Глава седьмая

Вечерний океан хмур. Таинственно прячет он в сумерки свои взлохмаченные волны. Линия горизонта постепенно исчезает, расплывается в густой синеве. И вот уже нет ни неба, ни воды — сплошная темень, продуваемая холодным ветром. Того и гляди, повалит снег. Сердито гудит прибой во мраке, вызывая ощущение неуютности и удивительной зыбкости мира.

После отбоя Семибратову захотелось отдохнуть и подумать о делах сегодняшних и завтрашних. Он вышел на берег и, побродив немного, уселся на небольшом валуне неподалеку от воды, но вскоре озяб и снова зашагал вдоль кромки прибоя. Шел и с удовольствием ощущал под ногами привычную твердость земли. А каково было бы сейчас в океане, подумал он, припомнив недавний спор с Воронцом. Замерзли бы люди и погибли, как говорит Галута, ни за понюшку табаку. Нет, нельзя было рисковать. Риск этот неоправданный, более того — бессмысленный. Сазонов прав: только тот, кто не знает, почем фунт матросского лиха, мог до такого додуматься.

Воронец не впервые заводил этот разговор. Он уже предлагал и шлюпку послать и насчет плота попробовать. Но на сей раз Сергей был особенно настойчив и обвинял всех чуть ли не в бездеятельности: они, видите ли, смирились и не проявляют должных усилий для установления связи с Большой землей. Он вбил себе в голову, что неподалеку должны непременно быть другие острова. И некоторые из них наверняка обитаемы. В южной части Курил много разных земель — и больших и малых.

«А почему в южной? — спросил у него Мантусов. — Может, нас отнесло к северу».

«А растительность? — резонно возразил Воронец. — Курильский бамбук, аралия, жимолость… Такое на севере не растет».

«Допустим, — вмешался в разговор Сазонов. Они сидели в канцелярии, весь командный состав, и обсуждали текущие дела. — Но ты имей в виду, — продолжал мичман, — острова тут маленькие, вроде нашего, пять — семь миль в поперечнике. А промеж них — океан. Попробуй угадать направление. Выйти на сушу без приборов практически нет никакой возможности. Обязательно проскочишь мимо».

Однако Воронец не сдавался.

«И все же мы должны попробовать! — упорно повторял он. — Теперь уже совершенно ясно: нас не ищут. Никто за нами не придет. Можно проторчать тут и год, и два».

«Думаешь, не выдержим?» — Мантусов усмехнулся, и по всему было видно, что помкомвзвода думает как раз обратное: выдержим, что бы ни случилось.

Они так и не смогли ничего доказать Воронцу. Тот был упрям, эту черту его характера Семибратов хорошо знал. Уж если Сергей что-то надумал, заставить его изменить решение было трудно. Раньше в их спорах иногда участвовала Нина. Правда, и она не всегда могла переубедить Воронца, хотя уже окончила учительский институт и преподавала в вечерней школе. В классе у нее занимались раненые фронтовики, люди вспыльчивые, но она отлично с ними управлялась. А Семибратов был всего лишь желторотым курсантом, постигавшим азы политграмоты.

Семибратов был уверен, что Нине Сергей нравится. Тот до армии учился в институте. Да и познакомились они раньше. Однако Нина вдруг беспричинно, так по крайней мере казалось Семибратову, изменила свое отношение к Сергею. Она стала оказывать явное предпочтение его другу.

Семибратов остановился и снова услышал громкий гул прибоя в ночи. Ходьба немножко согрела его. Он поднял голову и увидел звезды. Они мигали, точно задуваемые порывистым ветром. Быстро плывущие облака то закрывали, то открывали их. Семибратову вдруг показалось, что над ним вовсе не звезды, а маленькие лампочки, какие развешивались в училище под Новый год.

Он танцевал тогда с Ниной, и у него закружилась голова. Странно: никогда не кружилась, а тут вдруг то ли духота подействовала, то ли еще что… Все поплыло перед глазами: танцующие пары, самодеятельный оркестр на эстраде, картины на стенах. Замелькали лица, погоны, прически… Музыка оборвалась, Семибратов остановился, слегка покачиваясь, как пьяный, и молча, с улыбкой посмотрел на Нину. В ее зеленых глазах отражались разноцветные лампочки.

«Отпусти же меня!» — Она засмеялась.

Семибратов огляделся и увидел, что другие пары расходятся, а они стоят посреди зала, и он крепко прижимает ее к себе. Стало неловко. Он смутился и покраснел.

«Понимаю, что не нарочно. — Она опять рассмеялась. — Иначе тебе бы попало. Ишь ты, обниматься на виду у всех. Что Воронец скажет?»

Сергей ждал их, стоя у стены, покусывая тонкие губы, бесстрастный, спокойный. Но в самой глубине его зрачков притаилась понимающая усмешка.

«Не пора ли перейти к индивидуальным мероприятиям? Ведь увольнение только до трех. Подтверди, Николай», — сказал он.

«Ну, еще один танец! — взмолилась Нина. — Не будь таким жестоким, Воронец. Даме надо уступать».

Она повернулась к Семибратову, ища поддержки. Но тот промолчал.

«Ах, вы заодно! — воскликнула она. — Ну ладно, Николай, припомню я тебе эту мужскую солидарность…»

Домой к Нине они, как всегда, шли втроем. Она чуть впереди, а они — на полшага за ней. Нина рассказывала о своих учительских делах. И они еще, помнится, спорили о педагогике.

Потом Нина шутливо их отчитала:

«Говорите о воспитании, о высоких материях, а у самих нет ни малейшего представления о воспитанности. Вместо того чтобы взять даму под руку, идете по бокам, как конвоиры».

«А может, ты и вправду у нас в плену, — пошутил Воронец. — И положение у тебя безвыходное: либо погибай, либо сдавайся на милость победителей».

Нина обернулась. В лунном свете блеснули ее белые зубы.

«Думаешь, третьего не дано? — спросила она. — А разве в плену нельзя бороться? По-моему, безвыходных положений не бывает».

«Ерунду городишь! — с досадой возразил Семибратов. Ему показалось, что она обращается именно к нему. — Сдаваться в плен нельзя. Никогда и ни при каких обстоятельствах».

«Ты что разбушевался, Николай? Никто не собирается сдаваться на твою милость. Но если говорить серьезно, то в жизни, в истории есть немало примеров…»

«В истории? — возмутился Семибратов. — Ты забыла Шота Руставели: «Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор». Так думали люди даже в глубокую старину».

Он посмотрел на Воронца, ожидая, что тот скажет. Но Воронец промолчал. Последнее время он все чаще и чаще помалкивал, предоставляя им возможность спорить хоть до хрипоты. Это вызывало у Семибратова неприятное ощущение. Нет, он не хотел, чтобы Сергей был всегда на его стороне, даже из солидарности. Пусть будет против. Есть же у него какая-то своя точка зрения. Так выскажи ее. Чего молчать?!

Настроение у Семибратова было испорчено. И хотя он старался не подавать виду, веселья за столом уже не было. Нина танцевала с Воронцом. Она доверчиво положила руку на курсантский погон и, слегка наклонив голову, улыбалась. Во всю щеку у нее горел румянец. Глаза были полузакрыты. Ей, наверно, было очень приятно.

«С Сергеем ей, конечно, лучше. Это сразу видно, — ревниво подумал Семибратов. — Да оно и понятно: Серега — парень что надо. И ничего удивительного тут нет. Все правильно. Так и должно быть!»

Семибратов вышел в кухню. Там пахло луком и селедкой. Он присел на табуретку. Возомнил о себе бог знает что! А ему дали ясно понять, что третий — лишний. Ну что ж, он может ж уйти. У него хватит сил. Мужчина должен быть сильным.

Теплые руки внезапно обняли его сзади за плечи. Нина! Семибратов вскочил. Она прижалась к нему.

«Ох и дурной же ты! — В ее голосе прозвучала нежность. — Такой дурной, — повторила она, уткнувшись ему в грудь. — Ничегошеньки-то ты не видишь…»

Потом она отстранилась и оглянулась на дверь.

«Осторожней… Мы же не одни».

Ему стало не по себе. Сергей, конечно, обо всем догадывается. А если и не догадывается, это не меняет дела.

Он посмотрел ей прямо в глаза. Их зелень показалась ему прозрачной и холодной. И это как-то сразу отрезвило его.

«Быть одному в новогоднюю ночь не очень-то весело», — донесся из комнаты голос Сергея.

«Уж не ревнуешь ли ты, Воронец?» — спросила Нина.

Фраза прозвучала насмешливо, но Семибратову показалось, что Нина стремится скрыть свое смущение под напускной бравадой.

«Выпьем за наступивший Новый год, — предложил Воронец. — Пусть он будет годом нашей победы».

Они выпили еще по рюмке, снова завели патефон. Но веселья не получилось. Семибратов вышел из комнаты. Постоял в коридоре, потом решительно снял с вешалки шинель и осторожно оделся, точно боясь кого-то разбудить. Мороз обжег лицо.

Воронец догнал его возле училища, пошел рядом.

«Ты что взбеленился?»

«Нет, Сергей, ты ошибаешься, — сказал Семибратов. — Я совершенно спокоен. Я же все вижу, все! И не надо… Не надо меня обманывать».

«Ты пьян, Колька!.. Нет, ты не пьяный, ты слепой! Неужели ты ничего не замечаешь! Она же меня в грош не ставит. А ты… ты для нее все! Хотя, убей бог, не пойму, почему так случилось. Скажи, Николай, ты вообще-то веришь мне?»

Воронец вплотную приблизил к нему свое лицо. Темные глаза его расширились. Семибратов почувствовал, что Сергей задает не праздный вопрос. Это волнует, мучает его. И если не ответить искренне…

«Верю», — сказал он и сам почувствовал, что интонация у него не та. В ней нет тепла, задушевности, чего ждал Воронец.

«Ладно, — сразу погаснув, сказал Сергей. — Пошли, а то опоздаем».

Семибратов почувствовал холод. В небе по-прежнему тускло мерцали звезды. Луна так и не показалась. Пора возвращаться в казарму и ложиться спать. Подъем завтра, как обычно, в шесть, потом физзарядка, туалет, утренний осмотр. Кое-кому не нравится, что он так педантичен. Ворчат: дескать, зачем? Неужели нельзя обойтись без придирок? Ведь не на парад собрались. Но Семибратов был уверен: без требовательности нельзя! Жесткий распорядок дисциплинирует людей. Они чувствуют себя в строю. И это заставляет их быть собранными, в любой миг готовыми к действию. Воинское подразделение не может жить иначе.