Иван, несмотря на свои трудовые и спортивные нагрузки, настойчиво занимался самообразованием. В мае — начале июня 1912 года в Вильне он сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости. Секретарь экзаменационной комиссии вручил ему соответствующее свидетельство: «хорошо» за знание истории, географии, законоведения, немецкого и французского языков, Закона Божьего. На «удовлетворительно» Иван сдал физику и математику, философию и латинский язык, а также русский язык и словесность. Последнее его огорчило, но строгость экзаменаторов была понятна: белорусский говор да еще косноязычие (заикание после сильного испуга в раннем детстве) сильно сказывались на его речи.

Экзамен по русскому языку подвёл Ивана при поступлении на экономический отдел политехникума. Его спросили о правописании деепричастий, о котором Иван «не имел никакого понятия». С тройкой по столь важному предмету в техникум не брали. Утешением стало то, что его зачислили на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где к поступающим не предъявлялось особенных требований. О карьере адвоката Солоневич даже не мечтал (при его-то косноязычии!), но для журналистской работы высшее образование было необходимо. В университете Солоневич проучился без перерыва шесть семестров, до весны 1915 года. Затем в его жизнь вмешались «форс-мажорные обстоятельства», и стены университета пришлось покинуть…

На рубеже 1912–1913 годов Лукьян Михайлович разошёлся с женой. Причиной стала другая семья, которая появилась у него во время деловых поездок в Санкт-Петербург. Почти десять лет Лукьян жил «на два дома». Но всё тайное становится явным. Юлия Викентьевна измены не простила и в порыве гнева наговорила всего, вплоть до проклятий. После этих тяжёлых для всех событий семья распалась.

Иван, связанный с отцом не только родственными узами, но и общим делом издания «Северо-Западной жизни», оказался в сложной ситуации.

Юлия Викентьевна, никогда не сидевшая без дела, сумела взять себя в руки. Всеволод и Люба были её главной поддержкой. Как и прежде, в трудные для семьи времена, мать зарабатывала на жизнь обшиванием богатых дам и рукоделием, не забывая о ежедневных посещениях церкви. Она словно чувствовала, что жизнь её на исходе. Действительно, после «непродолжительной, но тяжкой болезни (воспаление лёгких) она почила в Бозе». Именно такое извещение появилось в № 103 газеты «Северо-Западная жизнь» 2 мая 1915 года. Даже находясь на смертном ложе, Юлия Викентьевна не могла переломить себя: она отказалась видеть бывшего мужа, а для сыновей, оставшихся с ним, не нашла ни одного доброго слова…

Весной 1914 года Иван Солоневич женился на Тамаре Владимировне, урождённой Воскресенской, чем нарушил университетский устав: он был обязан просить у ректора разрешение на брак. Однако «самовольство» Ивана последствий не имело, разразившаяся мировая война списала всё.

Тамара окончила казачий институт благородных девиц[12] в Новочеркасске в 1911 году с высшей наградой — с золотым шифром. Она обладала незаурядными лингвистическими способностями, хорошо владела французским, английским и немецким языками, была начитанной девушкой и не могла не произвести впечатления на Ивана.

Отец Тамочки — полковник В. И. Воскресенский — оставил свой след в истории тем, что входил в комиссию по делимитации русско-японской границы на острове Сахалин. В годы Первой мировой войны Воскресенский занимал пост начальника штаба дивизии. По свидетельству Солоневича, «это был человек исключительного остроумия и единственный по тем временам, который предсказал: война будет длиться не полгода и не год, — а чёрт его знает, сколько времени, и кончится чёрт его знает чем. Я, в числе очень многих людей того времени, отнёсся к этому пророчеству весьма иронически».

В 1933 году, когда чекисты всерьёз взялись за Солоневичей, из выездного досье Тамары была извлечена и приобщена к оперативной разработке её автобиография: «Дочь акушерки (внебрачная), родилась 11 апреля 1894 года в Одессе, украинка по национальности, родной язык — русский. Образование — выше среднего, служащая, беспартийная, под судом не была. До 1913 года жила на средства матери. В 1913 и 1914 годах, будучи учительницей, ездила пополнять образование на летние курсы в Париж. До 1915 года являлась преподавательницей французского языка в Минской гимназии. После эвакуации из города (в связи с немецким наступлением) выехала в Москву, где с 1915 по 1917 год жила с матерью по адресу — ул. Долгоруковская, 32».

В этой автобиографии нет, конечно, ни слова об отце-полковнике, казачьем институте благородных девиц, других «неподходящих» родственниках, включая дядю — генерала А. Сташевского, служившего в Казани. А сведения о матери-акушерке подозрений «классового характера» не вызывали, как и то, что Тамара — «внебрачная дочь».

Летом 1914 года Иван и Тамара совершили поездку в Париж. Первую половину дня Тамара проводила на курсах по усовершенствованию французского языка, а Иван знакомился с организацией спортивного дела в местных клубах. Он серьёзно относился к расширению познаний в сфере физкультуры и спорта, считал для себя перспективной эту работу. В ближайшие планы Ивана входили открытие в Минске гимнастического общества «Сокол» и организация команд по футболу и лёгкой атлетике.

После полудня Иван и Тамара по заведённому ими порядку встречались в заранее назначенном месте, обедали и, прихватив «Бедекер», отправлялись бродить по городу. Тамара считала необходимым «повышать культурный уровень» мужа. В обязательную программу входило посещение музеев и исторических достопримечательностей. Один из первых визитов был сделан в Пантеон с гробницей Наполеона. Тамара была влюблена во французскую культуру, обожала местную кухню, жаждала развлечений, и Иван старался ни в чём не перечить жене…

О годах, проведённых в университетских стенах, Иван Солоневич вспоминал часто. В числе его сокурсников был поэт Николай Гумилёв, известный своими монархическими убеждениями, а среди преподавателей — «витийствующие» профессора, авторы нашумевших философских и политико-экономических книг, в которых на всякие лады доказывалось, что Россия созрела для перемен, «судьбоносных перемен», если использовать сегодняшнюю формулу. В своих лекциях учёные мужи проповедовали идеалы свободы, равенства, братства, а следовательно, радикального обновления России. Как писал впоследствии Солоневич об университетских преподавателях, «почти все они были марксистами», использующими «немецкие шпаргалки». По мнению Ивана, «душа всякого русского профессора была сшита из немецких цитат».

Одного из них он выделил особо — профессора Михаила Ивановича Туган-Барановского, читавшего курс политической экономии. Студент Солоневич очень ненадолго увлёкся этой наукой, считая, что использование её постулатов позволит ему не только «правильно» интерпретировать сложные процессы, происходящие в России, но и наметить пути в будущее, чтобы с чётко выверенных позиций обустроить российскую жизнь. Студент-белорус, жадно впитывавший каждое слово, произнесённое с кафедры, и задававший несколько корявые, но неизменно острые вопросы, не мог не привлечь внимания мэтра. Они встретились несколько раз за пределами университетских стен, но настоящего сближения не произошло. Солоневич так прокомментировал ситуацию: «По тем временам… я возлагал некоторую надежду на науку политической экономии. Наука, в лице профессора Туган-Барановского, возлагала некоторые надежды и на меня. Кажется, разочаровались обе стороны».

В недолгие месяцы близкого общения с профессором Иван проштудировал тома «Капитала», познакомился с трудами российских последователей К. Маркса, в том числе самого Туган-Барановского и П. Б. Струве. Вспоминая о «заблуждениях» студенческих лет, Солоневич писал: «Если бы это было юридически возможно, в эмиграции я предъявил бы проф. Туган-Барановскому иск за нанесение увечий моим мозгам: сейчас мне совершенно ясно, что после курса у проф. Туган-Барановского я во всём, что касается народного и вообще человеческого хозяйства, вышел ещё большим дураком, чем был до курса».