Я кидаюсь к компьютеру. Минуты, пока он загружается, пока я подключаюсь к интернету, кажутся мне вечностью. Я открываю страницу социальной сети и набиваю сообщение одному из «волков». Потом другому. Надеюсь, у них достаточно широкий круг знакомых.

Пересматриваю статью. Все шестеро убиты в течение двух последних недель. Две — в Пшемысле, ещё три — в пригородах, одна — во Львове. Вчера.

Мне одной такие совпадения кажутся подозрительными?

Я хватаю телефон и снова набираю номер Батори. Гудки. Торопливый голос:

— Лили, я не могу говорить.

— Я еду во Львов.

— Что?!

— Еду во Львов.

— Не вздумайте. Не сейчас!

— Сегодня же.

— Лили, я серьёзно! Это опасно.

— Мне надо с вами поговорить. И это срочно.

― Лили… а, эрдёг![14]

Связь обрывается.

— Лиляна, — пальцы Кристо невесомо касаются моего рукава. — Не надо во Львов. Я думаю, вообще не надо… выходить пока.

— А что тогда надо? Сидеть и помирать от голода и страха?

— Почему — от голода? У тебя же есть друзья. Попроси их покупать еду. У тебя нога вывихнута, они поймут.

— Нет уж. Один раз я отсиделась, на всю жизнь хватило.

Телефон в моих руках вздрагивает и дребезжит. Батори.

— Лили, немедленно уходите из апартмана! Без промедления!

— Что?

— Почитайте утренние газеты.

— Я читала.

― Тогда подумайте! Ваше видео посмотрела половина Империи, ваша природа очевидна, ваше имя известно. Как скоро догадаются достать информацию о месте вашего жительства? Я бы ещё неделю назад… эрдёг…

В трубке что-то шуршит.

— Батори?

— Лили, немедленно уходите с квартиры. Не появляйтесь в гумлагере, у знакомых из гумлагеря, в парке, у родственников. И пока я не приеду — возле моего дома тоже.

― Куда же я пойду?

Связь снова обрывается.

Кристо смотрит тревожно.

— Оденься, собери сумку. Возьми колбасу, ммм… капсулы, оружие, документы, еду. Давай.

Я выключаю коммуникатор: его придётся оставить дома. Тот, кто догадается посмотреть, где я снимаю хатку, сообразит и отыскать мой номер, а там нетрудно и меня саму отследить. Лихорадочно одеваюсь. Деньги… не заказать ли билеты через интернет? А, чёрт, какой может быть Львов — без телефона мне Батори не найти. И вообще лучше сейчас нигде своим именем не мелькать. И лицом — тоже.

Идёт охота на волков. Идёт охота.

Не раз и не два мне снилось: я ухожу подвалами, крышами, чёрными проулками, крысиными тропами, спешу и всё никак не могу оторваться от преследователей, невидимых, но от того не менее грозных, пугающих. Я просачиваюсь в щели, обдирая одежду, выпрыгиваю в окна, забиваюсь в заброшенные, готовые рухнуть дома и ночую в трухлявых шкафах. Но в этих снах я всегда была одна, а теперь со мной «волчонок», и потому страшнее в два раза: я боюсь и за него, и за то, что он где-то не сообразит, чего-то не сумеет, утянет, задержит. Хотя и нет пока причин бояться — мы просто петляем проулками и дворами в старых кварталах, пока ещё без цели и без плана.

Я подумывала поехать на дальнобойщиках в Кутна Гору, но Кристо тихо и твёрдо сказал:

— Туда не надо. Точно не сейчас.

— Почему?

— Не надо. Потом расскажу.

Я решаю поверить, и теперь кружу по городу, пытаясь чутьём, инстинктом нащупать безопасное место. Нога пока выдерживает мои шатания. Парнишка доверчиво идёт рядом, на левом плече, не сменяя, несёт набитую спортивную сумку. Всё-таки сильно приложился к тому кирпичу…

Часа через три блужданий нам фартит. Мы натыкаемся на дворника-цыгана. Он, правда, не из наших, а из «цыганских венгров» — но вряд ли это нам помешает договориться.

— Здравствуй, дядю, — окликаю его я на галицийском. «Цыганские венгры» по-цыгански двух слов связать не могут. «Дядя» уже в основательном подпитии и весело мне подмигивает вместо ответа. — Дядю, у нас к тебе просьба, как у цыган к цыгану. Или даже деловое предложение. Ты, дядю, как, деловой человек?

Дворник хмурится:

— Это что? Это кто? Я сейчас… полицию!

— Нет, дядю, хорошее предложение. Газеты читал?

— Ну?

Я вытаскиваю из-под капюшона длинную серую, с серебристым отливом, прядь:

— Чуешь, дядю? Не просто на блондинок с собаками охотятся.

«Венгр» смотрит непонимающе. Они вообще как, знают о «волчьих» делах? Я заталкиваю волосы обратно.

— Дядю, плохие люди сейчас хотят меня убить. И вот моего брата. А мы, я тебе могу на том крест целовать, хорошие люди. Мы артисты, да не тем дорогу перешли. Нам бы чуток пересидеть в тихом месте, как бы снять уголок. Денег, дядю, у нас хватит, и люди мы тихие, уважение знаем. Ты посмотри на нас, мы же сироты, нам и пойти некуда, — я приподымаю край капюшона, чтоб он мог видеть моё не по возрасту детское лицо. Кристо с замедлением повторяет моё движение.

— Сироты, — с жалостью повторяет дворник. Я гадаю, понял ли он что-нибудь из остальной моей речи. Повздыхав, «венгр» подымается и машет рукой: давайте, мол, за мной.

В подъезде полутёмно. Лифт не работает, и мы долго карабкаемся на восьмой, последний, этаж. На лестнице к дворницкой сидят и курят два мальчика-погодка, лет десяти и двенадцати. Сходство их с дворником несомненно: или дети, или внуки. На одном, помладше, чумазая майка и модные широкие джинсы, на втором растянутый и засаленный «рыбацкий» свитер и мятые шорты, голые коричневые ноги качаются над дышащей сыростью бездной. Мы осторожно пробираемся за их спинами. Пацанята выворачивают худые пятнистые шеи, провожая нас взглядами.

В проходной, как и у нас когда-то, устроена кухонька. Точно такая же стоит угольная плита, возле раковины на гвоздике висит шланг. Одно важное отличие: поперёк тамбура натянуты верёвки, с которых свисает мокрое бельё. Натянуты высоко, так что даже края простынь проходят над головами, не мешая идти. Возле плиты стоит цыганка с мятым лицом и сигаретой в углу рта, мешает суп в огромной кастрюле. Рядом на щелястой табуретке сидит девочка лет семи и грызёт яблоко. Цыганка поднимает на нас хмурый взгляд и спрашивает что-то по-венгерски. Наш проводник поворачивается к нам и быстро говорит:

— Деньги, деньги покажи.

Я достаю из кармана несколько купюр и протягиваю ему. «Венгр» ловко перехватывает их и, показывая своей, видимо, жене, быстро что-то ей объясняет. Я разбираю только слова «цыгане» и «деньги». Цыганка знаком велит нам скинуть капюшоны, и мы повинуемся. Она непонятно качает головой, а потом показывает на дверь в каморку.

— Идём, идём, — говорит дворник.

Комната вся заставлена. У одной стены — широченная двухъярусная кровать. Хозяин, нагнувшись, вытаскивает из-под неё толстый матрас и несёт его в угол, где по полу разбросаны игрушки, такие же грязные и обшарпанные, как всё в каморке. Ногами раскидывает кукол и солдатиков, лошадок и кубики, на расчищенное пространство сваливает нашу постель:

— Вот. Спать будете.

Я вовремя вспоминаю, что представила Кристо братом, и не спрашиваю про второй матрас. По видимости, в этом вопросе и смысла большого нет. Непохоже, чтобы тут были лишние матрасы, а также лишние одеяла и подушки.

— Как зовут? — спрашивает хозяин. Волосы у него пегие, редкие, зубы плохие, но лицо зато добродушное.

— Лилике, Кристо.

— А он чего молчит, твой Кристо?

— Он только по-цыгански говорит. По-галицийски не знает. Как тебя, дядь, зовут?

— Шаньи.

— Ой, у меня… у нас дядя в Ясапати, тоже Шаньи. Шандор Хорват.

— Хорошо, — улыбается Шаньи. — Кушать будете?

— Будем, дядю, с большим нашим удовольствием.

В центре комнаты — большой круглый стол, у дальнего угла — высокий, с обшарпанной полировкой, гардероб, тумбочка с телевизором, продавленное кресло. Я сажусь на матрас и вижу, что под столом спрятаны несколько табуреток. Кристо садится рядом.

— Это нам матрас дали, чтобы спать?