— Аннелиза, ты, верно, ждешь, пока твой букет вырастет? — спросил кто-то сзади. — Ты совсем пропала. Здравствуй, старина. — К ним подошел Макс. Аннелиза так долго не возвращалась, что дамы забеспокоились и послали его вслед. В такую жару!

— А вы стоите перед забором и что-то там выглядываете. Я ничего не вижу.

— Аннелизе очень хочется достать мальвы. Но это невозможно.

— Действительно, невозможно, нас могут увидеть.

Макс ничего не ответил, отворил калитку — она громко и неприятно заскрипела — и сказал несколько слов одному из сидящих там мужчин, вежливо, держа шляпу в руке. Тот, который был моложе всех, встал, подошел к цветам и сорвал самые красивые — три великолепные пики, увенчанные цветами. Он отдал их Максу. Тот горячо поблагодарил. Калитка опять заскрипела.

— Вот, Аннелиза, для твоего букета. Счастливо развлекаться. Прощайте.

И он ушел обратно в свою любимую тень, наслаждаться покоем. Юноша с завистью посмотрел ему вслед. Как просто все решалось, как все само собой разумелось… Наш брат не догадается поступить так. И презрительно пожав плечами, он заявил:

— Плебей. Никакого такта и душевной тонкости.

Но Аннелиза его не слышала. Она стояла, любуясь своими цветами.

— А теперь мы пойдем в лес, — радостно сказала она. — Папоротник… Вы ведь знаете…

Он знал. Между прочим, она произносила это слово неправильно. И тогда они пошли в лес.

Идите и не беспокойтесь. Счастливые, я не буду вам докучать дольше. Почему должен я удовлетворять любопытство посторонних? Для этого нет никаких причин. Небо голубое, солнце сияет, и в светлой листве громко хлопочут птицы. Идите спокойно. Я делаю жест рукой, словно закрываю занавес, и повторяю эти шесть слов: и тогда они пошли в лес…

1907
Перевод Е. Фрадкиной

Предчувствие весны

Радуга (сборник) i_002.png
ожно нарушить ваше одиночество, фрейлейн? — спросил молодой блондин в пенсне, распахнув дверь вагона перед девушкой в белом свитере. Вопрос прозвучал чертовски непринужденно. Девушка открыто посмотрела ему в лицо, словно желая найти подтверждение выводу, который она сделала, давно и украдкой наблюдая за ним, помедлила, улыбнулась и спокойно сказала:

— Можно!

Где произошел этот разговор? И дался ли он впрямь так легко и просто? Ах нет, жизнь полна трудностей.

Это случилось в поезде, который, выбрасывая клубы пара, отходит из Инсбрука в 9 часов 25 минут утра и, к сожалению, уже через полчаса, и даже без двух минут, останавливается в Енбахе, откуда тотчас же с важным видом медленно трогается и катит дальше.

Наши молодые люди были все время одни в вагоне, она — почти в самом конце справа, а он, к сожалению, у самого входа слева, совсем у дверей…

Всякий понимает, что «это» не так просто и легко и что, по сути дела, излишняя роскошь описывать, как он, стуча горными ботинками, ввалился в купе за минуту до отхода поезда, а она в это время уже сидела, удобно устроившись в другом купе, причем надо помнить, что в австрийских поездах купе вагонов третьего класса отделяются одно от другого невысокими спинками скамей, а посреди из конца в конец тянется свободный от каких бы то ни было перегородок проход. Вагон был невероятно замусорен, и воздух в нем стоял тяжелый, так как в этом поезде обычно ездят на рынок тирольские крестьяне, и поэтому, надо прямо сказать, он был недостоин встречи, о которой пойдет речь.

Ах, как все было бы просто, если бы судьба забросила его непосредственно в купе девушки и он оказался бы ее соседом. Поезд-то ведь уже шел! А тут, словно в насмешку, их разделял длинный вагон со всей его унылой пустотой. Он робко сидел в своем углу, смотрел на нее украдкой, но, не отводя глаз, судорожно искал предлога и подходящей фразы, чтобы завязать разговор и не показаться смешным, а времени на все про все было только двадцать восемь минут. Он мучительно ощущал, что каждая неиспользованная секунда мстительно воздвигает стену между ним и девушкой и все больше затрудняет их знакомство… А она пыталась через кружок, который отскребла пальцем в промерзшем окне, разглядеть залитую солнцем местность, стараясь не выдать мимолетного любопытства, которое вызывал у нее юноша, сидящий у входа. Вот каково было положение вещей. Что ж ему предпринять? Что сказать? Может быть, без всякой церемонии вскочить, подойти и смело, с грациозной прямотой начать: «Многоуважаемая фрейлейн, поскольку мы оказались с вами попутчиками, разрешите…»

Но не говоря уже о том, что это не в его характере, ему все время мерещились бы за спиной насмешливые, преследующие его глаза, которые лишили бы его всякой уверенности… И разве не видно сразу, что эта девушка в обиду себя не даст, что голова на плечах у нее сидит не зря; девчонка может его так отбрить, что он все эти три дня в горах будет помнить свой заслуженный позор. Да, конечно, он себя знает. А кроме того, что именно он просит ему разрешить? И откуда ему известно, что они попутчики? Он понятия не имеет, куда она едет. Ему в Енбахе уже выходить, она же наверняка поедет дальше… Никто, разумеется, не садится в поезд заблаговременно и не занимает место получше, если едет только до Енбаха, тут безразлично, какое место попадется. Да ты и психолог, оказывается! А она, как назло, такая красивая, свежая, золотоволосая, стройная, и белый свитер так идет к ней, и рот у нее словно создан, чтобы смеяться, и совсем он не маленький, как у подростка, и в синих глазах такой веселый огонек, а юбка, конечно, короткая и еще синее глаз, и на ногах, несомненно, грубошерстные гетры! Об этом, правда, он только догадывается; да, насчет гетр и длины юбки он только догадывается, видеть он ни того, ни другого не мог, ведь девушка не поднималась с места. Но чувство стиля никогда его не обманывало. Она — идеал попутчика, более счастливого случая ему никогда не представится, а время идет, вот-вот раздастся: Енбах! — и ему придется сойти! Опять, как всегда в такие минуты, он почувствовал во всем теле дурацкую дрожь, дрожь беспомощности; он стискивал, судорожно стискивал руки, болтал то правой ногой, то левой, в животе появилась какая-то тяжесть, в глотке, казалось, совсем пересохло. Поезд катился, усиленно грохоча, как всегда при приближении к станции. (Тормозит, вот в чем дело, — подумал он.) Вдруг девушка встала, приподняла рюкзак. О боже, она, кажется, тоже выходит на этой станции, нет, не кажется, а наверняка! Его точно подхватило что-то, куда-то понесло, он устранял бесчисленные преграды, одолевал препятствия и наконец в ту минуту, когда поезд остановился, произнес уже известную нам фразу:

— Можно нарушить ваше одиночество, фрейлейн?

И, как опять-таки известно, она ответила:

— Можно!

Услышав это «можно», он даже не заметил, что все его проницательные умозаключения, решительно все, включая гетры, неверны, и это вполне понятно (с каждым из нас было бы то же самое). Ее юбка, так же как и гетры на мускулистых ногах, оказалась оливкового цвета. Нет, об этом он не думал, он всем сердцем радовался своему счастью и изумительно ясному февральскому утру, ибо солнце, только что заигравшее мерцающим серебром на иглистом кружеве инея, приветствовало громады зубчатых ледниковых вершин — бело-золотую стену на фоне густо-синего неба. Едва путешественники вышли из вокзала, как сразу очутились у подножия горы, и ему подумалось, что намерение взобраться на вершину неприступного и прекрасного ледового властелина — непростительная дерзость.

Предвкушая радость восхождения, он поудобнее приладил на спине рюкзак и вдруг сообразил, что пока еще не услышал от своей спутницы ничего, кроме туманного, только приблизительного разрешения ее сопровождать. Куда? Вот в чем вопрос! А если их пути сразу же и разойдутся? Ведь он приехал с определенной целью, и отказаться от нее ради этой девушки… Он с глубоким удивлением почувствовал, что в душе уже готов допустить такую возможность, хотя это и стоило бы ему длительных колебаний и борьбы с собой. Поэтому он облегченно вздохнул, когда девушка на вопрос, куда она держит путь, — ей понравился его высокий красивый лоб и нескладные руки, настоящие мальчишеские лапищи, — тотчас же ответила:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: