Ребенок казался без сознания, но живым. Старуха держала его за ворот курточки, как щенка за шкирку. Держала на вытянутой руке. И медленно приближалась к клетке.

Запах человечины наполнил внутренности крыс сладкой, почти болезненной истомой. Росомаха заметалась еще неистовей, и на миг могло показаться, что внутренняя перегородка не выдержит ее напора. Но для трех изголодавшихся самок это прошло незамеченным. Только самец, покосившись на росомаху, обнаружил кое‑что непонятное.

От росомахи исходило какое‑то свечение. Свечение чем‑то напоминало прозрачный красноватый дым. Это дым поднимался вверх, проходя сквозь крышу клетки, и Старуха, державшая ребенка, втягивала этот дым ноздрями.

Потом и самец перестал видеть это — Старуха нагнулась, чтобы открыть люк.

КЕХА вошла в ельник и заметила очертания клетки.

Она не видела деталей сквозь прутья, но слух у нее был достаточно острым, чтобы определить, что там происходит.

Как обычно крысы, изголодавшись, проявляли повышенный интерес к животному в другой половине клетки. Глупые твари! Они хоть и обладали очень высоким интеллектом, близким к человеческому, по — прежнему не могли понять, что видят не просто росомаху. Что эта особь — Особенное Животное. И похожую они никогда больше не увидят в своей никчемной жизни. Другую такую смогут увидеть лишь их далекие потомки, если только род не прервется.

Как обычно первым приближение КЕХА обнаружил самец — самый трусливый и осторожный из четверки. КЕХА слышала, как он приник к прутьям, втягивая воздух.

Через пару шагов КЕХА услышала, как зашевелились самки — три крысы тоже подались к той стороне клетки, к которой она приближалась. Наверняка они пытаются унюхать, несет ли, кроме запаха самой КЕХА, человечиной.

И наверняка КЕХА углядит в их маслянистых глазках разочарование, когда окажется, что руки ее пусты.

Зато Росомаха, неуловимо шевельнувшаяся лишь сейчас, чуть расслабится, убедившись, что время очередной человеческой жертвы еще не пришло.

КЕХА остановилась неподалеку от клетки и вслушалась в лес.

Где‑то, между этой поляной и окраиной поселка, послышался сухой щелчок — человек, идущий в этом направлении, наступил на ветку. Дальнейшие его шаги теперь едва угадывались. Но очень скоро КЕХА будет слышать его, не напрягаясь — медленно, но неумолимо человек сокращал расстояние.

Следующие полчаса КЕХА не шевелилась, застыв с закрытыми глазами. Звук шагов человека, медленно, с остановками приближавшегося к поляне, становился все явственней.

Крысы тоже замерли, недоверчиво и боязливо глядя на странную человекоподобную сущность, которая принесла их сюда, в клетку, откуда при желании можно сбежать, и почему‑то их кормила. Они по — прежнему больше всего опасались КЕХА, когда та находилась в таком состоянии — превращалась в изваяние. Для них это было необъяснимым, а для живых существ необъяснимое всегда вызывает страх. На всякий случай крысы не двигались, справедливо полагая, что их неправильное поведение вызовет гнев КЕХА.

Замерла и Росомаха, поглядывая на КЕХА из своей половины.

Когда человек оказался не дальше, чем в сотне шагов от поляны, КЕХА шевельнулась, и в движении ее безгубого рта крысам почудилась плотоядная улыбка.

Егерь продвигался медленно, несмотря на то, что смог бы отыскать нужный сектор леса очень быстро. Он давно изучил эту чащу, протянувшуюся от поселка к Городу, и место, где две недели назад с жителем поселка случилось что‑то странное, не представляло для него тайны.

И все же он не спешил.

Его что‑то смущало. Что? Интуиция?

Он не знал. Он шел вглубь леса, пытаясь понять, откуда взялось это тревожное чувство. То, что он сейчас делал, несмотря на просьбу капитана Назарова, было неофициальным, и егерь не взял помощников. И теперь жалел об этом.

Когда ему позвонил Назаров и предложил встретиться, егерь признал, что и сам думал об этом. В чем‑то его не устраивал случай с Иваном. Казалось, егерь что‑то не доделал в прошлый раз.

Тогда все его помыслы были о прочесывании леса, о потерявшемся ребенке, и лишь, когда прошло время, и вероятность найти мальчика живым стала нулевой, мысленно егерь вернулся к той первой ночи поисков. К тому моменту он уже знал официальное заключение лечебницы в отношении несчастного. И все же это его не удовлетворило. Егерю по — прежнему казалось, что какие‑то детали остались вне поля зрения тех людей, кто участвовал в поисках.

Капитан Назаров тоже оказался недоволен поисками пропавшего мальчика и поинтересовался, нельзя еще раз изучить то место, где помешался Иван. Егерь ответил утвердительно. Кажется, Назаров хотел сказать что‑то еще. Хотел, но так и не сказал. Как истинный работник правоохранительных органов, Назаров посчитал, что лучше промолчать, нежели приводить ни чем не подтвержденные версии.

Сейчас егерь подумал, что капитан был не совсем прав.

По мере приближения к оврагу егерь все придирчивей осматривал землю и деревья. Он по — прежнему не знал, что ищет, какого рода следы, но это лишь усиливало напряжение.

Вот и овраг.

Егерь решил перейти овраг в полусотне шагах от того места, где предположительно его переходил Иван. Если на Ивана повлияло что‑то извне, это случилось либо в самом овраге, либо сразу после него. И лучше держаться оврага, как той ниточки, которая куда‑нибудь выведет.

Оказавшись на другой стороне, егерь постоял, прислушиваясь к лесу.

Что‑то неуловимо изменилось в лесу по сравнению с прошлым годом. Сложно было сказать что. Нет, лес не стал выглядеть умирающим. И живность, и растительность продолжали свой жизненный бег.

Вот и птицы поют, а это верный признак, что все более — менее в норме. Но…

Что‑то все равно не так. Даже в пении этих птиц. Словно они… не так свободно сообщают миру, что заняты поисков партнеров? Возможно, так. Было что‑то неуверенное, приглушенное в этих трелях. Или так всего лишь казалось самому егерю?

Покачав головой, он двинулся вдоль оврага. Спустя пару минут на пути возник густой ельник. Иван должен был пройти здесь перед тем, как его обнаружили ползающим на четвереньках. Егерь сдвинулся в сторону от оврага, отыскивая пространство между деревьями. Решив не удаляться от оврага, он протиснулся меж густых мрачных ветвей.

На мгновение у него возникло ощущение, что его не пускает ветка, которую он не заметил, свисавшая на уровне пояса. Но это тут же прошло, когда он опустил глаза. Секунда — и он вышел на свободное пространство.

И замер.

В глаза бросилось сооружение, напоминавшее клетку. И за ее прутьями что‑то шевельнулось.

Желая рассмотреть, что внутри, егерь даже не огляделся, хотя и почувствовал на себе чей‑то взгляд. Когда он шагнул к клетке и, казалось, вот — вот поймет, что видят его глаза, какой‑то звук заставил его оглянуться.

Егерь вздрогнул.

В десяти шагах стоял человек в плаще. Невысокая старуха с омерзительной, отталкивающей кожей лица. Порывы ветра трепали полы ее плаща, но егерь даже не осознал, что ветра на поляне и вообще в лесу нет.

Его охватил страх. И от неожиданности, и от вида старухи, и от исходившей от нее явственной угрозы, и от понимания, что она как‑то связана с тем, что случилось с Иваном, и, возможно, даже с пропавшим мальчиком.

Егерь вскинул ружье.

— Что вы здесь делаете? — вырвалось у него.

Старуха не ответила. Она по — прежнему стояла, не шевелясь, чуть опустив голову, и капюшон не позволял видеть ее лицо.

На всякий случай егерь взвел курки, и в этот момент ему почудились сзади тихие шаги. Он быстро оглянулся, но никого не обнаружил. Однако шаги стали отчетливей — кто‑то подходил к нему.

— Стой, где стоишь, — выдавил егерь.

Старуха на это никак не отреагировала, но шаги приблизились вплотную.

Егерь встал к старухе боком, снова никого не заметил, а когда повернулся назад, старухи уже не было. Он тихо ахнул, рассматривая поляну, и в этот момент что‑то проткнуло ему шею.