Бобров не воспринимал тарасовские тренировочные методы. С предлагавшимися тренером нагрузками он не соглашался и играл так, как хотел, не обращая внимания на установки. С капризами звездного игрока Тарасов был вынужден считаться.

Но однажды накануне отъезда команды в Ленинград Тарасов при всех накричал в раздевалке на Боброва. Тот в ответ: «Я в Ленинград не еду!» И ушел. Тарасов распорядился, чтобы хоккеисты собрали форму Боброва и привезли ее на вокзал. Собрали, привезли, ждали Боброва до отхода поезда, но он так и не появился. «Он отлично осознавал свою исключительную роль в команде», — говорил партнер Боброва по тройке Виктор Шувалов.

Нет ничего удивительного в том, что вчерашние партнеры-ровесники, а то и игроки постарше не всегда принимали Тарасова-тренера всерьез. Боброву, похоже, вообще доставляло удовольствие демонстрировать высокую степень своей исключительности, привитой не только талантом игрока, но и поощрявшейся Василием Сталиным вседозволенностью. Тарасов же с первых тренерских дней проявил себя рьяным сторонником коллективного хоккея. Он не желал допускать ситуации, когда бы его команда становилась зависимой только от одного игрока. А зависимость от Боброва была полная.

Ставил ли Тарасов перед собой задачу «подчинить» Боброва, у которого, по его словам, «всегда ощущался холод к коллективной игре»? Наверное, ставил, даже понимая, что сделать это практически невозможно. Но если и ставил, то делал это ради интересов команды.

На Боброве-игроке Тарасов отрабатывал взаимоотношения со звездными спортсменами вообще. Опыт, продолженный после расформирования ВВС и возвращения Боброва в ЦДКА, позволил ему на протяжении всей своей карьеры не встречаться больше с таким явлением, как «бобровозависимость». Изо дня в день проповедуя принципы коллективного хоккея, Тарасов превратил фигуру тренера в главную, и при его тренерской жизни сомневаться в главенстве этом никто и не пытался.

В разговоре с тренером молодежной сборной СССР Владимиром Васильевым 1 января 1987 года Анатолий Владимирович заметил, что «величие и огромный авторитет Боброва со временем стали мешать развитию других спортсменов»: «Дело в том, что многие стали копировать его. Подражать ему в игре и в быту. Некоторые даже клюшки стали делать “под Боброва”. Но они не были Бобровыми — это были другие люди, со своей техникой, со своими взглядами на хоккей, со своей индивидуальностью. Им не нужно было перестраиваться и терять свое, фамильное. Бобров был самобытен — в этом его величие. На него играла вся четверка, и он оправдывал это, много забивал. Но стоит представить на минуту: решающий матч, а Бобров вдруг заболел или получил травму. Это значит — вся пятерка недееспособна. Матч проигран. Кто виноват? Судьба? Невезение? Нет! Виноват тренер, который не предусмотрел этого варианта заранее. Команда не должна зависеть от одного-двух человек. Поэтому тренер не имеет права думать только о дне сегодняшнем, он должен смотреть в будущее, первым предугадывать дальнейшее развитие мирового хоккея. Вся пятерка, которая выходит на лед, все до единого игроки должны быть опасными в обороне и атаке».

«…Была еще одна, необычайно важная составная часть тренерского искусства, где Тарасов был выше Боброва, — отмечал Анатолий Салуцкий. — Речь идет о глобальных вопросах хоккея, затрагивающих саму суть этой игры, о ее теории. Интересно, что сам Всеволод Михайлович в этом отношении, безусловно, отдавал Тарасову пальму первенства. Однажды, когда в кругу друзей кто-то попытался неодобрительно высказаться об Анатолии Владимировиче, Бобров прервал и очень серьезно сказал: “Тарасов — великий теоретик хоккея!”».

Ну а тогда, в конце ноября 1953 года, Тарасова заменили Чернышевым. Вот и весь механизм. Боброву и ходить никуда не надо было. В его-то статусе игрока, от которого, как говорил один из руководителей Спорткомитета, «по существу зависел успех нашего хоккея» и который «оказывал сильнейшее влияние на ход событий… самим фактом своего существования в хоккейном мире». Игроки нажаловались в Братиславе проверяющим. По возвращении в Москву хоккеисты рассказали обо всем Боброву. Спортивные руководители, не приходится сомневаться, мнением Боброва перед коллегией не поинтересоваться не могли.

Тарасов никогда не отрицал, что у него с Бобровым перед чемпионатом мира 1954 года был конфликт. В феврале 1989 года, буквально накануне чемпионата мира, произошло резкое обострение ситуации в ЦСКА и сборной — из-за непримиримого, казалось, конфликта между тренером Виктором Тихоновым и ведущими хоккеистами, поддержавшими Вячеслава Фетисова. «У меня в свое время был конфликт с В. Бобровым накануне такого же ответственного выступления сборной СССР на международной арене, — вспоминал тогда Тарасов в газете «Социалистическая индустрия». — Я отправился к председателю Всесоюзного спорткомитета Н. Н. Романову, доложил о ситуации и заявил: Бобров важнее, чем мои амбиции, прошу назначить старшим тренером А. И. Чернышева…»

«Я знаю, — утверждал Николай Пучков, — что Бобров поставил вопрос о том, что он едет на чемпионат мира как игрок и как капитан команды, но тогда в роли старшего тренера не должен ехать Анатолий Владимирович».

По свидетельству Константина Андрианова, вопрос «Тарасов или Чернышев?» они с Романовым обсуждали предварительно, до заседания коллегии, и «из двух зол выбрали наименьшее, чтобы разрядить страсти и накаленную атмосферу в команде, возникшую в результате действий Тарасова».

Тарасов в те годы проживал период основательного тренерского становления. Всё, чем он длительное время занимался на ниве наставничества — в футболе и в хоккее, — шло, конечно же, в зачет, но гэдээровская история стала для Тарасова предметным уроком. И, как показали дальнейшие события, тренер этот урок хорошо усвоил. Он отметил для себя, что воспринимать новое способны только единомышленники, тренеру полностью доверяющие, готовые вместе с ним истово работать ради достижения общей цели и не занимающиеся закулисными дрязгами. Отметил Тарасов и необходимость более тщательного подхода к дозированию нагрузок на различных этапах подготовительной работы к сезону. Он признал приоритет медицинских показателей при разработке объемов тренировочной работы и уже тогда стал задумываться над возможностью привлечения науки к жизнедеятельности команды.

Почти сразу после замены тренера сборной начались матчи восьмого чемпионата СССР. Он продолжался недолго, всего 54 дня, завершился 21 января 1954 года и вновь — четвертый раз подряд! — стал неудачным для тарасовского ЦДСА. В трех чемпионатах армейский клуб проигрывал ВВС даже тогда, когда не играл Бобров. На сей раз Тарасова, который впервые не выступал в роли играющего тренера, опередил Чернышев с «Динамо». И это несмотря на то, что в ЦДСА из расформированного летом 1953 года ВВС перешли такие хоккеисты, как Григорий Мкртчян, Николай Пучков, Александр Виноградов, Павел Жибуртович, Евгений Бабич, Виктор Шувалов и, наконец, Всеволод Бобров. Все они той же весной в составе сборной СССР стали чемпионами мира.

Спустя 17 лет после победы в Стокгольме Всеволод Бобров в книге «Рыцари спорта» без всяких на то оснований обвинил Анатолия Тарасова в малодушии и отсутствии патриотизма. «История щепетильна, — писал он. — Она не терпит фальши и неправды. Она требует безусловной точности в оценке действия каждого из людей. Анатолий Владимирович Тарасов не очень верил в ту пору в команду и без Боброва, и с Бобровым. В Стокгольме он был представителем Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта. Именно он накануне матча с канадцами заявил: “Надо ‘сплавить’ матч. У канадцев нам ни за что не выиграть. Надо беречь силы для переигровки со шведами. Надо постараться выиграть хотя бы звание чемпиона Европы”… Единственным человеком, который от начала и до конца занимал непоколебимую, мужественную и решительную линию, был старший тренер нашей сборной, заслуженный мастер спорта, ныне заслуженный тренер СССР Аркадий Иванович Чернышев». (Турнирная ситуация в Стокгольме складывалась таким образом, что перед последним матчем с канадцами сборная СССР уступала им одно очко и в случае поражения должна была провести дополнительную встречу со шведами за второе место на чемпионате мира и за первое в первенстве Европы.)