Глава пятая

Комкову не хотелось идти на собрание. Он играл с Топтуном, учил его приносить палку. Зверь еще плохо слушался его, но Комков был настойчив и шумно радовался малейшему успеху своего четвероногого ученика.

— Смотрите, други, и не говорите, что вы не видели! — весело покрикивал он. — Единственный в своем роде, неповторимый аттракцион: сверхумный медведь. Але!

— Ну сколько можно тебя звать? — рассердился Пономарев, когда Сазонов во второй раз послал его за Комковым.

— Так я ж беспартийный.

— Сказано тебе: собрание открытое. Приглашают всех. Парторг велел…

Создать в островном гарнизоне партийно-комсомольскую организацию предложил Сазонов. Два коммуниста да шесть комсомольцев — это же какая командиру подмога! Семибратов засомневался: обычно присылают представителя политотдела. А тут они сами? Ведь не положено… Сазонов решительно отверг его возражения. Ну и что, если не по уставу? Ведь у них самый что ни на есть крайний случай. И никто их не упрекнет. Люди сызмальства приучены к организации и к партии всегда сердцем тянутся… Семибратов не мог не согласиться с доводами Сазонова. Пожалуй, так действительно будет верней и надежней. Что же касается обязанностей парторга, то уж придется эту ответственность взять на себя мичману — больше некому.

Собрание открыл Семибратов. Он встал, по привычке одернул гимнастерку и почему-то заволновался. Одно дело высказывать опасения, строить догадки, не теряя, однако, веры, что вот-вот придут, снимут с острова, и совсем иное — сказать прямо, что надежды на скорое возвращение мало и надо готовиться к худшему. Связаться с Большой землей и дать о себе знать у них возможности нет. Вероятно, придется зимовать на острове…

Семибратов долго думал, прежде чем решиться на такое выступление. Он хорошо понимал, что у людей могут опуститься руки, появится уныние — и будет тогда тяжелее жить и бороться. Но он также понимал и другое: люди должны знать правду, как бы горька она ни была. Кто-то должен сказать ее! И кому, как не ему, командиру, это сделать?

Заканчивая свое выступление, Семибратов сказал:

— При любых обстоятельствах взвод остается подразделением Советской Армии. И все воинские законы обязательны для каждого из нас.

Наступила долгая, томительная пауза. Бойцы сидели, глубоко задумавшись. Семибратов окинул их беспокойным взглядом. Неужели так и будут молчать? На какой-то миг он пожалел, что согласился с Сазоновым и затеял это собрание. Проще было бы, наверное, построить взвод, поставить задачи, отдать распоряжения — и все: будьте добры выполнять не рассуждая. Но он тут же отогнал эту мысль. На одних приказах далеко не уедешь. Надо, чтобы люди осознанно выполняли волю командира. Тогда и результаты будут совсем иными. В этот момент, словно подтверждая его мысль, поднялся и заговорил Галута:

— Об чем речь, братишки! Утешение, полагаю, нам не требуется. Командир верно толкует: на себя у нас надежда. Концы отдавать никому неохота. Потому вкалывать надо на совесть. Берусь сивучей бить. Без теплой робы нам никак нельзя в зиму. А с сивучей шкуры добрые. Кто со мной? Вдвоем надо.

Взвод одобрительно загудел. Слова Галуты, как видно, понравились.

— Бери меня! — крикнул Комков.

— И я тоже могу, — нерешительно протянул Сашок.

Бойцы поняли: от кухни хочет увильнуть.

Неожиданно встал Шумейкин, сказал, что на зиму понадобятся дрова и заготовить их надо побольше. А ему приходилось этим заниматься.

— О це верно! — воскликнул Семенычев. — Хай и нам послужит твоя наука.

Семибратов, слушая бойцов, вздохнул с облегчением: с души его будто сняли тяжелый камень. Напрасно он сомневался, поймут ли его. Великолепно поняли. И поддержали. Значит, верят ему. А это для командира высшая оценка.

— Ну, как впечатление, командир? — хитровато улыбаясь, спросил Сазонов, когда собрание закончилось.

Семибратову не оставалось ничего другого, как развести руками.

— Сдаюсь, — сказал он с легким смешком. — Ты оказался прав, комиссар.

Вода в ручье как стекло. Ручей бежит и бежит к океану нескончаемой прозрачной лентой. Глянешь в него — и даже конопушки на щеках видны. И глаза большие и круглые, как пятаки. Только цвет их не рассмотреть. Вода плохо передает оттенки. Но Сашок и так знает, что глаза у него серые, а лицо — бледное и курносое. Кому может понравиться такое заурядное лицо? Вдобавок ко всему он еще и несмелый. Медведя испугался… Совсем безобидный зверь Топтун. Небось Комков не побежал. Хороший он парень. И все у него получается. Уж как только Сашок не улещал Топтуна, не слушается его медвежонок. А Комков свистнет — и Топтун несется к нему со всех ног. Или тот же Ясуда — японец, враг. Пусть пленный, — все равно. А с Комковым они вроде бы понимают друг друга…

Бежит ручей, поет на перекатах. Точно как Рахим — длинно и монотонно. Тот глаза закроет, покачивается из стороны в сторону и тянет одну ноту. Да так жалостливо, будто плачет. Шумейкин, если слышит, всегда злится: «Заныл, зануда!» Мантусов, конечно, тут же одергивает его. Шумейкин послушно замолкает, он старшего сержанта побаивается. Вот на кого Сашок хотел бы еще походить — на Мантусова. Он всегда уверенный, будто наперед знает, что будет. Мантусова даже сам младший лейтенант слушает — авторитет! Если бы кто другой предложил ему, Сашку, помощника по кухне, наверняка не отказался бы. Почему он должен один посуду за всех каждый день драить? Хватит того, что кашеварит для целого взвода. Но Мантусову Сашок не мог так ответить. Он сказал даже, что няньки ему не нужны. Сам справится.

— Ну что ж, Белов, не возражаю. Весь кухонный инвентарь и вся посуда теперь на твоей совести. За исключением, разумеется, тех случаев… — Мантусов усмехнулся, — когда будут штрафники.

Однако за все это время лишь один Комков получил три наряда вне очереди. И ведь ни за что. Сашок голову дает на отсечение: не спал Комков в ту ночь на посту. Не такой он человек! Это Шумейкин, точно. Комков просто взял вину на себя. Зачем — непонятно. Наверняка у него какая-нибудь тайная мысль на уме. Вот бы узнать!

Нет, Сашок не любопытен. Он же не девчонка. Мужчина должен быть сдержанным. Не спрашивают — не лезь. Значит, не следует тебе знать, не положено. Имей выдержку. Когда надо — скажут, а то и прикажут. Ведь он боец Советской Армии. Пусть он служит всего каких-нибудь три месяца, все равно: порядки армейские знает. И дисциплину тоже понимает. Инициатива — вещь, конечно, хорошая. Но Мантусов прав. Проявлять ее нужно с умом, а то ведь и дров наломать можно, из самых добрых побуждений товарищей подвести. Ну и себя, конечно. Взять хотя бы тот случай, когда за мальчонкой в речку прыгнул. Ведь не будешь стоять на берегу и смотреть, как человек тонет. Рассуждать-то уже некогда! Он и опомниться не успел, как в воде очутился. Будто его подхватила какая-то сила и толкнула вперед.

Мама потом, как узнала, так и ахнула:

— Как же так, горе ты мое луковое? Ты же плавать-то не умеешь!

Ну и что с того? Человек на помощь зовет. Разве тут о себе будешь думать?

А что, собственно, переживать? Ничего не случилось. Им другие люди помогли — вытащили обоих.

Сашок домыл посуду и с трудом выпрямился. Он сидел на корточках, наклонившись, и от неудобного положения занемела спина. Собрав котелки, Сашок повесил их на палку и поднял ее на плечо — так удобней нести. Тропинка вывела его к берегу. Он хотел уже повернуть влево, к лагерю, но тут вспомнил, что вчера вечером видел чуть правее два черных отверстия в скале и еще подумал: «Наверное, пещеры. Могут пригодиться. Шумейкин жаловался, что негде дрова хранить». Сашок решил проверить свою догадку. Он снял с плеча ношу, положил на песок и повернул направо. Однако не успел сделать и десятка шагов, как услышал голос Мантусова:

— Ты куда это, Белов?

— Там что-то вроде пещер, товарищ старший сержант. Нам же для дров нужно.

— А ты разве не знаешь, что командир приказал в одиночку не ходить? Тем более вдали от лагеря.

— Так это ж совсем близко.

— Вот всыплю тебе пару нарядов вне очереди, будешь знать тогда, далеко или близко.

— Я хотел как лучше, — упавшим голосом сказал Сашок.

— Ну ладно, — смягчился Мантусов. — Только больше ни-ни. Понял? А сейчас показывай, что ты там нашел.

Они обогнули нависшую над водой скалу и начали подниматься по крутому склону морской террасы. Мантусов шел, припадая на ногу. У него опять ныло бедро: вероятно, к непогоде. И он, как всегда в таких случаях, острее воспринимал запахи. Обычно не различаешь, как с океана тянет рыбой, сыростью, йодом. Если же ветерок меняется и дует от вулкана, то пахнет уже багульником, зеленью и серой.

Сашок не ошибся. На уступе морской террасы были две пещеры. Одна — большая, уходившая вглубь извилистым коридором; другая — немного поменьше, сухая и низенькая.

— Классное местечко! — восторженно воскликнул Сашок. — Верно?

Мантусов не отозвался. Его беспокоил запах, стоящий в пещере.

— Вы что принюхиваетесь, товарищ старший сержант?

Мантусов сделал несколько шагов в глубь пещеры и теперь отчетливо уловил запах табака. Запах был довольно сильным и к тому же неприятно горчил. Мантусов, пожалуй, только однажды чувствовал нечто подобное, но запомнил хорошо. Когда это было? Кажется, под Сталинградом. Они тогда захватили у немцев генеральский блиндаж и нашли там странные сигареты — тонкие, как прутики, с ярким золотым мундштучком. Переводчик пояснил им, что это значит. Неужели и здесь, в пещере, кто-то курил сигареты с опиумом?

— Быстро в лагерь! — распорядился Мантусов и, забыв про боль в ноге, побежал вниз по крутому спуску.

Через полчаса взвод был поднят по тревоге. Десантники зажгли факелы, тщательно обследовали обе пещеры, но никого не обнаружили. Лишь в самом дальнем углу под низкими сводами был найден окурок сигареты с золотым ободком. Теперь сомнений больше не оставалось: враг прятался здесь.