Кругом становилось все глуше и глуше. Последний, кого увидел Илья, был мещерянин-охотник. А потом началась настоящая глухомань. Ни человека, ни животины, даже березы не играли кудряшками. Все голо, дико. Дорога снова пришла к Оке, круто обрываясь книзу, а левобережье расстилалось широкою полосою песков. Несколько поросших кустарником островков походили на гривы погрузившихся с головами коней.

Во второй половине дня Илейка по едва заметной тропинке съехал к реке. Здесь, скрытый мощными кронами дубов, стоял чей-то шатер, когда-то белый, а теперь потемневший от пыли, с грязным, захватанным руками пологом и красным верхом. С его облезлой маковки чуть колыхаемая ветерком свисала растрепанная грива ковыля. Илейка остановил коня, сиял лук, вытащил из колчана стрелу, стал осторожно подходить. Затаил дыхание. Раздвинул мешавший смотреть куст... В шатре вроде никого. Пробегают по нему ленивые волны ветерка, шевелят ощипанную, когда-то золотую бахрому полота. Что-то ударилось в воду. Глянул — скачет по ней плоский голыш и тонет, только легкие круги идут во все стороны. За ним другой, третий. Кто бросает их? Пододвинулся ближе и обмер: совсем рядом, рукой достать, сидит девушка. Темно-каштановую косу закусила зубами и швыряет камни, откидываясь назад всем телом. Глаза серые, с косинкой, на шее ожерелье из золоченого стекла. Одета в шелковые шаровары, гибкий стан окутывает длинная полоса синей наволоки.

У ее ног лежат печенежская сабля, лук с колчаном, из которого торчит одна-единственная стрела.

Да ведь это же Синегорка!.. Илейка не поверил глазам.

Под ногою хрустнула ветка. Девушка вздрогнула, повернулась в его сторону, широко раздувая ноздри, и замерла, протянув руку к сабле. Глаза ее тотчас же стали сухими, а губы сжались в одну упрямую полоску. Она смотрела на Илью, как рысь, готовая к прыжку.

— Это ты? — тихо спросил Илейка.

— Я,— ответила она,— выходи, покажись, коли ты не Дух...

Илейка поднялся во весь рост, сделал несколько шагов и остановился:

— Нет, не дух я... Или забыла?

Синегорка не отвечала, она поднялась и стояла, в упор, немного исподлобья разглядывая его. Долго смотрели так друг на друга.

— Помню,— наконец вымолвила она, протянув к нему руки, — помню... Как зовут тебя?

— Илейка...

Его будто огнем обожгло, стоял, не в силах сдвинуться с места. Девушка сама подошла к нему, положила руки на плечи, прижалась лицом:

— Спасибо тебе.

Илейка увидел слезы в ее глазах.

— Чего ты? — спросил он, но Синегорка не ответила, отвернулась и стояла молча, кусая косу.

— Чего ты? — повторил Илейка, и девушка вдруг резко повернулась:

— Худо тебе от меня, худо руссу, худо печенегу...

Илейка отступил. Синегорка стояла с поднятой саблей, потом воткнула ее в землю.

— Сколько черепов то в поле белеется... Выеду по весне — сколько черепов из-под снега щерится, землею набиты, зубы скованы льдом...

Вдруг звонко и непринужденно расхохоталась:

— Глупый, Илейка! Вот и поверил...

Илейка действительно не знал, что и подумать. Девушка захохотала еще громче:

— В своем я уме, Илейка... Только, говорят, как ночь, оборочусь волчицею и но дорогам - шасть! Кто заблукал, не уйдет от меня... Крепко сожму зубы на горло. Так говорят... Веришь?

Спрашивала, а сама кусала волосы, и в глазах ее было что-то недоброе.

— У меня против оборотней стрелы заговорены,— сказал Илейка, подняв лук. Будь хоть Кощей Бессмертный, и тот падет замертво!

В словах его слышалась недвусмысленная угроза, рука уже натягивала лук. Девушка побледнела:

— Нет… не я люди так говорят, злые...

— А ну, перекрестись! — потребовал, улыбаясь, Илейка.

— Вот,— с готовностью перекрестилась девушка,— видишь? — и поглядела на Илейку нежно-нежно. Тот смутился. Девушка опустилась на траву: — Здесь я Синегорка, а там...

Она кивнула в сторону широкой заокской степи, где колыхались буйные травы и парили пернатые хищники... Дичью, волей тянуло оттуда; казалось, какие-то едва уловимые запахи касались ее ноздрей, они широко раздувались.

— Там меня зовут девушкой-гюль, — сказала она.— Знаешь, что это? Это цветок такой, колючий и красивый. Он раскрывается вместе с восходом и весь день следит за солнцем. Он растет по яругам, и ты его видел тысячу раз.

Синегорка говорила, устремив глаза за реку, и Илейка не мог оторвать от нее взгляда. Кто она? Откуда? Говорит загадками, и не ему разгадать их, по от каждого ее слова слегка замирает сердце, будто оно напоено пьяным солнечным зноем и пахнет, как те цветы по яругам...

Сердито оглядела Илейку с ног до головы:

— Не знаешь ты, как стучит бубен ночью в степи... как сердце стучит, как стелются травы и никто не спит... Ночь, ночь... Всякие звери и зверюшки затевают игры — веселые игры. И если заревет тур — мураши ползут по спине. Могучий голос. Я всякую ночь слышу его, слышу и остаюсь здесь... Проклятье этому берегу... Здесь меня ненавидят, называют колдуньей...

Синегорка не договорила, кинула взгляд на Илейку:

— Пригож ты, пригож... Ничего не скажешь. Может, полюблю тебя. А коли полюблю...

Лукаво взглянула, подняв красивые брови, и притворно вздохнула:

— Коли я полюблю — добра не жди. Поедем, Илейка, со мной... Туда... в дикие степи, а? Будем вести торг с ними.

— С кем? — насторожился Илейка.

— А с печенегами...

Илейка освободил плечо:

— Нет, не торг, а битву вести будем.

Девушка не смутилась:

— Битву так битву. Оно и лучше... ха-ха-ха... Рассечь бы мечом твоим шелом хакана. Знаешь, у него крепкий шелом и твердая, как кремень, голова. А у тебя добрый меч? Ого! — восхитилась она, вытащив меч из ножен.— Таким мечом его можно рассечь до самого седла. Не то что сабелька...

В груди Илейки шевельнулось подозрение:

— Где ты добыла ее?

Ничуть не смутилась девушка, ответила дерзко:

— Где добыла, там тебе не добыть. Что ж, поедешь со мною? Скажи только слово, уйдем за Оку — поминай как звали. По травам покатимся.

Илейка не успел ответить. Громкий, прямо-таки нечеловеческий голос раздался с яра:

— Сине-е-горка-а! Пусть тебя разразит гром-грохотун! Где ты прячешься?

Могучего вида всадник маячил на высоком обрыве. Седая бородища его, разлетаясь по ветру, закрывала темное грубое лицо. Шелом сверкал на солнце, как золоченый купол церковки в Муроме. Конь упер косматые ноги в край обрыва и мотал головою.

— Он,— прошептала Синегорка и как-то сразу увяла: глаза потухли, лицо посерело.

— Кто это? — спросил Илейка.

— Он,— повторила Синегорка. Встрепенулась, упала на колени перед Илейкой, смуглыми руками обхватила его колени: — Не люб он мне! Верь, Илейка, совсем не люб... Старый, а куда как грозен. Что я поделаю с собой, коли не люб! Опостылел мне... Возьми меня, Илейка, укради,— шептала Синегорка прерывающимся голосом.— Все равно как в клетке я золоченой. Нет мне воли, нет жизни, возьми меня, Илейка. Тебя буду любить, у души держать буду. Поскачем с тобою в степь, в ночи скроемся...

— Си-не-горка! — грозно повторил голос,— Да ты откликнешься наконец?! Иди. встречай своего мужа-а!

— Не муж он мне, — затрепетала Синегорка,— крест святой, не муж. не венчана ни по-христиански, ни по старым обычаям... Веришь ли мне, Илейка?

Илейка был совершенно сбит с толку и не знал, что сказать. Словно крепкий ветер, напоенный цветочный духом и зноем чернобылья, потянул в душу. Видел только ее. такую близкую, такую далекую.

— Любишь ли меня, Илейка? — прижалась к нему девушка, поцеловала в губы, обдала жаром своего тела.

— Где ты? — снова донесся громовой голос всадника.— Вот я тебя! Где ты там прячешься, непроглядная душа?

Синегорка оторвалась от Илейки, выступила из-за куста:

— Здесь я, здесь!

Повернувшись к Илейке. зашептала:

— Уходи! Скройся в яруге, а как солнце подвинется к заходу, приходи с мечом. Он будет спать...

— Конь у меня на тропе остался,— ответил Илейка.