Мне было бы куда легче, окажись в школе, хоть один ученик с необычной прической, хоть один панк. Мне позарез надо было с кем-то общаться, но не с «серой массой», не со «свойскими» ребятами. «Ботаники» мне больше нравились, но у нас и «ботаников» то в Абердине толком не было. А те, что были, не слушали «Devo», скажем так. Просто уроды какие-то были и все.

Мне повезло, я нашел друга-гея. Он фактически удерживал меня от самоубийства. Оказывается, вся школа знала о его ориентации, но мне никто ничего не сказал, либо я сам не хотел замечать. В один прекрасный вечер он решил за мной приударить. Мне пришлось сказать ему напрямик, что я не гей, но это не помешает мне продолжать с ним дружить. С течением времени я начал понимать, что окружающие воспринимают меня все хуже и хуже. И вот начались… начались издевательства. Особенно в раздевалках после уроков физкультуры. Я для них был «голубым» и они меня опасались. Поэтому они либо прикрывали свои достоинства, либо лупили меня, иногда и то и другое разом. Так я начал гордиться тем, что я гомосексуалист, хотя вовсе им не был. Мне нравилось плыть против течения. Это было здорово. Я едва не нашел себя. Я был особенным «ботаником» понимаете? Пусть мой друг и не был панком, но он был куда лучше и выше «серой массы».

Моя мать знала, что я покуриваю травку. Она прибегала ко всяким хитростям, чтобы заставить меня бросить. У нее была «травка» в шкатулке для украшений, я понемножку ее оттуда таскал, подкладывая орегано. В конце концов у нее оказался полный пакетик орегано. В один прекрасный день она предложила мне и Майеру, моему другу, покурить с ней «травку». Она прекрасно знала, что это орегано, а мы то не знали, что она знает. В общем пришлось сидеть и курить орегано вместе с ней. Не то, чтобы мы регулярно укуривались вместе. Мы вовсе не были семейкой наркоманов. Такое было один раз, ну и я помню еще один случай: у меня было немного хорошей «травки», в общем мы с Майером позвали друзей, заодно и курили. Ага. Мать пришла, пьяная в стельку, а в этот вечер она была не в духе, вела себя кошмарно. Уставилась на меня остекленевшим взглядом, схватила «травку» и проглотила ее. Да. Она чуть «дуба не дала». Да, она говорила: «Хотя бы какой-то урок извлекла». Ну да, как же.

Была у нас учительница литературы, ценившая учеников за оригинальные мысли. Я часто писал намеренно эпатажные сочинения, а ей ужасно нравилось. Я оставался после уроков, мы много беседовали. Хорошая была учительница. А ещё я обожал учителя искусства в старших классах. Он меня поддерживал, все время ставил другим в пример. Отсылал мои произведения на разные конкурсы по всей стране. Без моего ведома, конечно. Меня в то время всякие конкурсы не вдохновляли. Поэтому он действовал втайне от меня, а потом передавал мне призы и грамоты.

Родные были уверены, что я пойду в колледж искусств, но в тот момент меня куда больше увлекал панк-рок. Я решил стать музыкантом. Мне дали две стипендии, но я решил к началу года не идти учиться.

- А как отреагировали родные?

Выставили меня из дому. Не только потому, что я не пошел в колледж. Просто я ни чем толком не занимался. С точки зрения родственников, я ни к чему не стремился. Хотя это было не так. Я понял, что музыка – это моё, и изо всех сил пытался создать группу. Но они это не признавали.

Однажды взяв в руки гитару, я буквально помешался на ней. Я много лет с ней не расставался. Каждую ночь, прежде чем лечь спать, я несколько часов играл на гитаре. Больше я ничего не делал.

Я давно хотел влиться в ряды панк-рокеров. Я выписывал журнал «Cream». Сидя в своей комнате, я представлял себе, как играю панк-рок на гитаре. Честно говоря, это и впрямь было похоже: много немелодичного шума, три аккорда и дикие вопли. Я интуитивно чувствовал – вот это и есть панк.

Переезжая из Абердина в Монтесано, маленький городок неподалеку, я встретил Базза Осборна. Благодаря ему, я познакомился с панк-роком. Он мне целый сборник записал. Я пару дней пытался проникнуться, мне хотелось полюбить панк. Это был совсем другой мир, как будто инопланетная музыка. Я ощущал, что эта музыка честнее и реалистичнее, чем обычный рок-н-ролл. Через неделю я стал убежденным панком. Думаю, Боже мой, я очень рад, что начал слушать панк. Это дало мне пару лет, за которые я повзрослел, взглянул на свою жизнь в ретроспективе, осознал себя.

Возврата нет

Панк отлично сочетался с моей низкой самооценкой. Я понял, что не обязан становиться рок-звездой. Я не хочу быть рок-звездой. Не то, что я не могу, или, скажем, не решаюсь. Я все время балансировал на грани. То мне было все равно, то я не хотел, то не мог. Но все же мне хотелось проявить себя перед людьми. Я знал, что способен на очень многое. У меня было, что сказать и я был убежден, в конечном итоге мне предоставится шанс показать, что я могу писать хорошие песни и, по крайней мере, что-то внести в музыку.

- Когда ты встретил Криса?

Помнится, в школе я его видел пару раз. И думал о том, что неплохо бы с ним познакомиться. Но я ни разу не встречал его вне школьных собраний. Он почти всегда участвовал во всяких постановках, и я думал: остроумный парень и подать себя умеет. Я говорил окружающим, что хочу играть в группе, что хочу собрать ребят, но Крис не изъявлял желания. Мы с Дэйлом записали для него кассету «Fecal Matter». Я всучил ее Крису, но он и не думал ее слушать, а потом вдруг сам подошел и говорит: «Я послушал запись. Знаешь, очень недурно. Давай группу создадим». Ну, наконец-то.

- Значит, с этого началась группа. Но вы и раньше вместе играли.

Когда мы играли песни Creedence «Clearwater revival», мы устраивали джем-сейшн у Криса дома. Огромный домище был. И там был жуткий холод. Середина зимы. Я видел щели, сквозь которые дул ветер.

А потом я нашел работу на полинезийском курорте в Ocean Shores. Это было ужасно. Правда, можно было бездельничать. Я в основном чистил трубы в номерах гостиницы. Так что, никто не знал, где я нахожусь в данный момент. К тому же люди очень редко пользовались каминами. Так что я чистил пару труб, потом видел, что в других номерах делать нечего, и отдыхал – телевизор смотрел. Непыльная работенка. Правда, в конце концов, меня поймали и начали за мной приглядывать.

- И всё кончилось?

Да. Вообще говоря, я страшно ленив в том, что касается работы. Причем это не совсем из-за самой работы. Скорей, из-за желания отмежеваться от коллег. Я никогда не ладил с сослуживцами. С обычными людьми мне приходится тяжко. Они меня нервируют. Иногда так выводят, что я уже себя не контролирую. Я либо в открытую говорю им, как они мне противны, либо демонстративно прекращаю общение.

Мне было негде жить почти всю зиму. Я спал у друзей на диванах, спал во дворике у Дейла, во всяких странных местах. В этом были плюсы. У знакомых ночевать здорово. Я покупал пиво, мы пили, общались. Потом я оставался на ночь, а на завтра отправлялся к другому приятелю. Но прошло несколько месяцев, и я всем чертовски надоел. Мне приходилось туго. Спал под мостом, например. А зима выдалась чертовски холодной. Холодрыга страшная стояла. Помню, что в дневные часы, когда мне нечего было делать, я часто сидел в библиотеке. Я проводил там много времени, сидел, читал. Ждал конца дня.

Молодежь

Я гордился собой, ведь мне удавалось выжить без работы. Я стал некой фантастической фигурой абердинского панка. Если честно, ничего особо сложного. Это было просто, по сравнению с тем, что приходится переживать ребятам, оказывающимся в большом городе. Я все время убеждал друзей, тех немногих, что у меня были, перебраться со мной в Сиэтл. Мне жутко хотелось туда попасть. Там творились все важные дела, но никто не желал со мной никуда ехать, а я один боялся.

Я не был богат, мягко говоря. Всю жизнь прожил в маленьких грязных домах. Но в этом была своя прелесть. Я был свободен.