В этот день впервые появляется в дневнике одумка: «А и вполне возможно, что это был соблазн, что это путь не к себе, а от себя».

Это запись о привычной «свободе», которую писатель считает высшим благом и от которой, однако, его тянет, как с трона, сбежать...

22 января.

Вчера была вторая встреча с новой сотрудницей. Валерия Дмитриевна. Фамилии не знаю.

Вот и вся запись обо мне. Я же записываю в этот день так: «Во время моей болезни М. М. звонил мне, выражая сочувствие, и непременно просил прийти. Шла я с двойным чувством — отталкивания и надежды. Надо признаться — неприятно было, что в больших пустоватых комнатах будут заметно-уродливы мои забинтованные ватой ноги.

М. М. собирался с сыном на охоту. Это был новый для меня человек: несколько растерянный, неряшливо одетый, добродушный, весь открытый. Усадил, рассказывал про охоту, напал на любимую тему о «родственном внимании», и неожиданно сказал:

— Вот мы вас летом к своей компании... будем жить в палатке, научим охотиться, правда, Аксюша?

— Конечно, — ответила сияющая Аксюша, — только вот как Павловна посмотрит?

— Да, это верно, — помрачнел М. М., — что делать-то? — обратился он к сыну-охотнику.

— Присоединим по дороге, — ответил сын, скупой на слова.И они уехали.

Я осталась одна с машинкой и рукописями. Аксюша принесла мне почтительно на подносе чай, но на этом церемония окончилась: она уселась рядом, и я должна была выслушать её историю. Она родственница Павловны, жила в деревне, в большой нужде, теперь выписана к М. М., когда тот задумал жить отдельно от семьи в Москве. И вот она за ним «ходит».

— За ним как за малым ребёнком: у него всё открыто для людей — и душа, и деньги. «Вася (прозвище дал), пойди, возьми сена, где оно там!» Это значит — денег возьми. Не запирает и не считает. Я, конечно, копейки его не возьму. Очень он со мной жизнью доволен. А Павловна у нас «сурьёзная». Приедешь к ней, гостинцев от М. М. привезёшь — она головой не кивнёт. Так и уедешь. Это она серчает, что ему со мной хорошо... Вот только жалованье маленькое положили! — заключила Аксюша со вздохом.

В тот вечер я многое поняла, и мне стало не по себе: тут всё разваливается, и я буду свидетелем катастрофы...

Кто бы мог подумать, что кроется за красным деревом, ампиром и Паном!

23 января.

Под влиянием рассказа В. Д. о том, как сейчас живут хорошие люди: Удинцев и другие... И автомобиль, и хорошая квартира в каменном доме хороши сами по себе, и против этого ничего невозможно сказать. Плохо только, когда ездишь на машине, то отвыкаешь понимать пешехода, а когда живёшь в каменном доме, не чувствуешь, как живут в деревянном.

Тогда остаётся владельцу машины и каменной квартиры жить с владельцами, а не с пешеходами, не с теми, кто в стужу прозябает в деревянном сквозном домике.

Бессонной ночью Пришвин подводит итоги. Но это уже не о «Сирене». Это — о загадке всей прожитой жизни. Он записывает свою «рабочую теорию» в качестве отгадки.

(В три часа ночи в постели.) Вечная невеста моя Марья Моревна. Если бы она стала моей женой, то у нас бы с нею были дети, и всё бы у нас стало как у всех и как всегда будет, пока на земле живут люди. Вот отчего так и хочется быть как все и жениться на Марье Моревне. Но на пути естественного моего желания превратить Марью Моревну в жену и создать с ней то самое, что было и есть у всех людей, приходит Кащей и через недоступность Невесты создаёт небывалое.

Вот схема моего личного творчества, краткая история собрания моих сочинений.

Постскриптум: И это сделал именно Кащей Бессмертный (он же Люцифер — ангел ложного света), что бы охотник, очарованный Им, не схватил Прекрасную Даму за копытце.

Так ли это? Пришвин и сам не уверен, что мечту взамен жизни создал именно Люцифер. Иначе почему же он, протестуя только что против «физического романтизма», в то же время сознаёт, что это есть «нечто лучшее» в нём:

«И вот ещё со мной как бывает,— я хочу и не могу как все, и это худо и стыдно мне. Натура не позволяет... Мать моя была такая, и во мне есть страх перед этим. Одним словом, что я о себе думал хуже, чем есть я сам».

Требование полноты чувства без разделённости на плоть и на дух, когда только и возможна без упрёка совести полная человеческая близость, — это и есть у Пришвина «физический романтизм». Всегда ему не хватало с женщиной какого-то «чуть-чуть», и потому он не соблазнялся никакими подменами чувства, не шёл ни на какие опыты — он оставался строг и верен долгу в семье.

...Вот и всплыла наконец на поверхность наша общая тема, и жизни наши в ней совпали. Эта тема — загадка: где в любви свет лжеца — Люцифера и где истинный свет? Это же самое Пришвин вскоре назовёт «загадкой о запрещённой двери». Отныне мы будем вместе загадку разгадывать, искать к этой двери ключ и залечивать наши общие старые раны: у меня от Олега, как и у него от невесты,— они ещё тогда сильно болели.

Но вот, прожив после того долгую жизнь, я говорю себе сейчас и так пытаюсь снять вечный камень с сердца: винить в этих ранах некого. Это объяснит убедительно, великодушно и многократно новый участник нашей, давно, казалось бы, ушедшей в прошлое, юношеской любви. Это сделает Художник.

Он войдёт в наше прошлое, перестроив властно все временные законы; расставит людей, сняв с них маски, на их подлинные места. С божественной данной ему властью он сделает бывшее небывшим и так оправдает наши страданья — он спасёт наши души.

...А пока, в эту ночь на 25 января, он сам ещё не подозревает, к какому великому спасительному делу призывает его судьба. Пока в эту ночь он подводит итоги собственной жизни. Он даже не знает, что это протекает его последняя одинокая ночь.

Глава 4 Рождение темы

25 января.

Я ей признался в мечте своей, которой страшусь, прямо спросил:

— А если влюблюсь?

И она мне спокойно ответила:

— Всё зависит от формы выражения и от того человека, к кому чувство направлено. Человек должен быть умный — тогда ничего страшного не будет.

Ответ замечательно точный и ясный, я очень обрадовался. После того мы говорили друг другу о прошлом, и она мне рассказала историю своей жизни, какую я ещё ни от одной женщины не слышал: такой несчастной жизни я, пожалуй, не знаю, разве Владимира Чернова, просидевшего всю жизнь по ошибке за брата своего Виктора, «селянского министра»^[8].

За ужином я попросил её посмотреть на купленное у спекулянтки сукно, от которого я был в восторге. Она отняла из сукна одну ниточку и размотала: в одной нитке оказалось две, одна шерстяная, другая бумажная.

— Очень плохое сукно, — сказала она, — и вы заплатили втрое дороже.

— Не жалею об этом, — ответил я, — уж очень велико счастье, что у меня есть секретарь, который знает, где настоящая нитка, и в обиду меня больше не даст!

Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 часов до 11 вечера. Что это такое? Сколько в прежнее время на Руси было прекрасных людей, сколько в стране нашей было счастья, и люди и счастье проходили мимо меня. А когда все стали несчастными, измученными, встречаются двое, не могут наговориться, не могут разойтись. И, наверно, не одни мы такие...