— Мама! Ма-ам, смотри, дед пришел!
— Мама! Ма-ам, смотри, дед пришел!
Валентина, конечно, не поверила, но все же выглянула в окно кухни, да так и обомлела. Охнула, попятилась. С минуту стояла тяжело дыша, опираясь на стол… ноги подкашивались. В конце-концов решилась выглянуть снова, очень надеясь, что ей показалось.
Не показалось. Во дворе действительно стоял дед. Худой, сутулый, в том же самом темно-сером костюме, в котором его положили в гроб. Пятилетний Сережка весело скакал рядом.
Боже ж ты мой!
Выскочив во двор, Валентина тут же схватила Сережку за руку, потянула к двери.
— Ну, мам! Ты чего? А дед как же?
Дед стоял на месте молча, лишь слегка покачиваясь. И неловко улыбался. Серый костюм помят, запачкан грязью на коленях, галстук съехал на бок, седые волосы всклокочены, лицо бледное такое, серое, ввалившиеся щеки и глаза… мутные глаза, невидящие.
Валентина не выдержала, всхлипнула.
Только вчера ведь поминки были.
Он же не может быть живой… ну, не может! Не бывает такого! Хотелось кричать, но горло вдруг пересохло. По улице за забором шли люди, не обращая внимание на странного старика… проехала машина…
Схватив Сережку покрепче, Валентина кинулась в дом, заперла дверь и плотно закрыла все окна. Отдышалась немного, трясущимися руками накапала корвалола. Сердце бешено колотилось в груди.
— Ма-ам… а как же дед?
Сережка стоял около двери.
— Дедушка ведь умер, Сереженька…
Валентина готова была расплакаться. Как же это объяснить ребенку? Да что там, как же самой понять, что происходит. Покойники не встают. Три дня в морге…
Сережка не понимал.
— Ну, и что, что умер! Ему там стало скучно, и он пришел к нам.
В дальней маленькой комнатке пискнул и залился плачем двухмесячный Мишка.
За весь Валентина день не смогла выйти на улицу ни разу. Даже когда пошел дождь, даже вспомнив, что у нее сушится белье, она взялась было за дверь… и не решилась. Дед стоял под дождем на том самом месте, уныло покачиваясь.
Валентина боялась.
Чего только не передумала за это время.
Все валилось из рук. Она все пыталась отвлечься, заниматься домашними делами, но не могла сосредоточится ни на чем, даже каша подгорела… Маленький Мишка, чувствуя, наверно, волнение матери тоже спал плохо, просыпался, канючил, отказывался есть…
Каждую минуту Валентина выглядывала в окно. Вдруг ушел?
Но дед не уходил, хотя и к дому подойти не пытался.
Не может же это продолжаться бесконечно?
Хоть бы из соседей кто заглянул, все равно кто… хоть какой-то живой человек — все спокойнее. Валентина уже начала думать, что сойдет так с ума. Словно кошмарный сон…
Никто к ней не заглядывал.
Ночь прошла очень тяжело. До сна ли? Валентина прислушивалась к каждому шороху, вздрагивала, вскакивала, кидалась к окну. Даже не раздевалась, сидела в кресле, положив рядом топор… и лишь утром, когда уже начало понемногу светать, задремала. Снились, как ни странно, не кошмары, не восставшие мертвецы, а далекое детство, когда она, совсем еще маленькая, ходила с отцом на рыбалку, как они копали червей на заднем дворе, садились в автобус, ехали до речки, забирались в самые заросли, на любимое тайное место… отец легко поднимал ее одной рукой, переносил через канавы, а она визжала и смеялась… как сверкали на солнце серебристые бока лещей…
Давно ли было?
А теперь…
Со двора слышался детский смех.
Уже светло, часов десять… она все-таки уснула. И даже Мишка, против обыкновения, не разбудил ее, уютно устроившись на руках. А во дворе… Валентина так и вскочила, вместе с ребенком, побежала смотреть.
Сережка качался на качелях…
Даже не так… Дед качал его. Стоял рядом и молча раскачивал, а Сережка смеялся.
— Нет! — Валентине вдруг показалось, что она опоздала и сейчас случится что-то страшное. — Не трожь! Сережа, ну-ка домой!
Подбежала, дурея от страха, оттолкнула деда в сторону, остановила качели.
— Мам, ты чего…
Но она не слушала.
— Убирайся! — кричала она деду, крепко прижимая к себе обоих сыновей. — Уходи отсюда! Зачем ты пришел?! Что тебе надо! Оставь нас в покое!
— Мам, он же так скучал без нас… зачем ты его гонишь?
Дед стоял неподвижно, опустив руки, смотря куда-то сквозь нее невидящим взглядом… маленький, худой, сутулый, уставший, вымотанный долгой болезнью…
Валентине вдруг стало стыдно. Проскользнула даже нелепая мысль — может он все-таки живой… как же…
Почти не отдавая себе отчета, она протянула руку, коснулась… и тут же вскрикнула. Дед был холодный. Совсем такой, как и положено мертвецу. Кожа твердая, шершавая. Мертвый. Но вместо удушливой вони разложения, почему-то лишь легкий запах старого дерева.
Все это не укладывалось в голове.
— Уходи, пожалуйста, — тихо попросила Валентина.
Соседка, баба Маша, заглянула после обеда.
— Кто это у тебя? — заявила еще от калитки.
— Это… — Валентина покосилась на сидевшего на скамеечке деда, и неожиданно соврала. — Это дядя Саша, двоюродный брат отца.
— Да? А чего он у тебя всю ночь во дворе стоял?
— Не спалось ему…
— А-а… — неопределенно протянула баба Маша. — Доброго дня вам! — и сделала было попытку подойти к деду поближе, но Валентина, как бы невзначай, преградила дорогу.
Дед даже не заметил, он сидел неподвижно, глядя в одну точку, словно высматривая что-то вдали. Зачем Валентина его выгораживает?
— У него, знаешь… — сказала шепотом, — голова немного не в порядке. Ты уж не обижайся.
— Голова?
— Угу.
Больше всего Валентине сейчас хотелось, чтобы соседка ушла… хотелось посидеть в тишине и поплакать. Страх вдруг прошел. Остались лишь раздражение и усталость.
— Слышь, Валь… а как на отца-то твоего похож, на покойника… земля ему пухом…
— Похож, — уверенно кивнула Валентина. — Братья ж…
— А, ну да…
Но что-то не давало бабе Маше покоя, она все приглядывалась.
— Валь, а это… откуда он?
— Оттуда!
Валентина поняла, что еще немного и сорвется, устроит истерику. Баба Маша глянула осуждающе.
— Вот только еще одного дармоеда тебе не хватало, — она трагически прицокнула языком. — И так два пацана голожопых на шее, мужик неизвестно где шляется, так еще этот…
А этот вдруг повернулся, уставился на бабу Машу невидящими глазами и зарычал.
Больше соседи Валентину не беспокоили. Не приходили. Они останавливались на улице за воротами, стояли, смотрели, иногда обсуждали что-то между собой, но заходить не торопились… да и просто поздороваться не торопились тоже. Пару раз Валентина пыталась окликнуть сама, ей вежливо отвечали, но тут же находили какие-то не отложные дела. Выходя за ворота Валентина чувствовала на себе косые взгляды и напряженную тишину.
Волновало ли это ее? Пока, пожалуй, что нет, и без того хватало забот. Двое маленьких детей, не до того…
С деньгами, вот, было плохо.
Муж, еще до рождения Мишки, уехал на заработки в Ростов. Первую неделю звонил каждый день, говорил, что страшно скучает, потом реже… потом раз в неделю посылал эсэмэску, а потом и вовсе тишина. Долгие гудки в трубке. Валентина пыталась звонить сама, но он не брал. Деньги Валентина получила лишь раз, да и то…
Зато дед помогал. И до того, как заболел, и теперь…
Теперь тоже он играл с Сережкой, носил от колонки воду, подметал дорожки, поливал и полол огород, даже достал где-то зеленую краску и начал красить забор. Валентина смотрела на все это…
Не знала, что думать.
Дед ничего не ел и не пил. Ни разу. Не говорил. Двигался очень медленно, словно во сне, размеренно, плавно. Не спал. Но привычную работу делал хорошо, уверенно.
Валентина в конце концов смирилась, пусть… Если от живого мужика помощи нет, так хоть…
Плакала по ночам.
А Сережка его очень любил и, кажется, видел и понимал что-то такое, чего не могла понять мать.
Он же не живой. Не живой!
Как такое возможно?
Вчера, когда Сережка полез зачем-то на крышу, свалился и расшиб коленку до крови, дед подбежал первый, подхватил, принялся гладить бережно и тихонько гудеть, словно баюкая: "уу-у, уу-у." Валентина даже не стала мешать. Промыла и намазала зеленкой лишь потом, когда Сережка успокоился.
А сегодня он с дедом, с самого утра, пускал самолетики.
— Валь, а Валь! Ну-ка, поди сюда, — окликнула баба Маша от ворот.
Валентина насторожилась, в хорошие новости что-то не верилось.
— Валь, а ты это… — баба Маша пожевала губу, все заглядывая куда-то Валентине через плечо. — Ты знаешь, на кладбище-то могила твоего отца разрыта… ага… и гроб, ну… поломан весь. И тела нет.
Нет тела… Очень захотелось рассмеяться, сказать, что вон оно, тело-то… но вдруг стало страшно. Как в первый день. И вроде как привыкла, но когда так…
Вдруг пришло понимание, что все по-настоящему. И надо что-то делать. Теперь не спрячешься, не скроешь, не отвернешься и не сделаешь вид, что не знаешь ничего.
Только сказать нечего. Знала ли она?
Неловко дернула плечом.
— Ты, это, Валь… ты, ну… этот твой, он же… — баба Маша охнула и побелела вся, начала креститься. — Он же упырь, Валь! Он же упырь… Ты гони его, слышишь? Гони его прочь!
Как же его прогнать? Он же отец. Пусть мертвый, но отец. Он любит их, помогает… и Сережке с ним так хорошо… Как же прогнать?
А они привели священника.
Соседи собрались и привели. Толстого, бородатого, с кадилом и бадейкой святой воды. Он устало поглядывал из-за забора, явно не веря в оживших мертвецов. Но ему хорошо заплатили, отчего бы не окропить…
Валентина сначала не хотела пускать, но потом испугалась. Не попа, конечно, и не соседей… хотя соседи ее саму со свету сживут, если не пустит. Затравят.
Но даже не их… Господа испугалась… Виданное ли дело?
Боже ж ты мой…
Отперла дрожащей рукой.
Вот и все. Казалось, сейчас поп прочтет молитву, водой святой брызнет и дед упадет… замертво… его снова похоронят. Валентина поняла, что не хочет. Это значит — потерять его снова, а она как-то уже привыкла и смирилась, что дед теперь такой… Путь лучше такой.
Но куда уж…
Все, значит. И не поделаешь тут ничего.