— А-а-а, — донеслось издали.

Жалкое зрелище представляли собой посевы. Кое-где только уцелели зеленеющие клочья пшеницы и ржи, а то даже и стерни не осталось. Уныло глядела серая земля, на деревьях висели редкие листья. Третья часть посевов была уничтожена, но люди радовались и безмерно дивились тому, как один человек поднял над головой тысячепудовое чудище и с помощью ветра погнал его на север.

— Стрибог помог ему! — кричали они. Бог ветра прилетел к нему на легких крыльях! Они вдвоем гнали проклятую кудель сатаны! Светел лик девы Марии. Это она послала нам на помощь витязя рати небесной. Поклоняйтесь ему, покуда не взял его господь на небо вместе с конем!

Обожженные солнцем, обветренные, лезли они к Илейке, протягивали трудовые ладони, скалили в улыбках щербатые Илейка никак не мог отдышаться, не мог прийти в себя, но сердце уже билось радостно. Это была победа. Святогор ворочал горами, забавляясь в молодости, а вот теперь пришел и его, Илейки, черед! Не сон же это? Ведь со всех сторон тянутся к нему люди, чтобы только дотронуться до него, получить силу... А ведь их сила совсем другая - земная тяга, которую нужно тащить с сохою всю свою крестьянскую жизнь. Суровая она, их силе, ядреная, жилистая. Зачем им его сила?

— Кабы мы все так хватались — подняли бы чудище! Сохранили бы сытость нашу, говорил смерд в разорванной на спине рубахе, но его не слушали.

— Целуйте стреми его! — орала баба,— Не пускайте его, покинет нас возвернётся чудище, сожрет детишку мою!

— Всех сожрет и косточек не оставит на месте, бросит их через лес! — поддержала другая.

— Пусть с нами остается! Кидайтесь под копыта, пусть топчет пас, по спинам пусть скачет, как по плахам.

А кто-то уже рыдал над полем, как над покойником, и посыпал голову землею, и, став на колени, щупал обглоданные стебли. Многие стояли молча, потупив взоры, бороды их взлетали по ветру, который продолжал дуть и дуть.

— Поклон земной ему отбивай! — кричала баба.

— Стойте! Стойте! — не выдержал вдруг Илейка, заплескала в груди обида. Не я, а ветер! Ветер поднял кубло это в воздух! А сам я никакой не ратник небесный, а крестьянский сын Илейка из Карачарова.

— Ой, не то говорит, не то! Побейте меня камнями, сияние вижу вокруг главы его, — не унималась баба.

— Стойте! — повысил голос Илейка.— Дело вам говорю — простому сыну крестьянскому поклоны отбиваете, Илейке из Карачарова.

— Какое там Карачарово? Невесть где оно, но слыхали такого.

— Нет такого Карачарова на белом свете, попросту захотел нас покинуть витязь, вот и забижает. Нет Карачарова верно вам говорю! — трясла костылем ветхая старуха.

— А вот есть же! Есть! У города Мурома с правого бока сельцо небольшое, имя ему Карачарово! — сердито выкрикнул Илейка.

— Я знаю! Калачами славно то село, вызвался из плотного кольца, окружившего Илейку, старик с окладистой седой бородой. — Едал я те калачи крупитчатые...

Толпа как-то разочарованно вздохнула, замялась.

— Свой, значит, брат, крестьянин? Эге! Ветром, говоришь, сдуло? Плакали наши посевы. Вернется чудище, ветер не подует, кто нас защитит? А?

— Не прилетит чудище! — превозмог себя и сказал Илейка.

— Ты что же это говоришь. Илейка? — смело шагнул к коню смерд в разорванной рубахе.— Как бы не так! Ты поднял чудище, прогнал его на полночь — наш богатырь Илейка из карачаровского села, что под Муромом.

— Не знаем такого села! Называйте его Илейкой из Мурома, по имени славного каменна града. Илейкой Муромцем! Ильей Муромцем! Это он победил стоглавое чудище,— подхватил народ слова смерда, а тот еще ближе придвинулся к Илейке:

— Не отпирайся, Илейка. Бояре нас грабят, князь поборами да кормлением забижает, никто нашего голоса не послушает, никому до нас дела нет, а ты отнекиваешься. Ты нарядник наш мужицкий! Слышите, люди?! Вот он, защита убогих и сирых — Илья Муромец. Ведите коня его под уздцы.

— Не суй в плетень посошок, а горе в мешок,— пророческим голосом прохрипел кто-то.— Что будет — неведомо.

— С метлой в закромах прогуляемся.

Илейка спешился, его окружили, повели с собой. На околицу выползли древние старики. Опираясь на вишневые посохи, они смотрели из-под черных ладоней на поля. Тощие линючие дворняжки терлись об их колени, жалобно поскуливали; кричал благим матом оставленный на огороде ребенок.

Илейка остановился в избе седобородого смерда. Хозяин долго вытаскивал из колодца воду и, сливая Илейке, смотрел остановившимися глазами. Здесь же по двору бегал, смеялся мальчишка. Его обожгло крапивой, и он взвизгнул так, что с дерева слетели воробьи. Старик хмурился ему вслед всякий раз, когда тот пробегал мимо.

Под вечер сели ужинать, порезали репу, разломили ломоть хлеба, разлили по кружкам квас. Мальчик притих, с жадностью смотрел на стол, но не решался брать хлеб.

— Сирота? — коротко спросил Илейка.

— Да,— ответил старик. — Отца забили батогами на боярском дворе — вор он был, свинью украл, а мать медведь задрал — с рогатиной пошла дочь моя. Тьфу! — старик сплюнул жестким плевком, растер в пальцах крошку. — Не бабье это дело — на медведя ходить... Говорил ей — ослушалась. Так ей и надо. А живем испокон голодно. Я вот совсем хворый... Не сегодня-завтра...

Старик привстал с лавки:

— Слышь, человек, правда, по реке поплыву в большое море? И будто там такое глиняное горло, как у кувшина — бурлит водичка, туда и сваливается душа. Ныне говорят, на огне вечном жарить нас будут, в топленой смоле купать. За что же это? И языки клещми рвать и кипящую серу глотать. Прежде такого не знали.

Старик угрюмо замолчал. Илейка нехотя жевал жесткую корку хлеба и смотрел в открытую дверь, где бесполезно болтало руками пугало над пустым огородом. Мальчуган уплетал хлеб за обе щеки, мочил кусочки репы в чашке с квасом, крутил головкой, совсем как воробей.

— Ешь, ешь,— говорил ему дед,— я-то уже отъелся на своем веку. Столько пирогов едал...

— Вкусные, деда? — пыхтел мальчуган, болтая ногами.

— И-и-и! Тебе таких не едать! — отвечал дед.— Теперь уж и тыква не такая сладкая.

— Ничего, поем еще,— не сдавался мальчик,— вырасту — уйду отселе. В город пойду, в самый Киев! Топор возьму и тесло, стану избы рубить, а то еще частокол вобью крепкий, чтобы никакая вражина не прошла.

— А в дружину княжескую не хочешь пойти? — поддразнил дед.— Острым копьем будешь встречных покалывать...

Мальчик некоторое время раздумывал над словами деда, вздохнул и твердо сказал:

— Нет, не хочу в дружину. Стену хочу вбить, и чтобы зубьями, как дальний лес наш,— крепкую стену. Я знаю, как ее ставить. Гляди-кось...

Мальчик соскочил с лавки, сдернул валявшуюся на земляном полу рогожку, и Илейка изумленно раскрыл глаза. Перед ним был маленький городок-крепость. Его окружал частокол из струганых сосновых палочек. В нем были сплетенные из краснотала сторожевые башни и ворота с закрывающимися створками.

— Забава! — бросил дед.— Никому не нужна она. Не наше крестьянское дело города ставить. На то у вас князь есть, чтоб города рубить.

Илейка любовался необыкновенным городком.

Старик вдруг схватился за сердце.

— Худо,— простонал, силясь поднять голову,— ой, худо...

Илейка помог ему встать, дотащил до лежанки.

— Пройдет... Пройдет,— твердил старик, смотря на внука, и шепотом добавил Илье: — Не-е... Последний ломоть съели мы...

Он устало закрыл глаза.

Небо затянуло красною паутиной, каждая травинка бросала длинную тень, и оттого все приобрело отчетливость, глубину. Настал еще один вечер, ничем не примечательный вечер в жизни Ильи Муромца. Где же боги? Где бог? Чего он смотрит так равнодушно, как звезды... Нет ему никакого дела до людей и всего русского племени. Долго ворочался в эту ночь Илейка — душно было, и шею кололо соломой, а еще мысли не давали покоя. Мысли все такие, от которых больно сжималось сердце, словно множество птиц слеталось отовсюду, чтобы долбить его твердыми клювами. Вот захрапел дед. свистнул носом, шмыгнула в дверь кошка за ночным мотыльком, томительно зашумели деревья. Поднялся мальчишка, сонный пошел, натыкаясь на предметы, но городок свой перешагнул. Зачерпнул воды из кадки, понял. Потом встал на пороге, и Илейка услышал, как забарабанила по лопухам струйка. «Жизнь! Жизнь!» — вздохнул Илейка. Какие-то неясные образы стали носиться перед глазами — косматая красная паутина и Синегорка, скачущая на коне. Она размахивала копьем, волосы развевались, вскрикивая, неслась все дальше, дальше. Илейка не видел лица, не помнил ни одной ее черты. Хотелось открыть глаза и увидеть ее, живую, из плоти и крови. И он открыл глаза, долго смотрел в закопченный потолок. Потом снова заснул, и ему снился чудесный город, построенный маленьким умельцем. Только город этот был самым настоящим, большим, многолюдным и счастливым...