Когда девчонка объявилась на пороге квартиры в сопровождении восторженного и оптимистичного — как всегда — Ференца, всё, на что я настраивала себя весь вечер и всю ночь накануне, просто вышибло из головы. Меньше всего сиротка была похожа на сиротку и больше всего — на трудного подростка. Ничего маленького, худенького, бледного и кроткого. Катарина Рац оказалась спортивного сложения девицей ростом с моего мужа и весьма агрессивным выражением лица. Форма, похоже, дорогой частной школы трещала у сиротки в плечах и на груди. Сверкающие зелёные глаза отлично гармонировали с цветом волос. В том смысле, что волосы у девицы тоже были пронзительно-зелёные, насыщенного цвета хорошего тёмного изумруда. Она собирала их в два хвостика; из-за того, что волосы мелко вились, казалось, что к голове приклеено два шарика сладкой ваты. Зелёной. Очень зелёной.

Как можно было добиться такого цвета — загадка. Волосы у «волков» из-за специфической структуры не прокрашиваются. Да и краску такую поискать — не в каждом столичном магазине продают.

— Привет, дорогие мои. Всегда говорил, что из вас получится красивая пара! — радостно прощебетал протиснувшийся мимо сиротки Ференц. Он благоразумно тянется с поцелуем ко мне одной: Кристо терпеть не может господина Беренчи.

— Доброе утро, — сдержанно говорю я. — Как там Дружочек?

— Здесь, с нами, — лаконично отвечает вампир. Из-за плеча Катарины появляется рука, приветливо взмахивающая в мою сторону широченным чёрным беретом. Компаньонку Ференца всегда было трудно назвать говорливым человеком. Да и человеком вообще; в голову, скорее, приходило слово «эльф». К сожалению, эльфов, совсем как мавок, не существует.

— Нас ждёт Ладислав, поэтому мы сразу во дворец. Документики, — Ференц всучивает Кристо пухлую канцелярскую папку, матерчатую, с похожими на шнурки от кед завязками. — Приятно было увидеться. Пока. Пока. Лиляна...

Он снова чмокает меня холодными губами в район виска и скрывается за сироткой. Я слышу, как они с Дружочком удаляются к лифту.

Девица Рац разглядывает меня откровенно враждебно. Смуглое скуластое лицо выглядит по-кошачьи хищным: вот-вот сиротка зашипит, обнажая клыки. Кристо решительно берёт у неё из руки не слишком-то объёмистый чемодан:

— Нам с Лиляной сейчас на работу, так что тебе всё покажет тётя. Пойдём, я покажу тебе вашу с ней спальню. Потом ма... тётя тебе покажет, как заказать покупки в интернете, ну, какие надо тебе. Вещи там, полотенца. Я оплачу.

О, она заказала. Она заказала. Когда мы вернулись, сиротка расхаживала по дому в джинсах, состоящих из дыр и булавок, оранжевой майке и жилете, больше похожем на лишённый рукавов пиджак — из пройм торчали длинные белые лохмы ниток.

Весь следующий час мы с девицей Рац провели в гостиной, таращась друг на друга, пока схваченный и оттащенный свекровью на кухню Кристо кричал, кажется, на весь дом:

— Да это же безумие какое-то! Что о нас, о ней будут цыгане говорить?

— Что она шалава, им сказать не с чего, а остальное переживём как-нибудь, — свекровь, как всегда, отрешённо спокойна. Однако её резковатый, медный голос слышно даже без перехода на крик.

— Да её же за наркоманку держать будут!

— Нет, сын, не будут. Чтобы быть наркоманкой, мало красить волосы в зелёный цвет и одеваться, как пугало, надо ещё колоться дурью. А такое всегда по лицу видно. Ринка — здоровая, румяная девочка, никто не скажет, что с ней плохо.

— Здоровая... кобыла, — чуть не рычит муж. Я его, кажется, впервые в жизни в такой ярости вижу… слышу, то есть, и радуюсь, что эта ярость направлена не на меня и к тому же сдерживается статусом тёти Дины: не пристало сыну кричать на мать. Он никак не может остановиться и повторяет по кругу:

— Как можно было такое купить? Как можно это носить? Что скажут цыгане?

В какой-то момент я понимаю, что ждать конца нет смысла, и время идёт вперёд, а не назад: уже скоро полночь, а кровать-кабинет (на втором этаже постель, на первом — стол, скамейка и небольшой гардероб) лежит в спальне тёти Дины благополучно доставленная, но всё ещё несобранная.

Я сползаю с кресла и принимаюсь разбирать угол свекровкиной комнаты. Бюро — вон туда, высокий столик с маленькой столешницей — сюда, к опустевшему креслу (на этот столик тётя Дина кладёт всякие нитки-иголки, когда рукодельничает, так что в любом случае надо к одному из кресел). Половичок пока переложить, потом постелим возле сироткиной кровати. Подмести: метёлка с совком в коридоре. Сиротка наблюдает за мной, встав в дверном проёме и не предпринимая ни намёка на попытку предложить помощь. Так, теперь сама кровать. Я открываю коробку и беру инструкцию по сборке. Оригинальное решение, ни одного болта, словно в шведском конструкторе: крючки, выступы, пазы. С этим нетрудно справиться. Только вот высокая спинка — я уже тащу её из коробки — неудобно тяжёлая, из железных трубок. Ну что ж, значит, кровать устойчивей будет.

— Не удивлюсь, если ты напала на мою мать, когда она спала. С твоей скоростью и сообразительностью у тебя не было другого шанса убить её, — подаёт голос сиротка. Я чуть не роняю из рук спинку, но вовремя перехватываю её. — И руки у неё из нужного места росли, в отличие от некоторых.

Она не знает, что это её брат убил Люцию.

Она не знает!

Значит, по крайней мере один из нас имеет шанс наладить с ней отношения. Хотя… зелёные шары на голове для Кристо примерно такое же препятствие, как убийство матери для Катарины. Я не удерживаюсь от вздоха: всё как-то чертовски сложно.

У меня уже получается установить решётку кровати между спинками, когда на громыхание в комнату заглядывает свекровь и аж вскрикивает:

— С ума сошла, ты как рожать потом будешь?!

Ну, не сказать, чтобы у меня действительно от всей этой возни с железками стало хватать внизу живота или спина болеть, но цель у крика, видимо, совсем другая, и тётя Дина её достигла: в комнате мгновенно материализуется Кристо.

— Лиляна!

— А? — кротко отзываюсь я, пошатывая конструкцию для проверки.

— Отойди. Принеси мне ящик с инструментами.

— Да тут болтов нет.

— Тогда просто отойди. Чаю попей. Накорми ребёнка.

С мрачным видом Кристо берёт инструкцию и разглядывает. Надо бы запомнить этот способ отвлекать мужа от споров на слишком уж острые темы. Я нарочито потираю поясницу и вздыхаю. Он становится ещё мрачнее и тянет из коробки раму для занавески. Ну... полчаса-час покоя у нас есть. Я ухожу на кухню, включать чайник. «Ребёнок» не заставляет себя ждать; отвернувшись от кухонного стола, я обнаруживаю её развалившейся на моём любимом стуле.

— Ты пьёшь чай или кофе?

— Кровь. Как и ты.

Малолетка решила повыпендриваться. Что бы она понимала в крови – неинициированная...

— Я не пью кровь. Я её жарю.

— Зря. В этом есть что-то от бульона из кубика и молока из порошка, не находишь?

— Чай или кофе?

— Шоколад есть?

— Нет.

— Тогда кофе. Со сливками и сахаром.

Я непроизвольно морщусь: вдруг стало неприятно, что она пьёт кофе точно так же, как я. Жестяная банка с заварным кофе — на кухонном столе. Сливки, масло и ежевичный джем — в холодильнике. Чашки и тарелка с печеньем — в шкафчике наверху; мне приходится встать на цыпочки, чтобы достать их.

— Ну ты и коротышка, — комментирует Катарина Рац. Я ставлю чашку и печенье перед девчонкой, глядя ей прямо в глаза. Когда-то мне это помогало укрощать нахалов, но на сиротку мой взгляд не производит ни малейшего впечатления. Она спокойно, не опуская глаз, берёт одно печенье и принимается намазывать его маслом. Я обрываю игру в гляделки, поворачиваясь к кухонному столу за банкой с кофе и чайной ложкой.

— Не думай, что сможешь быть в безопасности, просто запираясь на ночь или пряча от меня хлебные ножи. Отнять твою жизнь одним ударом было бы слишком просто.

Отчего-то Катарина Рац говорит со мной на сербском языке. От кого она прячет смысл своих слов? — от тёти Дины? Но если услышит Кристо, который сербский понимает, он может запросто пересказать всё мачехе. Или я могла бы пересказать сама, например.