— Как вы во всём столь умны, как это вы во всём произошли? — ласкался всё более и более женский голос.

— Я бы не то ещё мог-с, я бы и не то ещё знал-с, если бы не жребий мой с самого моего сыздетства. Я бы на дуэли из пистолета того убил, который бы мне произнёс, что я подлец, потому что без отца от Смердящей произошёл, а они и в Москве это мне в глаза тыкали, отсюда благодаря Григорию Васильевичу переползло-с. Григорий Васильевич попрекает, что я против рождества бунтую: “ты дескать ей ложесна разверз”. Оно пусть ложесна, но я бы дозволил убить себя ещё во чреве с тем, чтобы лишь на свет не происходить вовсе-с. На базаре говорили, а ваша маменька тоже рассказывать мне пустилась по великой своей неделикатности, что ходила она с колтуном на голове, а росту была всего двух аршин с малыим. Для чего же с малыим, когда можно просто с малым сказать, как все люди произносят? Слезно выговорить захотелось, так ведь это мужицкая так-сказать слеза-с, мужицкие самые чувства. Может ли русский мужик против образованного человека чувство иметь? По необразованности своей он никакого чувства не может иметь. Я с самого сыздетства, как услышу бывало «с малыим», так точно на стену бы бросился. Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна.

— Когда бы вы были военным юнкерочком, али гусариком молоденьким, вы бы не так говорили, а саблю бы вынули и всю Россию стали бы защищать.

— Я не только не желаю быть военным гусариком, Марья Кондратьевна, но желаю напротив уничтожения всех солдат-с.

— А когда неприятель придёт, кто же нас защищать будет?

— Да и не надо вовсе-с. В Двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему[274], и хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: Умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с.[275]

— Да будто они там у себя так уж лучше наших? Я иного нашего щеголёчка на трёх молодых самых англичан не променяю, — нежно проговорила Марья Кондратьевна, должно быть сопровождая в эту минуту слова свои самыми томными глазками.

— Это как кто обожает-с.

— А вы и сами точно иностранец, точно благородный самый иностранец, уж это я вам чрез стыд говорю.

— Если вы желаете знать, то по разврату и тамошние и наши все похожи. Все шельмы-с, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а наш подлец в своей нищете смердит, и ничего в этом дурного не находит. Русский народ надо пороть-с, как правильно говорил вчера Федор Павлович, хотя и сумасшедший он человек со всеми своими детьми-с.

— Вы Ивана Федоровича, говорили сами, так уважаете.

— А они про меня отнеслись, что я вонючий лакей. Они меня считают, что я бунтовать могу; это они ошибаются-с. Была бы в кармане моём такая сумма и меня бы здесь давно не было. Дмитрий Федорович хуже всякого лакея и поведением, и умом, и нищетой своею-с, и ничего-то он не умеет делать, а напротив, от всех почтен. Я, положим, только бульйонщик, но я при счастьи могу в Москве кафе-ресторан открыть на Петровке. Потому что я готовлю специально, а ни один из них в Москве, кроме иностранцев, не может подать специально. Дмитрий Федорович голоштанник-с, а вызови он на дуэль самого первейшего графского сына, и тот с ним пойдёт-с, а чем он лучше меня-с? Потому что он не в пример меня глупее. Сколько денег просвистал без всякого употребления-с» (Диалог в романе Ф.М.Достоевского “Братья Карамазовы” — книга пятая, “Pro и contra”, 1. Сговор).

Казалось бы позиция Смердякова и её довольно широкая распространённость в обществе даёт основания для такой оценки: «Жалкаянация, жалкаянация! — Нациярабов, — снизудоверху, всесплошьрабы…», восходящей к А.И.Волгину — персонажу романа Н.Г.Чер­ны­шев­ского “Пролог” (Н.Г.Чернышевский, Собрание сочинений в 5 томах, Москва, «Правда», 1974 г., т. 2, стр. 252).

Эту тему о «нации рабов» на основе такого рода цитат из русской классики любят посмаковать “свободолюбцы” и приверженцы “прогресса” как в России, так и за её рубежами. Но как отмечал И.Л.Солоневич в книге “Народная монархия”[276] (часть II. “Дух народа”, приводится по публикации в журнале “Наш современник”, № 5, 1990 г.):

«Русскую «душу» никто не изучал по её конкретным поступкам, делам и деяниям. Её изучали «по образам русской литературы». Если из этой литературы отбросить такую — совершенно уже вопиющую ерунду — как горьковские «тараканьи странствования», то остаётся всё-таки действительно великая русская литература — литература Пушкина, Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова и, если уж хотите, то даже и Зощенко. Что-то ведь «ото­бражал» и Зощенко. Вопрос только: что именно отобра­жали все они — от Пушкина до Зощенко?»(стр. 161).

Но Запад и подавляющее большинство отечественных “элитариев”, в том числе и начитанных, не видит этого вопроса, не понимает его существа, когда им указывают на него.

По русской ли­тературе, не понимая её происхождения, русскую душу изучали перед второй мировой войной спецслужбы Германии. И в связи с этим И.Л.Солоневич пишет:

«Таким образом, в представлении иностранцев о России создалась довольно стройная картина. Она была обоснована документально — со ссылками на русские же «авторитеты». Она была вы­держана логически: из этих ссылок были сделаны совер­шенно логичные выводы. В частности, в немецком пред­ставлении Россия была «колоссом на глиняных ногах», который в своё время кое-как поддерживали немцы — как государственно одарённая раса. Образ этого колосса кроме того, совершенно соответствовал немецким вожде­лениям. Таким образом «сущее» и «желаемое» сливалось вполне гармонически, — до горького опыта второй миро­вой. Потом пришло некоторое разочарование, и немецкая послевоенная пресса с некоторым удивлением отмечает тот странный факт, что литература, по крайней мере ху­дожественная, вовсе не обязательно отражает в себе на­циональную психологию. Не слишком полно отражает её и историческая литература, отражающая, по Випперу, не столько историческую реальность прошлого, сколько поли­тические нужды настоящего. Строится миф. Миф обле­кается в бумажные одеяния из цитат. Миф манит. По­том он сталкивается с реальностью — и от мифа оста­ются только клочки бумаги, густо пропитанные кровью.

Настоящая реальность таинственной русской души — её доминанта — заключается в государственном ин­стинкте русского народа, или, что почти одно и то же, в его инстинкте общежития»(стр. 164. 165).

«Русская интеллигенция познавала мир по цитатам и только по цитатам. Она глотала немецкие цитаты, кое-как пережёвывала их и в виде законченного русского фабриката экспортировала назад — в Германию. Германская философия глотала эти цитаты и в виде законченно­го научного исследования предлагала их германской политике. Откуда бедняга Гитлер мог знать, что всё это есть сплошной, стопроцентный хими­чески чистый вздор. Как было ему не соблазниться пустыми восточными пространствами, кое-как населёнными больными монгольскими душами[277]?» (стр. 177).

И.Л.Солоневич прав в том, что великая русская литература далеко не во всех случаях выражает психологию многонационального Русского народа, поскольку в ней почти что нет «положительных героев»: она представляет читателю большей частью заведомо порочных типов либо варианты тупикового развития личности, и крайне редко людей, работающих на большие Идеи, хотя в ней иногда встречаются персонажи «при идеях»[278]. «Квазиположительные» герои русской литературы — в поиске большой Идеи[279]— идеи глобального цивилизационного строительства, осознать которую им мешает “элитаризм” и порабощённость психики авторов вероучением исторически реального православия или беззастенчивым атеизмом.