа 1944 года Хамид Сарымсаков пробыл в море первые 7 часов 55 минут.

Наступило утро 22 августа.

День второй

Он пробудился при первых зоревых лучах. Солнце еще пряталось за горизонтом. Море походило на бескрайний аэродром, покрытый бледно-голубым шелком. Штиль. Идеальный штиль. Вечером и ночью лодочку довольно далеко унесло от румынских берегов, на восток. Теперь Хамид находился в открытом море, пустынном, ласковом.

Проснувшись, не сразу понял, где он. А сообразив, почему-то не очень опечалился. Меня найдут свои, обязательно найдут. Месяц назад мне исполнилось двадцать три года. Разве можно погибнуть таким молодым, полным жизни!

И тут же обожгла мысль: «А Мише Шаталину было всего девятнадцать! Да и Пете Маширову до пенсии тоже было ох как далеко!.. А твои погибшие боевые товарищи североморцы!.. Это же была элита, молодец к молодцу! И их нет.

Солнце выкатилось из-за горизонта — щедрое, курортное. Всплески рыб вокруг, крики чаек.

Хамид вдруг ощутил приступ голода и жажды. Желая подкрепиться, вновь осмотрел свои запасы. Восемь долек шоколада, две ампулы по пятнадцать граммов спирта. А где же третья ампула?.. Неужели выпил?.. Полфляги воды. Лентяй, поленился набрать полную флягу! А теперь... Надо установить такой рацион: две дольки шоколада — утром и вечером — по дольке и три маленьких глоточка воды — утром, днем и вечером. А там видно будет. Придется поохотиться на чаек. Они меня совсем не боятся. Вот, пожалуйста, села на борт, возле ноги. Дотянуться я не могу, потому что лежу. А из ТТ... Лишь бы в ногу себе не угодить. Но на таком смехотворном расстоянии мудрено.

Серо-белая чайка на длинных ножках, словно сделанных из красной клеенки, смотрела на странного пришельца пустым, в розовой окантовочке, глазом.

Хамид полез за пазуху, куда он вместе с кобурой переложил пистолет с загнанным в ствол девятым патроном, осторожно, чтобы не испугать чайку, вытащил ТТ, взвел курок и прицелился. Чайка сидела спокойно и, показалось Хамиду, смотрела на него теперь с наивным любопытством. На миг сердце сжалось от жалости, вспомнилась довоенная пластинка с записью душещипательного романса про бедную чайку, убитую безо всякой нужды жестоким человеком.

Он опустил пистолет, но тут же вновь прицелился. Он, Хамид, не злой, не жестокий. Он убьет не ради забавы, а чтобы спасти свою жизнь... Раздался металлический щелчок. Осечка! Чайка продолжала смотреть с любопытством. И не улетала... Опять осечка! Неужели соленая морская вода уже успела привести в негодность патроны?!

Он теперь безоружен! И ему стало страшно. Он вынул обойму, осмотрел оставшиеся в ней семь патронов (первый и второй он уронил в море). На вид они вроде бы годились.

В западной части моря послышался рокот. Хамид встрепенулся, но, еще не увидя самолетов, по ноющему вою моторов, понял: враги!..

И они пролетели мимо, далеко от лодчонки, почти по самому горизонту. Хамид облегченно перевел дух.

Солнце медленно карабкалось в зенит. Голову припекало. Хамид отрезал ножом от парашютного купола кусок шелка и повязал голову. Ну, прямо-таки как завзятый курортник! — подумал он и горько усмехнулся.

Он лежал в своем плавучем матрасике — лишь голова и туловище в ЛАСе, ноги в воде (да и в самой лодочке была вода) — и думал. Вспоминал добрую свою маму, ласкового и сурового отца, школьных товарищей... Потом на ум пришли странные воспоминания... Он стал «на глазок» подсчитывать ущерб, причиненный им, Хамидом, гитлеровцам. Кроме трех крупных транспортов и трех «мессершмиттов», уничтоженных их «пешкой», он вместе с экипажами эскадрильи потопил еще три транспорта, три быстроходные баржи, разбомбил целлулоидный завод, два нефтехранилища, 11 танков и 40 автомашин, несколько «юнкерсов» и «мессеров» на аэродромах! А сколько было повреждено, выведено надолго или навсегда из строя!

И вдруг сам себя спросил: «А зачем эти подсчеты?» И сам же себе ответил: «Затем, чтобы легче было умирать, если придется... Но нет! Еще продолжим счет!»

Солнце пекло немилосердно. Хамид расстегнул молнию на куртке до конца, распахнул и горько усмехнулся. Очередная нелепость. Ни к чему этакое неглиже, коли ты лежишь в воде.

Издали донесся звук мотора... «Пешка»... «Пешечка» родная!..

Звук моторов Пе-2 он не может перепутать. Это «Петляков»... Ну же!

Высоко в небе показались очертания самолета. Это, как догадался Хамид, был разведчик-одиночка, без истребительного прикрытия и возвращался он на базу. Судя по направлению полета, Пе-2 летел в сторону Одессы, может быть даже на аэродром А.