Чем не славная галерея?

Парадокс одиннадцатый. Главы двух непримиримо враждующих в то время направлений в христианстве: протестантизма — Мартин Лютер, и католицизма — папа Римский с одинаковым рвением старались заполучить на свою сторону Эразма Роттердамского, тем самым признавая весомость его авторитета во всей Европе. Он же в дипломатичной форме, но совершенно недвусмысленно по существу, дал понять и одному, и другому, что на его поддержку и тот, и другой могут не рассчитывать: ему в равной мере претил религиозный фанатизм (не важно — всамделишный ли, напускной ли) как католического, так и протестантского толка.

Имея два взаимоисключающих друг друга предложения, Дезидерий не лавировал, не искал для себя наиболее выгодного, а безо всяких колебаний отверг оба, сумев не нажить себе врага ни с одной, ни с другой стороны.

Ни для кого не секрет, что Мартин Лютер был не просто грубоват и резковат. Как писал в то время, например, ректор Лейпцигского университета Петрус Мозелланус, наблюдая за Лютером во время диспута в 1519 году, «он слишком сильно и язвительно бранится — это слишком для человека, который ищет в теологии новые пути, и неприлично для богослова, однако эта ошибка встречается у всех, кто учится уже в зрелом возрасте» [47, с. 9].

То, что Мозелланус принял за ошибку, на самом деле было тщательно продуманной линией поведения, частью «имиджа» «простого рубахи парня», рубящего «правду-матку» «со всего богатырского плеча».

Достаточно вспомнить, как Лютер отчехвостил в 1521 году английского короля Генриха VIII за вышедшую под королевским именем книгу «Защита семи таинств. Против Мартина Лютера» (поговаривали, что к ее написанию имел самое непосредственное отношение Томас Мор): «ослиная башка» (это — о королевской-то! — Б. П., Е. П.), «бессмысленный шут, не понимающий, что такое вера» [70, с. 310], и т. д., и т. п.

Вся эта лихость и молодецкая удаль у Мартина Лютера куда-то бесследно улетучивалась, как только он обращался к Дезидерию: слова славного «грубого детины и выпивохи» [47, с. 15] становятся образцами почтительности и пиетета, в котором сквозит невольное преклонение перед Его Величеством Разумом.

Лютер Эразму: «Я прославляю и восхваляю(курсив — Б. П., Е. П. — ведь может же, если захочет! Это вам не «ослиная башка» короля. И кто же, спрашивается, после этого король?) тебя за то, что ты единственный(курсив — Б. П., Е. П.) из всех ухватил суть дела и не мучишь меня не относящимися к делу спорами о папе, чистилище, отпущении грехов и прочих подобных вещах, которые являются скорее каверзами, чем серьезными предметами(курсив — Б. П., Е. П.), которыми почти все до сих пор преследовали меня. Единственно только ты увидел суть дела и сразу взялся за основной предмет — за это я благодарен тебе от всего сердца» [47, с. 95–96].

Духовный отче каждого правоверного католика папа Римский до неприличия терпеливо сносил от Дезидерия высказывания, смертельные для любого другого смертного.

Вот что пишет, например, Эразм Роттердамский папе Адриану VI в своем обращении к нему от 22 марта 1523 года: «Мы хотим привести турок ко Христу? Пусть они увидят в нас не только звание, но истинное призвание христианина: непорочность жизни, желание творить Добро даже врагам, презрение к богатству. Вот каким оружием нужно покорять(слово-то какое! — как по отношению к девушке, чьего расположения страстно стремится достичь пылкий юноша; курсив — Б. П., Е. П.) турок. А так выходит, что турки сражаются с нами — турками, или даже того хуже. В самом деле, разве это христианский поступок, когда убийством людей — пусть нечестивых, по твоему разумению, но все же людей! — ради спасения которых умер Христос, ты приносишь диаволу(вот за этолегко можно было бы попасть и на дыбу, и на костер — Б. П., Е. П.) самую любезную для него жертву, радуешь нечистого вдвойне: тем, что убит человек(курсив — Б. П., Е. П.), и тем, что убийца — христианин» (курсив — Б. П., Е. П.) [66, с. 163].

Легко можно представить, как морщился и кривился Адриан VI (да, впрочем, как и любой другой бы правитель, будь он на его месте), читая такое. И — ничего: читал и терпел, терпел и читал. Потому что возразить-то нечего: нет разумных аргументов против доводов Чистого — незамутненного спекуляциями, предрассудками, выгодой или корыстью — Разума.

Вся аргументация в духе Томы (Фомы) Аквинского, вроде того, что «война есть естественное дело» [103, с. 67], что «победители должны господствовать над побежденными» [103, с. 56], что «варвары по природе своей рабы» [103, с. 67] меркнет, блекнет и тухнет (и от слова «затухать», и от слова «протухнуть») перед кристальной ясностью и светлой чистотой мысли Дезидерия.

Парадокс двенадцатый. В своих беспрестанных, беспокойных метаниях из страны в страну Эразм Роттердамский искал покоя, и… не находил его. Он страстно стремился вырваться из зловещих когтей Средневековья, но липкие щупальца спрута по имени Мракобесие повсюду преследовали его.

Однажды ему показалось, что он, наконец-то, нашел то, что так долго и мучительно искал: в теплом и приветливом доме Томаса Мора, в стране, казалось бы, навсегда освободившейся от междоусобной вражды и ненависти, сопровождавших только что закончившуюся братоубийственную войну с кощунственно-романтическим названием — Алой и Белой Роз. Там-то Дезидерий и написал главный труд своей жизни — «Похвалу глупости».

Работал над ней он с неистовством одержимого, забывая поесть и поспать. Цитаты включал исключительно по памяти — книги вместе с остальным его багажом где-то безнадежно застряли в дороге по пути из Болоньи; сверял свою память со своими книгами он уже потом — перед тем, как сдать книгу в типографию.

За семь дней он создал творенье, потрясшее весь мир, сотворенный, если верить Святому письму, также за семь дней (с учетом одного выходного).

Но топор палача, оборвав жизнь Томаса Мора — автора «Утопии» и лучшего — вернейшего и преданнейшего друга Эразма Роттердамского, разрушил и теплившуюся надежду Дезидерия обрести в этом мирепокой и умиротворенность. Со смертью Томаса угасла жизнь и Дезидерия: он пережил друга меньше, чем на год, сказав перед смертью: «С тех пор, как нет Мора, у меня такое чувство, что и меня нет» [66, с. 12].

Парадокс тринадцатый. Даже глупости Эразм написал похвалу. В свой же собственный адрес он терпеть не мог похвал. Джон Колет (1467–1519 гг.), глава оксфордского кружка гуманистов, друг и соратник Томаса Мора и Эразма, вспоминает слова Дезидерия: «Похвалы вызывают у меня не радость, а некоторое раздражение, в то же время порицание даже от невежды либо укажет на то, что от тебя ускользнуло, либо побудит к защите того, что было высказано верно, и таким образом либо углубит твои знания, либо, по крайней мере, сделает тебя более внимательным» [66, с. 21].

Парадокс четырнадцатый. Никогда Дезидерий не искал славы. Слава сама нашла его.

Кому-то она покажется скандальной, кому-то — вызывающей, кому-то — незаслуженной, но всех своих завистников и злопыхателей — тех, кто уже были, и тех, кто еще будут — «Похвала глупости» пережила и переживет, неся славу разуму Человека Разумного Совестливого.

Для Эразма христианство не теология, а философия; не вероучение, а жизнеучение.Если для Тертуллиана и Аквината истинным является то, и только то, что христианское, то «философия Христа» по Эразму Роттердамскому обязывает «считать христианским все то истинное, с чем когда-либо сталкиваешься» [15, с. 177].

Он жил по своим заповедям, которые в чем-то совпадали с библейскими, в чем-то — нет.

«Никому не навязывай своих взглядов и никому не позволяй навязывать чужих тебе»[109, с. 32].

— Никого не поучай, не позволяй никому поучать тебя.

— Никого не унижай: нет величия в унижении другого — человека ли, нации ли, страны ли.