— Вот вы где-то написали, — сказала она, — как страдает глухарь в своей любовной песне, и потом сказали, что все животные переживают любовь как страданье; только человек сделал из любви себе удовольствие. Теперь по себе можно понять, какое это «удовольствие».

— Не все же, — ответил я, — не одни муки, есть и сладость.

— Мало у нас сладости было, — сказала она.

В сущности она, всё она платит и по моим долгам!

— Так вот, — сказала она, — если мы решили жить вместе...

Я глаза вытаращил:

— Да разве вы не решились?

— Нет, у меня решено, я же сказала вам, что у меня решено и всё кончено.

Значит, обмолвилась...

Без сомнения, она мучается, колеблется, страдает и в то же время однажды что-то поняла (что можно перейти через долги), и это стало у неё категорическим императивом.

Её письмо в эти дни:

«Простите меня, что я Вам, измученному, говорю о себе. Но кому же мне пожаловаться, как не Вам, когда мне больно? Я ещё никогда такой боли с Вами не испытывала, как после сегодняшнего нашего расставания, и единственное облегчение — беседа с Вами. Надо ещё пережить длинную ночь и ещё полдня, пока мы снова будем вместе. Я нашла несколько мыслей, на которых попробую утвердиться. Им, а может быть, и Вам это кажется сомнительным, но я люблю Вас, и сегодня больше, чем вчера, потому что ещё больше Вас узнала. И так я, может быть, буду любить Вас всё больше и больше и всё больше буду мучиться.

Я чувствую как бы нить, идущую от меня к Вам, но она протянута в пустоту, потому что Вы далеко. И вот по этой нити непрерывно идёт боль, она прекращается, только когда я принуждена отвлечься каким-нибудь делом (в школе — забываю). Это — от пространственной разделённости. Когда я с Вами — мне всё не кажется таким безнадёжным и страшным.

Как только Вы около меня, я представляю себе, что держу Вашу голову, и вся боль прекращается. Не упрекайте меня, что Вы зажгли этот огонь, — он из сердца. Если б никогда страсть не вернулась в Ваше чувство ко мне (чего Вы так нелепо боитесь), мне довольно, поверьте, Вашего внимания, общей мысли и простой пространственной близости. Так мне кажется сейчас... Но быть вместе и в то же время врозь — я не вынесу. Я мучаюсь от этих встреч, каких-то краденых, в ресторане, в вестибюле... Что же будет со мной, если у Вас не хватит сил и Вы сдадитесь!

Я доверяю Вам, может быть, Вы и вправду умней меня своим особым умом, но не он ли наделал все эти беды? Помните, как Вы меня убеждали, что Е. П. давно живёт одна и привыкла к Вашей свободе, а что сыновья — те всё понимают и, конечно, поймут и будут друзьями. Что это было — страх взглянуть правде в глаза и в то же время страх меня потерять или Вы правда не понимали обстановки и людей?

Может быть, эта Ваша «кривая» нас и вывезет. Но когда? И я хочу достичь временного покоя в полном полагании на Вас, а с другой стороны, готовлю себе защиту — мысль, что мне эта любовь дана не будет, что я не достойна радости. Я готовлюсь расстаться с ней, в то же время всем существом своим надеюсь на Вас. Я хочу просить Вас не видеться со мной, потому что я не могу быть сытой беседой на улице, и душа потом болит вдвое сильней.

Не думайте, что это слова. Это правда. Я буду пока жить своей привычной жизнью, работать, заботиться о маме, считая Вашу любовь мечтой. Эта мысль будет защитой, потому что я, с тех пор как Вас люблю, стала беспомощной и мне всё становится сейчас не под силу. Мне легче было бы жить на Вашем месте: у Вас в руках действие, а у меня полная зависимость и ожидание. Когда Вы освободитесь — Вы придёте за мной. Не насилуйте только себя — мне вымученное чувство не даст радости. А я устраняю свою волю и ум.

Продолжение утром. Только ночью я поняла: Вы просто усомнились во мне под влиянием домашних, может быть, усомнились даже в своём ко мне чувстве. Вы предложили мне временно поселиться с Вами в чужой квартире, а Е. П. будет жить у вас и „охранять“ Ваше имущество на случай, если Вы во мне ошибётесь (её слова). Вдумайтесь, какое это унижение!

Они бьют самым верным оружием — они разлагают Вашу веру. Вам ли я буду говорить о достоверности веры, о том, что без неё вся наша борьба будет бессмыслицей. Ваши два рассказа — тогда и от них надо отречься, да и от всего лучшего отречься, что сделано и сказано на земле, потому что всё — из этого источника.

Отдохните в одиночестве, потребуйте себе хотя бы временного одиночества, посмотрите в своё сердце, взвесьте силы, положение и тогда поступайте как можете. Вы должны понять, что я не буду бороться их оружием, но я не буду терпеть их подозрения.

Я пережила за эту ночь обиду и вижу, что нет иного пути для меня, как выход из этой борьбы.

Я почти не надеюсь, что у Вас хватит сил: слишком сильны Ваши «благожелатели», слишком добры мы с Вами. Это крест. Вы не выбрали его на Новый год, но он сам Вас настигает.

Я надеюсь ещё на какое-то чудо, но, конечно, я просто смягчаю боль расставанья с мечтой.

Не судите меня, что я оставляю Вас в неравной борьбе. Поймите: я одна, с мамой больной на руках, потрёпанный страшными ударами человек и сейчас ещё выбитый из колеи.

Вы можете все там плакать, кричать, драться и не спать, потому что Вам можно болеть, лежать и утешать друг друга. Я же должна завтра идти на работу и работать хорошо, иначе я погублю свою мать и потеряю всякую почву в жизни.

Е. П. требует жалость и получает и жалость, и заботу — она вяжет Вашу совесть. А я всю ночь плачу в подушку, чтоб не слыхала мама, а когда бываю с Вами, мне жаль Вас и я стараюсь, чтобы Вы не видали глубины моего горя.

Они отнимают у Вас капля по капле веру в меня, — да разве во мне тут дело, разве до меня Вы не о том же писали и думали? Я-то прочла Ваши прежние дневники!

Я отстраняюсь не из-за страха борьбы, а из-за страха унижения Вами — Вашим неверием и предательством моего лучшего, что сейчас делает из меня, мечтательницы, человека. Ещё — я не хочу сеять вокруг себя эту вражду. Если бы я знала, что Вы настолько связаны с Е. П., я не пошла бы Вам навстречу.

Ещё раз прошу Вас — потребуйте себе одиночества и в покое взвесьте всё: верните мне всю свою безрассудную любовь, то щедрое и прекрасное чувство, которое породило и моё ответное. Тогда я приму любое Ваше решение с закрытыми глазами. Но как я могла вчера согласиться на какие-то временные мены квартир, когда я чувствовала, а сегодня ночью и поняла, что тут всё основано на недоверии и Вы действительно наполовину согласились доверить Е. П-не охрану своего житейского благополучия на случай моего предательства. Она будет охранять квартиру и вещи, а мы поживём пока временно: Вы проверите себя и меня... Ведь так она вам предлагала? Но Вы не согласились, не правда ли, Вы не могли так думать обо мне?

Если дело непоправимо, так и скажем: мечты не воплощаются. Пишите о них, если это Вас тешит, а я Ваших книг читать не буду. Я прощаю Вам от души всё то зло, какое Вы невольно мне причинили, не зная своих сил и своего плена.

Вы сами предложили и настаивали, чтоб мама жила с нами. Вспомните, я вначале отказывалась от этого, а Вы мне сказали: „Кого вы любите — буду любить и я“ Это Вы говорили из любви, и это было прекрасной щедростью. И в два дня, под влиянием людей, меру понимания которых Вы знаете, мама превратилась в „тёщу“.

Знаете, я Вас так люблю, что готова была отказаться от совместной жизни с мамой. (Хотя Вы знаете, что нас с нею связывает!) Но сейчас поздно, и побеждает не тот, кто отказывается, а тот, кто требует. И поэтому единственный выход, это уйти из этой страшной жизни. Только не пугайтесь, я не грожу Вам стрихнином. Я ищу благородного и даже радостного выхода: я снова приведена к той двери, перед которой некогда стояла с О. Я знаю, он, умирая, думал только об одном — о том, чтобы я вышла на свободу из житейского плена страстей. И надо же, чтоб он участвовал в нашей с Вами любви, чтоб всё и началось-то с моего рассказа о нём, с чтения Вами его писем. И всё это было, чтоб подготовить эту жестокую и, может быть, благодетельную катастрофу, освобождающую меня от человеческого утешения.