Двери ночлежного дома открывались в восемь часов и до полуночи заполнялся настолько, что некоторым припозднившимся приходилось спать на полу, но один из углов всегда был свободен и там отдыхали, вернее, отсиживались после совершенных налётов, краж или иных более тяжких злодеяний некоторые злоумышленники. Иван Дмитриевич об этом знал, сколько раз совершались облавы и все впустую, то ли кто—то из участка предупреждал, то ли стоят, как они говорит, на стрёме мальчишка, которому гривенник от щедрой души положат. Вот и сейчас Путилин, хоть и шёл с виду спокойным, а на душе кошки скребли. Не за себя, а за Ваську. Себя перестал жалеть четыре года тому, когда из—за измены ушла жена с детьми. Тогда так тоскливо стало на душе, что стал сутками пропадать на службе и старался сам идти туда, где более всего опасности. То, что его никто не узнает, он уверен, не первый раз лезет в такое место, ведь не посылать же в осиное гнездо Мишу. Слишком молод и горяч, голова, конечно, на месте, но вот иногда сперва сделает, а уж потом голову прилагает. Учишь – учишь, толк есть, но прорывается взрывная натура. Вот кто всегда с холодной головой, так штабс—капитан Орлов. Умница, хотя…

– Че надо? – раздался голос над ухом, до входа в ночлежный дом оставалось несколько шагов.

– Дык холодно на улице, – заискивающим тоном произнёс Путилин, за его спиной стоял Васька.

– Местов нет.

– Нам бы с приятелем, хоть под нарами, хоть в проходе.

– А деньги есть?

– Эт мы приготовили, – и Иван Дмитриевич достал из кармана шесть монет покопейке.

– Тады сами ищите себе там, – человек неопределённо указал рукой, – шоб я вас тут не видел.

Путилин со спутником быстрым шагом вошли в дом. В носу защипало от тяжёлого запаха немытых тел, дыма от дешевого табака, прокисшей пищи.

– Там, – Васька тронул Путилина за рукав и повёл на второй этаж, где тяжёлый дух, казалось, посвежел, и дышать стало легче, – Ваня, – прошептал попутчик, – платить не надо было бы, я ж заветное слово знаю.

– Не светись, – только и произнёс Путилин, пока не пришли в заветный угол.

Добрянского не было.

Путникам оставалось только одно, лечь на скрипучие доски нар, покрытым таким тонким матрацем, что ребра чувствовали каждую дощечку.

Ожидание не добавляло радости, Васька один раз поднимался и уходил. У Ивана Дмитриевича начинало стучать, не иначе бешеное, сердце. А вдруг Васька предупредит преступников, тогда от начальника сыскной полиции ничего не останется. Рядом Нева, камень на ноги и на корм ракам и рыбам. Путилин прислушивался к каждому звуку, сжимаю ставшую тёплой рукоять пистолета.

Спокойствие начало покидать Путилина, а скорее всего нетерпение, хотелось, чтобы начавшееся несколько часов в кабинете, наконец, закончилось.

Прошёл час прежде, чем раздались тяжёлые шаги. Со своего места в свете лампадки, висящей у образа Спасителя, Путилин видел, как возле двух ярусных нар остановился мужчина с круглым скуластым лицом, пересечённым под носом пышными усами. Глаз Иван Дмитриевич пришедшего не видел, но чувствовал, как они цепко осматривают окружающее.

Васька не подвел.

– Кузя, ты? Что так поздно?

– А что?

– Потопишь, как медведь на овчарне, спать не даёшь.

– Молчи. – беззлобно прошипел Добрянский, – хотел бы спать. Так без задних ног дрых.

Васька присел на нарах, почесал под рубашкой, одолели блохи своей настойчивостью.

Голос Добрянского Путилину не понравился, от такого можно ожидать всяких неприятных вещей. Теперь возникал вопрос, ранее начальник сыскной полиции хотел вывести Кузьму из ночлежного дома, там, на улице, Жуков с двумя агентами. Но как это сделать, Иван Дмитриевич придумать не мог, заготовленные слова в кабинете сейчас не подходили.

Добрянский продолжал стоять, только тени беспокойно бегали по его ладно скроенной фигуре, потом чертыхнулся и пошёл к выходу. Путилин не стал терять времени, поднялся с нар и последовал вслед за Кузьмой, который заложил руки в карманы начал спускаться по лестнице, бесцеремонно наступая на оставшихся без места бродяжек.

У входа никого не было, тот, что собирал деньги, спал у двери на крыльце в полушубке, зарывшись в высокий воротник. Сердце у Путилина забилось быстрее, что отдало и висках, словно деревянные кузнецы, бьющие по наковальне, когда дёргаешь за палочку.

Кузьма обернулся и впился цепким взглядом в вышедшего следом бородатого мужчину, немного ссутулившегося, словно на спине лежит тяжёлый куль.

– Что вышел? – произнёс Добрянский, оскалив зубы.

– Дух там, – Иван Дмитриевич махнул рукой куда—то в сторону, – тяжёлый. Не привычный я к нему.

– Что тогда в него пришёл?

– Так, ить. Отставку—то барин дал.

– Не нужен, стало быть, стал?

– Оно так.

– И долго у барина служил?

– Да, почитай, цельный год ему товары возил.

– Товары?

– Из порта на склад.

– И что ж тебя выставил?

– Дак, барин за границу укатил, дома свои закрыл и нас, всех, на улицу.

– Что и сторожей не оставил? – Видно было, как загорелись глаза Кузьмы.

– То—то и оно, Федьку —хромого одного оставил. А какой с него сторож—то? – Ощерил зубы Путилин.

– Любопытно, – в задумчивости сказал Добрянский. – А ты хозяйский дом хорошо знаешь?

– Очень даже дюже, – Иван Дмитриевич погладил бороду, Добрянского заинтересовали слова случайного знакомого.

– Соблазна не было?

– Мил человек, да кабы, – и Путилин умолк.

– Не бойся, со мной можно по простому, – Кузьма ступил вперёд и шёпотом произнёс, – я и сам из таких.

– Тады тебя мне сам Господь послал, – также тихо в ответ с радостью в голосе сказал начальник сыска.

– Может, сегодня того…

– А ты, – Путилин осёкся и через некоторое время добавил, – а что? Сегодня Федька пьян.

– Вот—вот, потом случая не представится.

– Едем, – уверенно кинул Путилин.

На Тележной взяли единственную на улице коляску.

– Куды? – Обернулся возница.

– Поезжай по Невскому, – похлопал по его спине Путилин, – я скажу, где повернуть.

Ехали молча, только после Полицейского моста Иван Дмитриевич произнёс:

– На Морскую.

– Там же. – Добрянский замолчал, чувствуя, как в правый бок упёрлось дуло пистолета.

– Да, Кузьма, там сыскное и сиди смирненько, боюсь в тебе лишнюю дырочку сделаю.

У подъезда возница, оказавшийся Мишей Жуковым, произнёс:

– Я уж и не надеялся, что его арестуем, – кивнул головой в сторону Кузьмы.

– Голдыша привезли? – Путилин обратился к дежурному чиновнику, преградившему путь неизвестной компании, в одном из прибывших он, наконец, признал помощника начальника сыска Жукова.

– В камере, – не моргнув, произнёс чиновник.

– Через четверть часа приведите ко мне этого господина, – Иван Дмитриевич сказал, находясь на лестнице, и только в кабинете скривился от боли – ныло в правом боку под рёбрами. Погладил рукой и начал переодеваться.

Когда Миша привёл Добрянского, Путилин сидел в кресле и лицо выражало не только усталость, но и удовольствие от того, что преступник пойман.

– Присаживайся. Кузьма, разговор у нас может быть долгим, а может и совсем коротким, зависит только от тебя.

– Я – то что? – Добрянский криво усмехнулся. – Ничего не делал, ничего не совершал. Ну, ехал с одним бородатым в портерную хмельного выпить.

– Ты я вижу. Кузьма, что—то не понимаешь. Я тебя не за ради карих глаз сегодня выслеживал, а на то уж очень веская причина прикатила с… Мытнинского рынка.

– Да хоть с Сенного, – задержанный и глазом не повёл на слова начальника сыска.

– Мне жаль, что ты не понимаешь. Голдыш—то у нас сидит в камере и ты думаешь он будет молчать о птичнике?

– Не знаю, я никакого птичника, – огрызнулся Добрянский.

– Скажи, что и Петьку Голдыша не знаешь, – Иван Дмитриевич открыл ящик стола и бросил на зелёное сукно ремень, – и это ты не узнаешь.