«Как гремит!» — подумал Одноблюдов и предложил Кухтину выйти на разведку склонов Когутая.

— Хорошо, — понимающе кивнул Виктор. — Только вот думаю, как быть с людьми и оружием.

— Возьми с собой несколько человек, — посоветовал ему Одноблюдов, — возьми и двустволку.

— Двустволку?

— А что поделаешь? — развел руками Одноблюдов. — За неимением другого оружия и двустволка может сгодиться.

Вглядываясь в темные силуэты скал, черневших справа от Когутая, Одноблюдов после короткого раздумья добавил:

— Не забудь прихватить с собой и фонари. Возможно, дотемна и не вернетесь…

В хлопотах и сборах вечер прошел незаметно. Летний день в горах длинный, теплый, даже жаркий. Зато ночь приходит сразу, холодная, особенно под утро.

На поляне горит костер. Скрестив по-восточному ноги, у огня сидят старики, курят, разговаривают между собой и часто поглядывают на небо, словно прося у него хорошей погоды.

Поодаль на черной бурке — мальчишка-сван в серой шапке из мягкой овечьей шерсти. Он нежно гладит большого лохматого пса, который мирно дремлет, свернувшись клубком у его ног.

— Ты что ж дурака валяешь, Габриэль? — подойдя к костру, просопел сутулый балкарец в широченной войлочной шляпе. — Твой ишак будет? — размахивая хворостинкой, показал в сторону палаток.

Габриэль медленно поднял голову, повернулся и утвердительно кивнул.

— Мой.

— Так почему твой ишак в палатку спать идет?

У круглолицего мальчика был осел как осел: упрямый, ленивый. Как остановится, то хоть стреляй — не сдвинешь с места, или сойдет с тропы — тогда никакими силами его назад не повернешь. Так было по дороге на Приют.

Ишак Габриэля выбрасывал и не такие «коники»: заходил в палатку и устраивался как в собственном сарае. Выгонят его из одной палатки, он с укором посмотрит на обидчика, помашет своим ободранным хвостом, а через минуту его потешная морда с длинными ушами видна уже в другой…

Вот и сегодня он устроился в приглянувшейся палатке. Мальчик нехотя поднялся и с безнадежным видом пошел за ишаком.

Понемногу замирала жизнь в Северном Приюте. Усталость брала свое, лагерь засыпал. Только альпинисты еще бодрствовали: обходили поляну, заглядывали всюду, где могла понадобиться их помощь: подбросят дров в костер, поправят растяжки на палатках, проверят, все ли дети хорошо устроились.

Когда начальник перехода принимал рапорт дежурного по лагерю, подбежал Моренец:

— На морене люди.

Из-за скал показался Малеинов со студентами-ленинградцами, проходившими в Тырныаузе преддипломную практику. Одноблюдов посмотрел на часы.

— Десять минут десятого. Хорошо вернулись, почти вовремя.

Ребята шли цепочкой, организованно. Впереди — инженер Проценко, которого руководство комбината выделило в помощь альпинистам. Последним, как и положено на спусках, шел инструктор.

Малеинов снял очки, аккуратно протер их платком и стал лаконично докладывать об обстановке и о подходах к леднику Юсеньги.

— Тропа хотя и слабо, но видна. Идти можно.

— Вы что, до самой воды дошли?

— Конечно. Даже глубину промерили. Тебе там до пояса.

— Значит, выход только один — переправляться вброд?

— Зачем вброд? Можно и по бревну, — мягко ответил Малеинов.

— Бревну? А откуда оно взялось там?

— Видно, остатки старой деревянной кладки. Бревно, правда, трухлявое, но для переправы сгодится.

— Вы что, перебросили бревно через поток?

— Не только перебросили, мы уже возвели небольшую кладку из камней для подхода к бревну.

— Вот и чудесно.

Одноблюдов отошел немного в сторону, присел на камень, подозвал к себе Малеинова и тихо спросил:

— Стрельбу слышал на ледопаде?

— Слышал.

— Ну и кто, по-твоему, поднял ее? Неужели и на перевале фашистские егеря?

— Поначалу и я так подумал, но, когда выбрался на гребень, увидел наших разведчиков с ручным пулеметом. Как я понял, командование Закавказского фронта готовит на перевалах линию обороны.

Малеинов что-то хотел добавить, но вдали показались огоньки. Колыхаясь, они приближались к лагерю.

Одноблюдов, напряженно вглядываясь в темноту, заметил силуэты людей.

«Наверное, Виктор!» — подумал он и стал пересчитывать людей. Шесть человек. А где еще два? Неужели с группой беда?..

Минут через пять Кухтин с ребятами уже стоял в кругу альпинистов и, заметив беспокойство на лицах товарищей, улыбнулся:

— Не волнуйтесь, все в порядке. Ребята сейчас придут с трофеем — подбитым туром.

У всех отлегло от сердца.

Виктор преспокойно вставил папиросу в обкуренный мундштук и заговорил:

— Знаете, Юрий Васильевич, что за шум был на Когутае? — И, не ожидая дополнительных вопросов, сам ответил: — Туры, самые обыкновенные дикие козлы. Скалы там сыпучие, из обломков. Когда с ледника ударил пулемет — туры врассыпную, кто куда. Поползла осыпь, полетели камни, начался камнепад.

Отблески пламени играли на лице Кухтина. Глубоко затянувшись папиросой, он закашлялся: отсыревший табак горчил и драл горло.

— Наверное, и Алеша слышал стрельбу, — немного погодя добавил Кухтин.

Все повернулись к Малеинову. Ветер распахнул штормовку, но Алексей, облокотившись на теплый камень у костра, уже спокойно посапывал. В накинутой на плечи теплой куртке подошла жена Одноблюдова.

— Будем ужинать?

— С удовольствием! Аппетит волчий, — улыбнулся Моренец.

Не дослушав Колиной тирады, Мина растолкала спящего Малеинова.

— А ты что, поститься собираешься?

— Еще чего не хватало! — Малеинов вскочил с места и замахал руками. — Я ведь голоден как волк.

Он достал из кармана кусок сахару с налипшими на него крошками хлеба и стал грызть.

— Раз ты такой голодный, собирайся быстрее, — Мина повернулась и стала подгонять остальных.

На лужайке, возле палатки Одноблюдова, уже был расстелен плащ. На нем — еда: в крышках котелков разогретая тушенка, большие ломти черного хлеба, рыбные консервы, банки со сгущенным молоком и даже ветчина.

— Ну и попируем сегодня! — не удержался Моренец. — Еще бы горячего чая попить.

— Не волнуйся, Коля, будет и чай. — Мина подошла к костру и вскоре вернулась с котелком в руках.

— Совсем горячий… — И стала разливать по кружкам.

А тут оказалось, что нет кружки у Двалишвили.

— Эх ты, горе-альпинист, — посмеялась Мина и достав собственную походную кружку, подаренную ей мужем при первом восхождении, протянула Грише: — Бери.

Скрипя ботинками, подошел Сидоренко. Теперь альпинистская команда была в полном сборе. Заговорили обо всем сразу: о Москве, фронтовых друзьях-товарищах, о разных восхождениях…

Только Сидоренко сидел задумчивый и время от времени широкими ладонями растирал ушибленное колено. Еще на подъеме Гриша Двалишвили заметил, как тяжело ступает Саша.

— Что с тобой? Почему хромаешь?

Саша прищурился, махнул рукой.

— Пустяки… Оступился и ногу подвернул.

— Зачем неправду говоришь?

На привале у родничка Гриша снова подошел к Сидоренко.

— Скажи по-честному, что у тебя с ногой? Сидоренко расшнуровал сначала один ботинок, потом другой — на обеих ногах не было пальцев…

Так и шел он вверх, и, видимо, никто, кроме матери да Юры Одноблюдова, старого Сашиного товарища, не знал печальной истории с его пальцами…

После ночной трапезы настойчивый Гриша Двалишвили стал просить Сашу рассказать о том, что случилось у него с пальцами:

— Ты же обещал…

— А раз обещал, — поддержал Гришу Кухтин, — не упорствуй, рассказывай.

— Это было поздним летом 1938 года, — начал Сидоренко. — В центре Тянь-Шаньских гор. Мы тогда поднимались на неизвестную вершину, где еще не ступала нога человека. На восьмые сутки из всей экспедиции профессора Летавета нас осталось только трое: Женя Иванов, Леонид Гутман и я.

Погода не баловала нас. В грохот лавин вплетались громовые раскаты шквального ветра. Ветер свистел, хрипел на все голоса, бросая в лицо колючие комья смерзшегося снега с мелкими песчинками, которые сразу застывали ледяной коркой…