— Да. Я люблю тебя. И к чему мне жизнь без твоей любви?

До метро они шли молча. Её молчание было тяжелым от мыслей, ей так хотелось, чтобы этот день длился вечно и чтобы он никогда не начинался. Но разве это возможно? Нет, и это то, что нужно.

Когда они дошли до метро, Макс остановился. Стоя около Вероники очень близко, Макс, смотря мимо неё, произнес:

— А ведь нам было здорово вместе. Помнишь?

— Да, помню.

— Иногда я думаю, а может быть, здорово было бы всё повторить? Как думаешь?

— Конечно, если ты захочешь, я буду ждать.

— Я знаю.

Он всегда знал. И Веронике он казался почти божеством, всегда недосягаемым, временами прекрасным, но чаще всего жестоким и ужасным.

Сколько было ещё таких встреч? Не так много, но каждая из них искривляла восприятие мира, изменяла ход событий и оставляла тонкий глубокий незаживающий след в памяти и сердце. Всё чаще Вероника думала, что они с Александровским движутся параллельными путями, да и всегда ими шли, а ведь они, как известно, не пересекаются, находясь в одной плоскости. А сколько ещё будет таких странных свиданий в параллельной для Фадеевой жизни?

Как бы ни хотелось Веронике, чтобы день длился вечно, он завершился. А на следующий день её ждала работа.

Субботняя смена была на редкость убойной. Отделение было свободно для приема пациентов, так как обычно к выходным многих выписывали вне зависимости от степени их выздоровления и готовности к лечению дома. А раз свободных мест много, то ничего не оставалось делать, как принимать новых пациентов, и их принимали. Принимали любых пациентов: резаных, колотых, пьяных, умирающих и симулянтов, экстренно-оперированных и плановых, женщин и мужчин, молодых и стариков. Переводы в реанимацию, и возвращение на отделение, приём неоперабельных пациентов, для которых больница была последней иллюзорной надеждой, и отказы нуждающимся в помощи, потому что для них уже не было места. Это была обычная субботняя ночь в обычной городской больнице, принимающих всех, кого только могла доставить скорая или неотложная медицинская помощь. К полуночи бригада была вымотана, будто все отработали не половину, а по две с половиной смены, не выходя из больницы. Но это было только начало. Когда думаешь, что хуже уже не будет, то обычно бывает, и так, что даже представить было не возможно. Около часу ночи очередная «скорая» привезла молодую девушку с огнестрельным ранением в область сердца. Она была ещё жива. Врачи были уверены, что операция вернет её в этот мир.

Вероника стояла у окна, смотрела в темноту ночи. В больнице ночью тихо даже в самые напряженные сутки. Пустые коридоры, полные призраков и шорохов, тёмные повороты и тени искореженных веток деревьев, скользящие вдоль окон черной лестницы, внезапные неизвестные звуки, исчезающие быстрее, чем вы поймете, что это. Иногда ночью бывало страшно, а если уж совсем хотелось острых ощущений, то следовало подать коллегам идею о приведениях и духах умерших на отделениях и начинался вечер рассказывания страшилок. А ещё было постоянное ощущение чьего-то присутствия, наверное, тех самых духов умерших. Зимой всегда было иначе, летние ночи светлее и не настолько тревожны. Зато зимой темнеет раньше, и можно вечерами, сидя на широком подоконнике, смотреть в окно на грузовики, проносящиеся в блеске габаритных огней по трассе, проходящей вблизи больницы. Они исчезают, они свободны. А ты сидишь и знаешь, что ближайшие двенадцать часов ты никуда не можешь уйти. Так и этим вечером Вероника смотрела в сероватое летнее небо, стоя у окна, времени сидеть на подоконнике на сей раз не было. Не так интересно, но и оставалось работать не так много — каких-то девять часов. Вечером она звонила Майку, и они договорились встретиться и прогуляться по центру. Когда тебе чуть больше двадцати лет, ты ещё можешь после тяжелых суток пойти гулять. Она обдумывала маршрут прогулки, полностью погрузившись в мысли, когда звонок телефона, разорвавший тишину отделения вернул её в реальность. Вероника бросилась к телефону, схватила трубку:

— Первая хирургия.

— Ника, это Юрий Иванович. У нас тут есть небольшая проблема. Нам надо в экстренном порядке получить кровь для идущей операции, требование я уже написал, и для огнестрела сердца нужна теплая первая группа, желательно положительная. И как выяснилось у нас не так много сегодня на смене в больнице тех, у кого первая положительная, и те кто мог, те уже кровь сдали, но её все равно мало. У тебя какая группа крови?

— Первая. Вы хотите сказать, что мне надо сдать кровь и потом продолжать работать?

— Там несколько человек уже в отделении переливания. Спустись, если можешь, это не обязательно, но ты можешь дать ей шанс.

— Хорошо.

Вероника, на ходу пристраивая колпак и застегивая верхние пуговицы на халате, поднималась в операционную за требованием для отделения переливания. Когда она поднялась в операционную, то поняла, что работы и правда много: заняты были все три экстренных стола.

«Да, чудесная ночь. Поработали замечательно. Хотя ещё не доработали до конца. И уж сегодня точно хуже уже не будет, может быть», — подумала Вероника. Заходя в операционную, она натолкнулась на Юрия Ивановича, выходящего в коридор:

— Быстро ты, однако, — иронично сказал Пустовой, намекая, что Фадеева слишком долго поднималась с отделения в операционную.

Вероника пропустила иронию мимо ушей и спросила:

— У нас ещё что-то будет сегодня?

— Да, Вероника, внизу ещё парочку интерны принимают. Один пойдет на пост, там Панченко уже пишет назначения, так, что это на твой пост, и один пойдет в операционную — это к Ирине на пост, каждой ещё по одному, чтобы не обидно было.

— Ага, мне и так уже достаточно и совсем не обидно, — съязвила Вероника.

Теперь Пустовой сделал вид, что не заметил шутки и серьёзно сказал:

— Да, Головейко в ОПК, ты ему требования и историю отдай, он определит, совместит и сам уже её принесет.

— Да, я поняла. Огнестрел оперируют?

— Да, ждем кровь. Понятно?

В таких ситуациях обычно не думают, в таких ситуациях выполняют свою работу. Выйдя из операционной, Вероника быстро спустилась по лестнице и сама не заметила как пролета длинные двести метров коридора до отделения переливания. Отдав требования на кровь медсестре, подошла к Головейко. Ей очень хотелось спросить его, кто та девушка, сердце которой остановлено полётом пули, но она почему-то не решилась. Не всегда можно задавать вопросы, да иногда и знать какие-то вещи совершенно не обязательно.

Как только Головейко забрал кровь, Вероника подошла к Александру Германовичу, заведующему отделением переливания крови:

— Александр Германович, наши просили первую положительную теплую, у меня первая группа крови и я хотела бы сдать.

Александр был красив. Он нравился, наверное, большей части женского персонала больницы. Когда Вероника по рабочей необходимости оказывалась в отделении переливания крови, ей всегда очень хотелось увидеть его, просто увидеть. Обычно требования подписывал он сам, так было положено. И когда Веронике выпадала счастливая возможность, то она, затаив дыхание, смотрела на него. Александр Германович был высокий хорошо сложенный мужчина лет сорока. Тёмные волосы уже слегка тронула седина, что не только не портило его, но делало ещё более привлекательным. Черты лица не были правильными, но были очень тонкие и казались выточенными из мрамора, теплого и согретого солнцем. Чёрные глаза смотрели на мир критично, а тонкие красивой формы губы всегда хранили отпечаток лёгкой ироничной улыбки. Он ей нравился, но это было её личное дело. Он никогда, как ей казалось, не обращал на неё никакого внимания. Когда Александр подписывал документы, Вероника с восхищением смотрела на его руки. Они у него были красивой формы с длинными тонкими и очень сильными пальцами. Но обычно подписывание документов занимало от силы пять минут, да и говорить медсестре с врачом особенно было не о чем, так что всё это было лишь фантазиями Фадеевой. Так было и сейчас, когда она обратилась к нему.