— Который тут за машиниста?! — оглушительно гаркнул Василий.
Пауза. Потом из угла рявкнул не менее сильный густой бас:
— А ты не гавкай! Сами умеем!
Несмотря на всю напряженность момента, Мефод прыснул в усы сыпучим бесовским смешком. И смех этот несколько умерил испуг: обе фигуры вынырнули из углов на свет.
— Кто такие? Чего угодно? — спросил старший.
— Кто — не важно! А чего — так вот чего: тронешь состав через полчаса, не раньше, иначе, как цуцика, — за глотку! Ясно? — раздельно проговорил Василий.
— Ясно. Грабить будете?
— Ну, ты! Мы тебе не какие-нибудь Тришкины ребята! — вспыхнул теперь уже Мефодий.
Машинист глянул из-за его плеча в окошко, увидел внизу еще шестерых вооруженных людей, издевательски спокойно сказал:
— Ясно. Никто себя бандитом не признает. Нынче все идейные… Через полчаса, значит, разрешите трогаться?.. Знавал я бандитов и почище, те на полном ходу грабили, им движенье не помеха. Вы, видать, помельче будете…
— Поговори-ка еще, аспид! Эй, Ахсар!
В просвете двери, как из-под земли, выросла тонкая фигура парнишки.
— Тут с Легейдо останешься, — сказал ему Василий. — Покажете, в случае чего, чем пулька пахнет. Я пошел с хлопцами…
В теплушках, набитых солдатами, как бочки сельдями, жизнь кипела и ночью. У дверей, расцвеченных огоньками цигарок, пассажиры спешили перед длинным перегоном надышаться свежим воздухом, поразмять ноги. В иных вагонах при тусклом свете блиндажных коптилок заканчивалось позднее чаепитие. А где-то в конце состава, разрывая ночную тишь, визгливо и лихо разливалась хмельная гармошка.
Казаки неторопливой походкой, чтоб не привлекать к себе особого внимания, подошли к одной из кучек, топтавшейся на грязном снегу у неосвещенной теплушки. Солдаты курили, слушали, как кто-то, давясь булькающим хриплым кашлем, рассказывал:
— А кабы не отчаянность моих ребят, сидеть бы вам еще тут до скончания века… Дровишек-то как ловко для вас раздобыли. Мои ребята трое суток тут гибли, промокли, без жратвы. Успели всякого наглядеться… Заприметили, между прочим, как начальник таскает откуда-то полена, когда офицерью угодить хочет… До вас два паровоза один спальный протащили с важной какой-то птицей — так, боже мой, как начальник распинался! На собственной спине поленья таскал… Ну, а когда вы подъехали с порожним тендером, видим мы: и нам не выехать, коли не будет топки, и давай действовать. Прижали начальника до стенки: давай, гад, те поленья, которые важному персоне таскал. Я, бекает, с собственного дому их таскал, потому как тот персон мог меня запросто к праотцам отправить… Ну и мы, говорим ему, тебя запросто можем отправить, так что неси и нам с собственного дому… Ну, а дальше сами видели…
— Видели, — низким простуженным голосом произнес солдат, стоявший к казакам ближе других. — Всегда так и надо: стеной друг за дружку стоять, не то и теперь офицерье нами помыкать будет… Ребят-то своих хорошо разместил?..
— В тесноте, да не в обиде… Коль не обстреляют еще где-нибудь туземцы, завтра-послезавтра к Кубани подкатим…
— Какие теперь туземцы. С Кавказа, считай, уже выехали…
По тону, уверенному и чуть снисходительному, Василий учуял, что солдат этот — один из заводил, каких в то время народная инициатива выдвигала повсюду, и потянулся к нему прикурить. Пунцовый отсвет раздутого огонька на миг осветил немолодое мужицкое лицо, заросшее светло-русым волосом, тяжелый пористый нос, край небольшого умного и зоркого глаза. Василий поймал его взгляд и уже в темноте загадочно произнес:
— А иного табаку у тебя нет, солдат? Больно ядовито воняет.
— Иного пока нет. Какой от царя остался, тот и докуриваем, — вглядываясь в него, раздельно проговорил солдат.
— Плохой табак, прямо скажу… Сам царь им, видно, в своем сортире блох выкуривал!
— А то! Самому ему… кхе-ххе… заморский с заграницы за хлебушек наш кровный выписывали. А нам — махра, и то пополам с травкой, — прокашлял тот, что рассказывал о начальнике станции.
— Сдуру выписывали с заграницы-то: у нас, на Кавказе, табак повкуснее растет…
Из-за спины Василия услужливо высунулась рука Ивана с увесистой крепко набитой торбой, от которой в сырой воздух потек сладкий аромат турецкого табака. И тотчас плотное кольцо солдатских тел сомкнулось вокруг казаков, десяток жадных рук потянулся к торбе. Василий для пущего соблазна встряхнул ее, повертел перед носами.
Но солдат, у которого он прикуривал, резко оттолкнув от торбы руки товарищей, грубовато и в упор спросил:
— Ну? И чего в обмен хочешь?
— Догадываешься, небось?.. Чтоб волю отстоять от контры, оружие нам надо, — рискуя, напрямик пошел Василий.
Наступило молчание. Вокруг казаков тяжело и настороженно задышали не видные во тьме люди, от которых зависел сейчас успех всего дела.
— Ага! Об оружии не ново, — медленно проговорил, наконец, солдат-заводила. — На всем пути всякого рода меняльщики привязывались: одни с контрой, другие против нее… Гм… всякие были… Ты вот чего!.. — солдат сделал шаг к Василию и решительно опустил руку на его кулак, сжимающий завязку торбы. — Ты вот чего! Убери-ка свою приманку, не сбивай ребят на грех… Оружие нам самим потребно будет… Понял?
— Ясно… Нд…
— Мы не из тех, которые с фронта шарахались без памяти и ценную вещь на землю кидали… Хоть война и у нас в печонках, да мы вовремя узнали, для чего еще винтовка сгодится… Вот всю дорогу приглядываю, чтоб какой из ребят не соблазнился…
— Верно рассудил, оружье сейчас — вещь первейшая, без него, небось, землю в деревне у себя от мироедов не вырвешь… Сам откуда будешь? Крестьянин?
— Наполовину… В экономию к помещику по сезонам нанимался, а у самого полдесятины при хате… А ты, я вижу, мужик дошлый! У вас тут как, землю уже делили?..
— Какой там черт, делили!.. Контра нам всенощную готовит, резню то есть поголовную, а у нас и в руках пусто, — вмешался из темноты Иван.
— Ну? А как у вас с властями? Под Гудермесом ехали, видели, как чеченцы с казаками бьются… И унять их вроде некому?..
— …То-то и есть, что некому…
— Ну?!
В разговор вступали новые и новые голоса. Василий будто невзначай развязал торбу, и солдаты, тоже будто невзначай, этак механически, полезли в нее. Шурша бумагой, закуривали, жадно захлебывались ароматным дымом. И никто словно не замечал что состав стоит, и паровоз не дает долгожданного гудке отправления…
Кончилось тем, что заводила — звать его оказалось Фролом Голубовым, — подобрев от сладкого курева и интересного разговора, сказал Василию:
— Как подсобить вам оружием, я знаю. Только тут потрудиться малость придется…
— Трудом мы никаким не гнушаемся, говори…
— Слышишь вон, песни орут?.. Гнусного вида людишки какие-то, пристали к нам в Баку… И военные вроде бы, матросы среди них есть, а не ндравятся они нам никак… Только и слышно от них: мы туды, мы сюды, нам ни царизм, ни коммунизм, мы вольные люди, анархия… И песни у них все какие-то непотребные, про Марусь да про цыплят… Всю дорогу самогонку выменивают и жрут без просыпу… Вот коли с ними хочешь связаться, мы с нашими ребятами с удовольствием подмогаем…
— Эге, анархисты, значит? Хотелось бы на них поближе глянуть, — заинтересовался Василий. — Об этой птице мы покуда только слыхали.
— Вот и глянешь… У этих, ей-ей, не грех оружьишко вырвать. И даже, скажу, не только себе, но и нам доброе дело сделаешь… Решаешься? Людей у тебя сколько?..
— Со мной здесь шестеро…
— Да нас вдвое больше… Хватит… Главное, я думаю, тут нахрапом влезть… Они с самого вечера пьянствуют — им теперь небо с овчинку… Коль ты со своим ростом перед глаза ихи явишься, ты им архангелом Гавриилом покажешься, не меньше. А мы тут из-за спины твоей дула выставим. То-то комедия получится!..
— Неплохо придумал… Сколько их там?
— Человек двадцать будет… Спробуем, что ли?
— Айда, где нам не пропадать!.. А табак на! Ребятам сгодится…
Кто-то из солдат услужливо подхватил из рук Василия торбу и полез в вагон прятать ее, незло переругиваясь с товарищами, кинувшимися было запастись щепоткой-другой. Голубов стал созывать своих. Сколько их собралось, казаки впотьмах не различали, но чуяли, что не дюжина, а побольше. Пришли и от соседних вагонов узнать, в чем дело. Когда Голубов, Василий и другие казаки зашагали вдоль состава на звуки гармошки, за ними с готовностью двинулась чуть не рота солдат, тоже имевших зуб на бесцеремонных и наглых анархистов…