Услышав плач и причитания Шахро, шахиншах покраснел от стыда. Вместе с тем он убоялся и Виро. Вот что он ей ответил:

— О ты, что мне дороже глаз, огорченная моим поступком! Ты — моя любимая сестра, Виро — мой брат, а Вис— моя царица и похитительница сердца моего, свет моих глаз, моя желанная, которая мне дороже души и всего царства.

Я ведь люблю Вис, ненавидящую меня, она мне дороже жизни. Если бы она не была своевольной и не поступала бы со мной несправедливо и не срамила бы меня, что хуже смерти, то она была бы осыпана щедротами. Я тебе не открыл тайны: как я мог убить женщину, душу которой предпочитаю своей душе? Хотя я ее пленник, но она не жалеет меня, и мне лучше умереть раньше нее. Сейчас же я пошлю в крепость человека, чтобы он привез Вис. Я не могу жить без нее ни одной минуты, я ошибся. Я хорошо знаю, что она еще навлечет на меня беды. Я претерплю еще много горя, испытаю еще больше неприятностей и затруднений. Пока Вис — царица в моем дворце, я не жду покоя, опасаясь ее козней. И так как ни один день не радует моего сердца и Вис не сулит мне никакой утехи, то не удивительно, что жизнь стала мне в тягость.

Затем он приказал Зарду:

— Поезжай быстрее ветра с двумястами всадниками в крепость, захвати с собой двух коней и привези Вис!

Зард поехал с двумястами всадниками в крепость и привез Вис к шаху Моабаду и Шахро.

Затем приехал Рамин к Зарду и в продолжение месяца скрывался в его доме. Зард стал умолять шахиншаха помиловать Рамина, и Моабад еще раз простил его. Судьба снова стала благоприятствовать Рамину: скрылся див вражды, и зацвел сад радости. В зале царя царей засиял лик луны лун — Вис. Жизнь Моабада стала радостной, ибо он веселился, пировал и взирал на солнцеликую Вис. Хрустальные руки Вис алели от красного вина. Счастливый Моабад осыпал наградами воинов. Долго все так веселились. Разнесся слух по всему миру о всех этих происшествиях и о правосудии Моабада, и прежние горести были забыты.

Поучение. От превратного мира не останется ни радости, ни горя; в конце концов он сведет к одному и горе и радости. Человек должен окрылять сердце свое весельем, чтобы не сократить себе жизнь, ибо не удается ему веселиться до конца его дней; бесполезно тщетное унынье.

Вскоре Моабад на несколько дней уехал в Гурган. Оттуда он вернулся в Морав и стал радоваться радостью Вис. Затем он приказал заделать все окна и входы своего дворца индийской сталью, чтобы даже ветер не мог туда проникнуть. Он велел замкнуть все двери греческими замками и опечатал их своей печатью. Ключи же шахиншах передал кормилице, сказав при этом:

— О искусная кудесница! Я натерпелся от твоих козней, но сейчас умоляю тебя именем бога: охраняй все входы и двери, чтобы Рамин не мог сюда проникнуть.

Я поеду в Заул на охоту, потом займусь государственными делами и задержусь там месяц. Охраняй дворец и двери, запечатанные мною, так, чтобы они остались в неприкосновенности. Еще раз повторяю: умоляю именем бога, ты сама знаешь, что непристойно не оправдать доверие, когда доверяют. Ты не раз убеждалась, что тебе лучше быть мне верной слугой. Если ты мне не изменишь, я исполню желания твоего сердца. Знаю, конечно, что множу свое горе, испытывая уже испытанную, но я потому поручил тебе это дело, что, как я слыхал от мудрецов, если человек поручит свое добро вору, — он сохранит его лучше честного.

Он долго наставлял кормилицу и вручил ей ключи от дверей дворца. Сам он выехал в один прекрасный день в хорошей настроении и велел разбить лагерь неподалеку от городских ворот. Пробыл он там всего день, вспоминал Вис, тосковал в разлуке с ней и сожалел о том, что обременен царскими обязанностями. Рамин, как подобало, сопровождал его на охоту. Вечером Рамин вернулся в город. Когда Моабад велел позвать Рамина к ужину, то ему доложили: «Он уехал в Морав». Моабад догадался, зачем он туда отправился.

Когда Рамин убедился, что двери дворца заперты, он отправился в сад. Там он блуждал, как безумный, сердце его трепетало, он искал Вис и так взывал к ней:

«О возлюбленная, с тех пор как я лишен возможности тебя лицезреть, враги мои радуются. Покажись хоть раз на крыше, чтобы я мог тебя увидеть. Рука печали — на моей голове, а сердце мое стиснуто другой рукой. Этой темной ночью я словно тону в бездонном море. Хотя я и блуждаю по винограднику, но я проливаю здесь столь обильные слезы, что мне кажется, что я плыву по морю. Я полил лозы слезами и землю напитал своею кровью. Но что мне от плача и стенаний, если ты не ведаешь об этом! Если дыханье вырвется из глубины опаленного сердца, я сожгу этот дворец и расплавлю замки на дверях, но как предать огню дворец, где пребывает похитительница моего сердца? Если огонь коснется подола твоего платья, у меня испепелится сердце. Я желаю, чтобы твои глаза всегда похищали у меня сердце, я хочу, чтобы из лука твоих бровей стрелы ресниц пронзили мне сердце. Хотя судьба разлучила нас, но образ твой не исчезает из моих глаз, то он лишает меня сна, то заставляет проливать кровавые слезы. Как мне спать вдали от тебя, как мне жить, не видя тебя?»

Он долго плакал и, устав от слез, уснул среди роз и цветов, хотя и не спал по-настоящему, ибо сердце его было полно горя, а глаза слез. А сад казался ему адом. Он был около Вис, но не мог к ней приблизиться. Когда Вис узнала, что Рамин в саду, но не может проникнуть во дворец, она заметалась, как безумная, царапая лицо и проливая кровавые слезы. Зная, что Рамин здесь рядом в винограднике, она испытывала такую боль, словно ей прижигали сердце раскаленным железом. Она взывала к кормилице о помощи, сгибая при этом палец в знак покорности.

— Бога ради, вспомни, что я воспитана тобой, вспомни, как я люблю тебя, и найди мне средство освободить от уз сердце мое, распечатай двери дворца и яви мне в эту темную ночь луноподобный лик Рамина! Ему предстоит далекая дорога. Рамин — моя единственная надежда, с которой я не могу расстаться. Эта ночь темна, как моя судьба, и я вспоминаю похитителя сердца моего с мрачного моего пути. Он близко от меня, но я не могу его видеть, так как двери накрепко замкнуты и запечатаны. Лучше бы он был на расстоянии ста дней пути, если мне не суждено его видеть. О кормилица, пожалей меня, я родилась несчастной, сердце мое было поражено горестями, и бог запер в нем двери радости тысячью замков. Хватит мне унынья и любовного горя, а тут еще закрытые двери лишают меня радостей! Когда меня заточили во дворце с запертыми дверями, снова раскрылись раны души моей и моего тела и я лишилась надежды на жизнь. С тех пор как возлюбленный перебирал мои кудри, он овладел моим сердцем. Но с тех пор как я его не лицезрею, мои глаза пронзили стрелы с алмазными наконечниками, и я не в силах жить. Пожалей мою безотрадную юность и открой мне на минуту двери, чтобы повидаться с Рамином!

Кормилица так ответила ей:

— Я не могу быть закоренелой злодейкой и безбожницей. Ведь шахиншах лишь вчера ночью покинул наше обиталище и мне доверил охранять его. Он увещевал и молил меня именам бога выполнить это поручение, как его завещание. Как же мне уже на вторую ночь нарушить клятву, ему данную? Как я посмею раскрыть запечатанные им двери и как смогу противостоять его гневу? Если бы я распоряжалась даже тысячами воинов, и тогда бы я была бессильна! Он рассчитывает на мою преданность, как же я могу не оправдать его доверия или стать клятвопреступницей? Не надейся, что я изменю шахиншаху. К тому же, он раскинул лагерь невдалеке от городских ворот, нас разделяет расстояние меньше, чем один день пути. Может быть, бог ведает, он даже не останется там ночевать и прибудет сюда. Не подобает мне взять на себя столь тяжкую вину. Боюсь, что за содеянное зло нам воздадут злом. Сказано неким мудрецом, что злодея неожиданно настигает зло.

Этими словами кормилица лишила Вис всякой надежды. Потом, погодя, она добавила:

— О лунноликая, иди к своему ложу. Не греши перед шахиншахом. Потерпи эту ночь, чтобы потом обрести долгую радость. Клянусь твоим солнцем, я боюсь, что Моабад неожиданно нагрянет ночью, и что тогда с тобой будет? Послушайся меня и ослепи этой ночью глаза дьяволу.