В статье «Риторика как подход к обобщению действительности» академик С. С. Аверинцев дает очень яркие примеры двух полярно противоположных типов мышления: риторического и романтического. В качестве первого автор приводит экфрасис (описание) битвы из Либания: «У этого рука отторгается, у того же око исторгается, сей простерт, пораженный в пах, оному же некто разверз чрево... Некто, умертвив того-то, снимал с павшего доспехи, и некто, приметив его за этим делом, сразив, поверг на труп, а самого этого – еще новый. Один умер, убив многих, а другой – немногих». Проанализировав значимое для текста и характерное для греческого языка обилие местоимений, С.С. Аверинцев замечает: «В экфрасисе Либания поражает этот дух отвлеченного умственного эксперимента, этот уклон к перебору и исчерпыванию принципиально представимых возможностей». Подчеркнем для себя последние слова.

В той же статье на других примерах автор показывает склонность риторического мышления к перебору представляющихся возможностей. Такой перебор образует как бы скелет риторического текста. Особенно удивительным представляется перебор и каталогизация не того, что утверждается, а того, что отвергается. Так, прославляя в своей оде уединенный жребий поэта, Гораций, носитель риторического мышления, изображает и другие, отвергаемые им жребии, при этом отдав их детальному описанию 26 из 36 строк стихотворения. А вот противоположный пример, который сам С.С. Аверинцев назвал гротескным, но который, однако, типичен для романтического мышления вообще и для русского романтического мышления в особенности: «... в предреволюционном Петрограде завсегдатаи кабаре "Бродячая собака" – поэты, актеры, живописцы и музыканты – окрестили всю ту часть человечества, которая занята каким-либо иным видом деятельности, а равно и предается праздности, "фармацевтами", причем особенно гордились тем, что не делают ни малейшего различия между статусами министра или кухарки, профессора или кавалерийского офицера». Подобное поведение, безусловно, является проявлением снобизма, но для нас важен не он, а само нежелание представителей богемы «разбираться» в том, что они отвергают. Трудно представить себе что-либо более антириторичное.

В «Бродячей собаке» собирались люди аполитичные. Но разве сами политики, их современники, не ставили всех своих оппонентов на одну доску, не видя разницы между левыми и правыми? Когда большевистская пропаганда объединяла левых и правых в одной категории «врагов», порождая такие определения, как «троцкистско-бухаринский блок», это было неубедительно прежде всего с риторической точки зрения, и при первых же проблесках свободы слова большевикам об этом напомнили.

Итак, риторическое мышление не только дедуктивно, схематично и теоретично, но еще и стремится к перебору возможностей, к полноте. Связь риторики с категорией возможного и с выявлением потенций той или иной ситуации глубоко органична. Необходимость в ораторе появляется там и только там, где сообщество людей стоит перед каким-либо выбором. Сам оратор должен знать, чем чревата рассматриваемая ситуация и уметь словами дорисовать ее различные реализации.

В XIX веке, во времена негативного отношения к риторике (о чем чуть ниже), еще не знали о так называемых возможных мирах и виртуальной действительности. Теория была прежде всего "суха", в то время как "древо жизни пышно зеленело". В теории видели лишь скелет, оголенный ствол жизни, а не возможность быть в чем-то богаче наблюдаемой эмпирики. За теорией, конечно, признавалась возможность предвидения, но детерминированная цепь причин и следствий мыслилась как единственно возможная. В переборе вариантов не было необходимости, так как правильным вариантом был лишь один, прочие же являлись уделом "фармацевтов". Перебор возможностей представлялся «пустоцветом на дереве познания», издержкой работы абстрактного ума, чем-то вроде побочного эффекта в нормальной познавательной деятельности. Сегодня мы имеем дело с вероятностной картиной мира, и риторическое мышление стало нам ближе. Самые обычные люди привычно рассуждают о том, что события могли пойти либо по одному, либо по другому сценарию. Эти новые представления, ставшие уже бытовыми, стимулируют риторическое мышление.

Культ опыта – накопление и проверка эмпирических данных – при детерминистской картине мира и совершенном невнимании к категориям "вероятность" и "информация" (как хранить, обрабатывать и передавать результаты опыта), непонимание того, что человек живет не только в мире фактов, верифицируемых опытом, но и в мире мнений, имеющих другую верификацию, – вот те скалы, о которые еще сто лет назад разбилось риторическое мышление. Его сильная сторона, связанная с категорией возможного, временно оказалась невостребованной.

§ 4. Становление риторики. Кризис и возрождение риторики

Термин «риторика». Возникновение античной риторики. Роль риторики в системе образования. Причины общеевропейского кризиса риторики. Причины возрождения риторики. Роль информационного общества и массовой культуры в возрождении риторики. Судьба риторики в русской культуре.

Слово «риторика» восходит к греческому «ораторское искусство» (лат. rhetorica, гр. ρητορική). В русской передаче оно сначала писалось через «е»: «реторика».

Под риторикой понимается как научная или учебная дисциплина (в этом значении мы и употребляем этот термин), так и само искусство риторики (для передачи этого значения будем пользоваться в основном русским термином «красноречие»). Слово «риторика» употребляется также и в уничижительном смысле. Обычно так характеризуют пустую, но претенциозную речь, пустые и громкие обещания. Это значение закрепилось за риторикой со времен ее кризиса.

Риторика возникла в Древней Греции в V в. до новой эры. Уже тогда был составлен первый, не дошедший до нас учебник риторики. Первыми теоретиками риторики в античной Греции были софисты, в интерпретации которых риторика была наукой об убеждении кого угодно в чем угодно. Кроме того, софисты не вполне отделяли «очаровывание» речью от убеждения ею. Это хорошо видно по софистической трактовке специальных языковых средств (фигур), изобретение которых приписывается Горгию. Горгий пишет о том, что фигуры «чаруют». Горгиевы фигуры делают речь скорее красивой, чем убедительной, и в последующих списках фигур фигуры Горгия занимают достаточно периферийное положение. К Горгиевым фигурам относится, например, исоколон – равенство частей высказывания, делающее прозаическую речь ритмичной.

С критикой софистов выступил Платон, который в противовес риторической речи выдвинул особую речевую манеру (диалектику), когда участники диалога объединены общей целью – поиском истины. Это позволяло риторике обрести этическую опору, но уводило от решения собственно риторических задач. Эти задачи были решены Аристотелем, создавшим для риторики теоретический и этический фундамент. Именно Аристотель назвал главным качеством речи ясность, что и сегодня позволяет разграничить убеждение и манипулирование. «Риторика» Аристотеля не потеряла своего значения и в наши дни.

В середине второго века до н.э. возникает римская риторика. Крупнейшим теоретиком и, несомненно, самым талантливым практиком римской риторики был Марк Туллий Цицерон. Однако в области теории его, пожалуй, превзошел человек, который одним из первых стал носить звание профессора, – Марк Фабий Квинтилиан, автор трактата «Об образовании оратора», профессиональный учитель риторики.

В эпоху поздней античности риторика заняла в системе образования самое высокое место. Если в начальной школе – школе литератора – учили читать и писать, в средней школе – школе грамматика – понимать и ценить древних авторов, то в тогдашней высшей школе – школе ритора – учили активному владению речью. Без риторического образования общественная карьера была невозможна.

Относительная однородность риторических школ и общий круг образцовых авторов делали риторику в известном смысле слова несущей конструкцией в жизни античного общества. Трудно сказать, что могло бы заменить ее цементирующую роль в огромной, многоязыкой, почитающей разных богов империи.