Администратор кивнул и снова откусил от бутерброда.

— А не подскажете, — сказал Ваня так просто, как умел только Ваня и никто другой на этом белом свете, — солистка Марченко — она замужем или как?

Администратор поперхнулся бутербродом. Побулькал термосом. Термос китайский, добыт по знакомству. С бабочкой. И не протекает. Приятно в руки взять.

— С какой целью… кха! кха!.. с какой целью интересуетесь, молодой человек? — выговорил наконец администратор.

— Ну, понимаете, — сказал Ваня еще простодушней (хотя, казалось бы, куда тут «еще»), — меня зовут Иван Сергеевич Листов. Да. И вот у нас буровой мастер — холостяк. Его за это даже орденом наградить не могут. Секретарь партячейки говорит. Векавищев Андрей Иванович. И у него, у Векавищева, намерение к певице Марченко. С целью создания семьи — первичной ячейки общества.

Во время этого выдающегося монолога администратор из просто румяного сделался багровым, как закат над тайгой.

А Листова уже несло:

— Вы не думайте, Векавищев — человек вполне положительный. И зарабатывает хорошо, что тоже немаловажно. Материальный фактор всегда сказывается и учитывается. И мы с вами можем ему помочь.

Администратор наконец обрел дар речи:

— Ну вот что, Иван.

— Сергеевич, — подсказал Ваня.

— Сергеевич, — машинально повторил администратор. — Передайте своему… этому вашему… буровому мастеру… что певица София Марченко замужем. И если он будет до нее домогаться, я доложу об этом руководству. Орден ему не дают!

— Да что вы так нервничаете? — удивился Ваня. — Будто вы ей муж, в самом деле.

— Да, я и есть ее муж, — сказал администратор. — МУЖ. Так что… иди отсюда, Ваня!

— Товарищ администратор Марченко, — с чувством произнес Иван, — давайте, пожалуйста, без грубостей! Я вам, кажется, ничего не сделал… — И, отойдя на некоторое расстояние, с обидой прибавил: — А супруге своей посоветуйте, что ли, кольцо обручальное носить! Во избежание разных вопросов! — И уж совсем издалека крикнул: — Сидит, бутерброды жрет, рожа!

«Рожа» донеслась до слуха Авдеева. Он пожал плечами, иронически глянул на Дорошина.

— Ну вот, ничего не вышло.

— А никто и не сомневался, — вставил Буров.

— Ничего, будем искать, — сказал Дорошин оптимистичным тоном.

— Макар! — воскликнул Буров. — В самом деле, ты не на партсобрании!..

«Ландыши, ландыши, — ласково пела замужняя певица София Марченко, — теплого мая привет…»

Ледяной ветер шевелил знамена и транспаранты. Что бы там ни говорил редактор «Комсомольской правды», а в годовщину Октябрьской революции всегда стояла холодная, почти зимняя погода.

Степан Самарин, конечно, не знал, как сложится его жизнь. Но не сомневался в том, что хорошо. Иначе и быть не могло. Он жил в огромной прекрасной стране, которая победила фашизм и восстановилась после разрухи, которую оставила война. Он жил в стране, где люди ничего не боялись. Он шагал по улицам красавицы-Москвы, дышал ее просторами и почти физически ощущал весь необъятный Советский Союз, который как бы стягивался сюда, в этот узел, в столицу. Если бы Степана спросили, откуда взялась у него тяга к странствиям, он бы, не задумываясь, ответил:

— Москва научила!

Москва, сердце Родины. Самарин слышал, как оно бьется. И теперь он наконец понимал, что должен делать.

Нет смысла дожидаться начала нового учебного года, чтобы поступать на геологический факультет. Именно таков был первоначальный его план, когда он окончательно распрощался со своей несостоявшейся писательской карьерой.

Мама, Алина Станиславовна, будет огорчена. Но это предсказуемо, объяснимо и, в общем, преодолимо. Мама поймет. Она всегда его понимала. Друзья завидовали Степану в этом отношении. Может, в чем-то другом ему и не повезло, но мама у него замечательная, и это непреложный факт.

Степан вошел в квартиру. Мама еще на работе. Тишина в доме. Слышно, как тикают часы. Забавные такие часы, жестяные, с репродукцией Шишкина — «Утро в сосновом лесу». Как на фантике конфеты. Часы старые, царапанные. Не очень-то подходят ко всей квартире, если задуматься. С точки зрения стилистики — выбиваются. Как неудачный эпитет, выражаясь по-писательски. Раньше Степан не обращал на это внимания — привык, а теперь вот бросилось в глаза.

«Это потому, что я мысленно прощаюсь… Останавливаюсь на каждой вещи. Но так нельзя, — строго сказал себе Степан. — Привязываться к вещам — первый шаг к мещанству. Вещи должны служить человеку, не более того…»

Но против воли продолжал он с нежностью осматривать предметы, окружавшие его с самого детства: ковер на стене, книжные полки, чеканку из фузии — девушка с птицей у сердца, деревянного олененка… «Мамин мир», — сказал он себе.

Ладно. Пора собирать вещи. Взять с собой свитер, теплые носки, кружку для походов. Остальное найдется на месте. Да, еще спальник. Остался от пионерских походов.

Степан протянул руку и снял с полки книгу. «Два капитана». С этой книжки начиналось знакомство Степана с художественной литературой. В третьем классе, кажется. Или в четвертом? Мама начала читать вслух, а потом, когда сын заинтересовался — а что дальше? — сказала: «Дальше — читай сам». И он проглотил «Двух капитанов» за неделю…

Что это? Из книги вдруг выпала фотография. Степан поднял ее с пола, нахмурился. Раньше он ее не видел. Почему она не в альбоме, с остальными снимками? На карточке изображены были двое мужчин в полевой одежде. Они стояли перед вездеходом, где-то в глухих лесах. Лица трудно было разглядеть — все немного смыто, размазано. Оба вроде бы с бородами. Геологи, может быть.

Интересно, кто они такие? Он перевернул снимок. «Дорогой и любимой — с самого края света»… «Ой, мама, да ты очень непростая женщина… Никогда не рассказывала мне о своей любви. А я-то считал тебя ледышкой!»

У Алины Станиславовны действительно никогда не было таких друзей, которые могли бы с полным правом называться «увлечением». Она не встречалась с мужчинами. Не знакомилась с ними на вечеринках. Ей не звонили по телефону, разве что со службы.

С какого-то возраста Степан начал замечать это. Алина Станиславовна объяснила сыну, что отец его был замечательным человеком — летчиком. Летчиком, который погиб во время испытания нового самолета.

— Я остаюсь верной его памяти, — спокойно сказала сыну его красавица-мать. — Да и кроме того, Степушка, пойми меня правильно: после твоего отца любой другой человек кажется мне пресным и скучным. Я поневоле сравниваю каждого нового знакомца с ним — и… увы. Каждый раз сравнение выходит в пользу твоего отца. Других таких нет…

Больше они к этому разговору не возвращались. Степан поверил матери безоговорочно. Ему нравилось думать, что его отец незаменим и незабвенен. Его все устраивало.

И вот кое-что начало приобретать совершенно иной вид. «Дорогой и любимой — с самого края света»… Кто этот человек? Отец? На летчика определенно не похож…

— А в нашей семейке, похоже, все-таки остались черные дыры, — пробормотал Степан, вкладывая фотографию обратно в книгу. — Теперь понятно, откуда у меня тяга к странствиям.

Щелкнул замок, хлопнула дверь. Пришла мама. Простучала каблучками прямо на кухню.

— Степушка, обедать будешь?

— Конечно, мама.

Он вышел к ней. Алина Станиславовна повязала легкий красивый фартук поверх блузки, в которой ходила на работу. Это был, скорее, символ того, что она намерена сейчас заняться хозяйством, нежели необходимость.

Алина обладала редкой способностью никогда не пачкаться. Способность эта была, очевидно, врожденной, потому что научиться такому невозможно. Никакие тренировки не помогут, если нет таланта. Однажды Алина поехала с однокурсниками на овощебазу — разбирать картошку. Дело было к весне, много картофеля уже сгнило, и требовалось выбрать годный, чтобы оправить его в магазины.

Трудно даже описать, в каком виде выходили ребята после такой работы. И одна только Алина, которая, кстати, возилась с гнилым картофелем, даже не надев фартука, выпорхнула из овощехранилища без единого пятнышка на одежде. «Небожительница», — называл ее полушутя будущий муж…