С бывшим миргородским рабочим, ставшим в Тырныаузе начальником смены канатной дороги Федором Пащевским, идет семья Гудима. Впереди Григорий Федорович Гудим — плотный, чуть грузноватый, в запыленных сапогах и брюках навыпуск. С ним жена Екатерина Николаевна, красивая, совсем еще молодая женщина в красной косынке и непоседливая девчушка с челкой на лбу — восьмилетняя Карина, которая так и норовит подойти к обрыву, чтобы посмотреть, как ошалело прыгает по камням свирепый Баксан, как бьет он волной о прибрежную гальку.

— Узнаете, Григорий Федорович? — крикнул с пригорка Моренец.

— А, земляк! — торопливо вытирая потное, разгоряченное лицо, улыбнулся Гудим.

Познакомились они в управлении комбината, где Гудим работал инженером отдела капитального строительства. Узнав, что Коля родом из Сум, Гудим сразу проникся симпатией к земляку и предложил, если понадобится, свою помощь.

Подошли люди из третьей группы. Их вел Александр Сидоренко, работник студии «Мосфильм». В 1930 году по комсомольской путевке Саша попал на Днепрострой.

Друзья уговорили его вместе с ними принять участие в массовых сценах фильма о строителях Днепрогэса. Снимал фильм Александр Довженко. Узнав, что Александру Петровичу срочно требуется электрик-осветитель, Саша, как только кончал смену, бежал помогать съемочной группе устанавливать свет.

Старательность верткого монтера не осталась незамеченной. Однажды, прогуливаясь на берегу порожистого Днепра с Петром Масохой, игравшим заглавную роль в фильме «Иван», Довженко окликнул Сашу, возвращавшегося с субботника:

— Ну так что, казак, пойдешь ко мне осветителем?

Это и определило дальнейшую судьбу Александра Сидоренко…

В середине колонны, часто останавливаясь, шла в зеленой куртке и лыжных брюках Софья Ивановна, Сашина мать, — женщина лет пятидесяти, на вид крепкая, здоровая, но с запущенным пороком сердца.

Саша возвращался вниз, чтобы осмотреть колонну. Увидев мать, тепло улыбнулся:

— Ну как, мама, помогла коза?

— Еще и как, сынок…

У ущелья Адыр-Су, на базе альпинистского лагеря Малеинова проходили высокогорную подготовку партизаны и разведчики перед их заброской в тыл врага. За успешное проведение этих сборов Сидоренко премировали штормовым костюмом. А когда к нему в горы приехала больная мать с внучкой, Саша выменял у местных балкарцев костюм на козу. «Вот, — думал он, — будет молочко». Коза попалась с характером. Кому-кому, а матери от нее доставалось. За день она, бывало, так намается, что едва ходит. Но, как говорят, нет худа без добра. Ноги, конечно, болели, зато с сердцем стало заметно лучше. И вот теперь, когда дороги из ущелья перекрыты фашистами и станицу Пролетарскую тоже захватили немцы, Софье Ивановне пришлось уходить с сыном и внучкой через перевал. Шла она вверх вопреки больному сердцу хорошо и чем дальше — тем увереннее.

С Софьей Ивановной шла внучка, не по летам рослая и бойкая девчонка лет семи. Как и все дети, Эля любила птиц. Ей нравились синички, щеглы, альпийские галки, которых она не раз кормила хлебом, орехами и даже конфетами. Боялась Эля лишь одной птицы — филина, хотя ни разу в жизни и не видела его.

В альпинистском лагере, где Эля жила с бабушкой и дядей Сашей, часто по ночам был слышен дикий хохот. Это кричал филин, черт лесной.

— А ты, между прочим, знаешь, как филин охотится на мышей? — спрашивал девочку Саша.

Эля молчала. Темные глаза ее расширялись от удивления.

— А вот так… Покричит он в одном месте — мыши врассыпную, он в другое место, и там покричит, а сам летит назад. Хитрый, быстрый он, Эллочка. А видит-то как — ни одна мышь не минет его цепких когтей…

Вьется вверх по ущелью извилистая тропка. А по ней бесконечным потоком тянутся усталые люди, ведут детей, несут свои скромные пожитки, спешат, останавливаются, временами поглядывают на глухо ревущую под обрывом реку, и идут дальше. Замыкают шествие Николай Моренец и семья Одноблюдова.

Мина Федоровна, жена Одноблюдова, шла в спортивных брюках, теплом свитере, загорелая, словно лыжница, только что спустившаяся со склонов. Ретушер по специальности, Мина познакомилась со своим будущим мужем в Москве. Тогда Юрий работал художником-мультипликатором на студии кинохроники. Это было в предвоенные годы. Каждое лето Юра свой отпуск проводил в горах, на Кавказе. Сначала инструктором, а затем начальником горноспасательной станции в Приэльбрусье. Мина начала ходить с мужем в горы, постепенно освоила премудрости горной подготовки и даже заслужила бело-голубой значок альпиниста.

На редкость выносливая, Мина несла дочурку Таню, которую часто в шутку называли Татьяной Георгиевич. Дело в том, что у балкарцев все имена на мужской лад, и в метрике, выданной Тане Эльбрусским загсом, ее записали «Татьяна Георгиевич».

Сейчас на плечах у мамы Таня (вчера еще она температурила и надсадно кашляла) чувствовала себя совсем неплохо. Смешно оттопырив нижнюю губу, она удивленно поглядывала по сторонам, улыбалась и как бы спрашивала: «Почему это мама катает меня сегодня?»

Утренняя роса давно сошла, но над рекой еще клубился легкий туман. У моста через Баксан мелькнул в лесу вымпел старейшего в стране альпинистского лагеря «Рот фронт». Остались позади согнувшиеся от ударов ветра и снежных лавин, высокие кавказские сосны, остролистые клены с белеющими среди них стволами берез.

Внизу клокотал и бесновался Баксан, ворочая камни и обломки деревьев, словно берега ему были тесны. С каждым поворотом тропы Баксан отступал все дальше и дальше, хотя приглушенный грохот еще долго отдавался в ушах.

Узкая тропа, прижавшаяся к откосу, круто уходившему вверх, свернула влево в ущелье реки Юсеньги. Сосновый лес сменился лиственным, а затем низкими зарослями барбариса, дикого крыжовника, смородины. Но особенно много было здесь малины и ароматной лесной земляники.

Выше по ущелью попадались заваленные камнями луговинки и гранитные скалы, сплошь покрытые растительностью. На скалах росли какие-то странные цветы с заостренными к концу листочками и налегающими один на другой, подобно черепице. Встречались и низенькие горечавки — ярко-синие цветы на коротких ножках, и серебристая альпийская полынь.

А идти было все труднее: тропинка становилась круче. В полдень стало совсем жарко. Больше всего страдали от жары дети. Приходилось часто останавливаться, чтобы хоть немного передохнуть, размять натертые лямками плечи, успокоить детей, утолить жажду.

Стоило появиться на пути ручейку, как дети уже бежали к нему и начинали черпать ладонями воду.

— Кто разрешил пить?! — слышались тогда голоса инструкторов. — Нельзя!

В ледниковой воде почти нет солей, жажду она совсем не утоляет. Но что до этого детям?.. Они требовали своего, плакали, капризничали.

Детей было жалко. Альпинисты подсыпали в алюминиевые кружки немного пищевой соли и давали по глотку воды…

Лес постепенно редел, уступая место травянистым склонам и почти отвесным глыбам разноцветных гранитов. Шли медленнее. Давал себя знать длинный подъем, груз за плечами и действие ультрафиолетовых лучей. Появилось и кислородное голодание: головокружение, тошнота, а у маленькой Розочки Арустамовой из носа пошла кровь.

Было далеко за полдень, когда склоны у каменных осыпей стали более пологими и вертлявая тропа, перебравшись через небольшой ручей, выбралась наконец на просторную поляну. Зеленая, красивая, она искрилась солнцем, пестрым убранством альпийских цветов: синими васильками, красными маками, сиреневыми колокольчиками и нарядными ромашками.

У причудливой груды камней извивался огромный борщевик, из-под которого выбивался зеркальный родничок. Такую живительную прохладу не часто встретишь в пути, особенно когда этот путь пролегает крутыми склонами под лучами нестерпимо припекающего солнца.

Это хорошо понимал и начальник перехода Одноблюдов. Быстро оценив обстановку, остановился, окинув взглядом усталых людей, скомандовал:

— Привал!

Вблизи Северного Приюта, где намечалась ночевка, леса не было. Нужно было позаботиться о дровах. Этим занялись альпинисты и их добровольные помощники — подростки.