Солнце заходит, и праздник начинается. Вдруг все срываются с места и начинают перемещаться от апартмана к апартману целыми семьями. Вваливаясь в хатку, мы кричим:

— Славная весть, родился младенец Иисус!

И нам кричат в ответ:

— Слава Богу и вам слава!

Куски со стола хватаются прямо руками, стакан в руке у каждого свой; цыганки ревниво сравнивают чужую стряпню со своей, распробывают каждый кусочек. У детей неизвестно откуда миски с конфетами и печеньями, бутылки с газировкой, но куски со столов они тоже хватают.

Все смеются, а потом вдруг расходятся по фойе, и в руках у мужчин оказываются скрипки, цимбалы, барабаны, и они играют — разухабисто и вместе с тем виртуозно точно. Выбегают в круг дети и начинают выплясывать. Даже самым маленьким находится место, и они вертят ручонками или сосредоточенно бьют в пол пяткой. Детей прогоняют парни и устраивают целый спектакль: кто кого перетанцует. Сначала один, красавец, признанный лидер, отчаянным движением срывает с головы шляпу и кидает её оземь, и замысловато подпрыгивает, и невесомо скользит в чечётке. Одним ловким, стремительным движением он, наконец, поднимает свою шляпу, и тут же его место занимает другой, тоже ладный, стремительный, невесомый. А вот уже и девушки выходят, и я вместе с ними, и теперь уже мы кругом скользим над полом, словно мавки над кладом. Цыгане вокруг прищёлкивают, прихлопывают, подпевают, кричат. И все немножко пьяные, но никто не допьяна.

Как жаль, что мой отец был мёртв, когда зачинал меня. Потому что после праздника у меня наступает своё, особенное похмелье. Я выхожу на охоту.

Бар полупуст и тёмен. Возле стойки сидит несколько девушек лёгкого поведения, преимущественно крашеные блондинки в мини. При них мрачный мужик, у которого чуть не на лбу написано: сутенёр. Несколько парочек сидят за столиками — что-то вроде местной золотой молодёжи. Из динамиков доносится легкомысленная песенка. Я присаживаюсь за один из столиков и заказываю лёгкий коктейль.

Добыть для меня шмотки в духе легкомысленной и раскованной столичной штучки я уговорила дядю Мишку с трудом. Пришлось чуть не на пальцах объяснять, почему именно в таком виде мне будет удобнее всего. В результате, нервно хихикая, Илонка и Патрина в четыре руки натягивали на меня узенькие велюровые брючки — последний писк моды у клубных девиц — и наносили мне на лицо боевую раскраску. Единственное, на что я не пошла — это каблуки. Маневренность для таких, как я, не бывает лишней. Цыгане сумели найти мне высокие золотые сапожки на почти плоской подошве. Стоило некоторого труда натянуть их — у меня оказались мускулы там, где у модной девушки они не предполагаются. Зато теперь любой, взглянув на меня, увидит легкомысленную девицу, прожигающую жизнь по клубам и барам. «Прусская» внешность наконец-то пришлась мне кстати — не может не клюнуть вампир на одинокую туристку, забредшую в глухомань.

Я скучающе обвожу взглядом бар. Кровосос, видимо, ещё не пришёл. Я достаю коммуникатор и запускаю на нём первый подвернувшийся фильм. Не факт, что упырь заглянет именно сегодня, возможно, мне придётся ловить его около недели. Я умею выжидать. Главное, чтобы группа поддержки не скисла.

Но недаром говорят, что я фартовая. Не успеваю досмотреть кино, как возле моего столика возникает молодой человек в хорошем костюме. Правильные черты лица, голубые глаза и приятная улыбка — наверняка ему не стоит труда цеплять девчонок. Он не успевает и рта открыть, а цыганские парни за столиком за его спиной подбираются, как легавые, учуявшие зайца; один из них, Август, поймав мой взгляд, чуть приподнимает указательный палец на правой руке. При этом он продолжает рассказывать какую-то историю не изменившимся, даже не дрогнувшим голосом. Умница.

— Фройляйн скучает? — вампир заговаривает на немецком. Конечно же, я улыбаюсь:

— Есть немного. Не составите девушке компанию?

— С удовольствием, — одним плавным, текучим движением упырь занимает стул напротив. Глянцевая улыбка словно приклеена к его лицу. Возможно, он сейчас чарует меня. Отрекомендовавшись Густавом, он принимается расспрашивать. Да, мурлычу я, действительно из Пруссии, как вы угадали? Мой хорошенький носик? Надо же, спасибо. Никаких дел, просто путешествую, развлекаюсь. Нет, автостопом. Остановилась в отельчике «Зильберберг». Не хотите продолжить наше знакомство там? Здесь так шумно, а в номере отличный бар. Только вызову такси… У вас машина? Как чудесно! Знаете, мне очень нравятся мужчины за рулём. В них есть что-то от суровых морских волков, сжимающих штурвал корабля.

Я пытаюсь обольстительно засмеяться, но получается немного слишком визгливо. Ладно, спишем на коктейль.

Непуганые вампиры в Кутна Горе. В Пшемысле такой номер провалился бы: упыри давно избегают одиноких блондинок, легко идущих на контакт. То, что я сумела подцепить тогда Батори, было случайностью, следствием того, что я стояла, глазея на вход в клуб, словно обычная старшеклассница, вздыхающая по гламурной жизни, а ещё больше — моих совсем не цыганских носика и скул.

Тут, конечно, встаёт закономерный вопрос: почему бы «волкам» не перекрашивать волосы? Увы, но это одна из тех вещей, которые нам недоступны. Краска на наши волосы не ложится даже после обработки перекисью водорода. Для «волчиц» большая удача, что среди женщин так много крашеных блондинок, потому что иначе кровососы легко бы нас вычисляли и, скорее всего, моментально перебили. По счастью, упыри не могут нас легко учуять, а поскольку наша кровь им не подходит, они не заинтересованы в ответной охоте на нас. Они предпочитают ломать нам шеи, когда мы сами подходим слишком близко — тем более, что они знают, что рано или поздно мы подойдём. Ведь нам-то их кровь нужна!

В машине — одной из представительских моделей «Рено» — я продолжаю строить глазки. Ах, я боюсь представить, Густав, чем надо заниматься в такой глуши, чтобы ездить на таких машинах! Вы мафиозо, признайтесь? Ах, сын владельца серебряных шахт… Я и не знала, что там всё ещё добывают серебро. Вот кого мне надо благодарить за то, что я могу купить богемские серебряные приборы! Какая прелесть!

К счастью, город не очень велик, и мы, наконец, входим в отель, а то моя фантазия и артистизм начинают иссякать. С облегчением убеждаюсь, что два чёрных «Кайзера Фридриха» уже здесь — значит, и группа поддержки где-то неподалёку.

Фрау портье провожает нас неодобрительным взглядом.

Я плюхаюсь на софу и, хихикая, жалуюсь на головокружение. Указываю на бар: неужели не роскошный? (Ещё бы — номер люкс, община не поскупилась) Наконец, внутренне замирая в извечном страхе перед прыжком и ударом, прошу налить мне немного вина.

И понимаю, что не такая уж я фартовая.

Вместо того, чтобы склониться над столиком, Густав грациозно поднимает стакан и наливает вино на весу. Он смотрит на меня сверху вниз, лучезарно скалясь, и я растягиваю в ответ непослушные губы. Попытка номер два. Мне просто нужна попытка номер два.

— И добавьте, пожалуйста, минеральной воды.

Густав отходит к бару, и я сдираю с мизинца — чуть не с кожей — колечко. Кидаю его под софу.

— Ой, папин подарок! — пищу я, тиская сумочку. Конечно же, вампир поспешно ставит минералку на столик и опускается на колени возле моих ног… опускает голову…

Раз!

Я выбрасываю вперёд левую руку и раздавливаю капсулу Батори. От запаха на глаза наворачиваются слёзы, но правая рука уже сама по себе, по тридцать раз за полминуты прокрученному в голове плану —

два!

— вбивает лезвие стилета под основание черепа. Густав не успевает и дёрнуться — уже заваливается набок, но я удерживаю его и кладу аккуратно, лицом вниз, чтобы не забрызгать паркета кровью.

Когда Батори говорил про розы под носом, я восприняла его слишком буквально. Запах такой резкий, что мне приходится часто-часто моргать, стирая слёзы веками, чтобы хоть что-то разглядеть.

Я ставлю тело Густава в позу, в народе именуемую «раком», подкладываю ему под шею кусок поролона, ожидавший своей очереди под подушечкой на софе, вторым ножом взрезаю яремную вену и подставляю свиную кишку. Кровь вытекает бойко и быстро, на глазах начиная сворачиваться. Скорее всего, мозг Густава ещё жив. Меня это не смущает. Напротив, мне нравится мысль, что мерзавец перед смертью почувствует ужас, который чувствовала двенадцатилетняя Марийка Рупунорой. Он ведь мог зачаровать её так, чтобы она ничего не поняла — ему достало бы силы, но упырь только приказал ей молчать и не сопротивляться. Девчонка оставалась в сознании до последнего, её так и нашли с гримасой ужаса на лице.