РАССКАЗ ИНДИЙСКОГО ПРОПОВЕДНИКА

В тенистом саду купцы увидели позолоченные пагоды и дивно разукрашенные стены буддийского храма. Вокруг цвели акации, а по стенам вились сиреневые глицинии, нежные и благоуханные. Позвякивали привешенные к крыше бронзовые колокольчики. Длинные пестрые ленты свешивались с крыш. Белые были символами облаков, голубые — неба, зеленые — воды, желтые — земли, красные — огня. Внутри храма, в таинственном полумраке, среди зажженных курильниц и множества глиняных светильников сияли позолоченные скульптуры Будды и бодисатв.

Шло богослужение, и священнослужители, сидя рядом на войлочных расшитых коврах, пели священный гимн Будде. Им вторили флейты, барабаны и маленькие позолоченные арфы. Все они играли слаженно и сопровождали пение необыкновенно тихой и приятной мелодией. Но вдруг в эту прекрасную музыку ворвался ураган все заглушающих звуков. Какой-то рев, тревожный и непонятный, нарушил гармонию. Казалось, сотрясается небо и колышется земля. Тревога охватила гостей. Они в испуге озирались по сторонам, пытаясь понять, кто издает эти странные звуки. И они увидели молодого монаха могучего сложения, который изо всех сил дул в белую витую раковину. Такие раковины можно увидеть только у восточного побережья Индостана. Индийский океан иногда выбрасывал на берег эти редкостные раковины, и тот, кому удавалось подобрать их, считал себя счастливым. Он знал, что за эти раковины могут уплатить даже больше, чем за хорошую лютню. Буддийские монахи считали, что она издает божественные звуки и Будда в своем новом воплощении слышит их.

— Какие же легкие у этого человека! — воскликнул Клеон, который никогда прежде не видел играющих раковин. — Поистине его легкие сделаны из меди, не иначе.

— Таинственно и красиво, — сказал купец из Согда. — Однако наши молитвы перед восходящим Солнцем, с ветками цветущего миндаля в руках, кажутся мне еще красивей. Мы тоже поем свои гимны перед благоухающими золотыми курильницами. Но мы обращаемся к самому Солнцу, к божеству, которое является источником жизни на Земле, а здесь обращаются к человеку, умершему сотни лет назад. Непонятно мне это.

— А мне понятно, — сказал скульптор Феофил. — Они последователи выдающегося человека, принца Гаутамы, который призывал к милосердию. Люди очень нуждаются в милосердии. Они устали от зла и насилия. Вот почему, я думаю, они преданы ему и чтут его память. Надо вам сказать, — продолжал Феофил, — что храм Аполлона в Афинах — один из прекраснейших в мире, я в этом убежден, но здесь своя красота и свое величие. Эти люди обладают удивительным вкусом. Посмотрите, как красиво убран храм. Какая изысканная архитектура! А ваятели как искусны! Возможно, что каменные статуи изваяны греками, но эти ваятели уже отошли от чисто греческой скульптуры и сделали нечто новое, именно то, что нужно было для буддийского храма.

— Ты хорошо сказал о них, — согласился согдиец. — Так может рассуждать человек, который сам создает каменные изваяния, подобные этим. Однако все ли тебе понятно здесь?

— Мне все понятно, но и удивительно, — сказал Феофил. — Как же велик этот Будда, который заставил людей поверить в добро и повел за собой! Вот уже несколько сот лет, как строятся прекрасные храмы в его честь. И мы с вами в храме, воздвигнутом в пустыне для бедных монахов. Удивительно, не правда ли? — обратился он к паломнику из индийцев.

Паломника они встретили уже здесь, у ворот монастыря. Он хотел вместе со всем караваном добираться до кушанской столицы, чтобы увидеть храмы, воздвигнутые кушанскими царями в честь Будды.

— Я не случайно, не проездом оказался у ворот этой обители, — ответил индиец. — Я стремился к этой монашеской обители, чтобы в молитвах рядом со святыми отцами обрести надежду. Я расскажу тебе о Будде.

— Позволь и мне послушать тебя, — обратился к нему Хайран. — Я прежде не встречал людей этой веры. Но делаю для них добро. Я везу рабов: искусных мастеров ваяния, живописи и чеканки. Я продам их жрецам, которые заняты возведением нового храма в столице кушанских царей.

— Я верен Будде, и для меня не может быть дела более важного, чем просвещать. Ведь само имя «Будда» означает «Просветленный», — сказал паломник.

В прохладе тенистого сада было приятно посидеть. Вокруг индийца собрались почти все купцы, которые держали путь в Капису. И хоть многие из них что-то знали о буддистах, увлекательный рассказ паломника произвел на них большое впечатление.

— Есть у нас в Индии гималайский кедр, удивительное дерево, — начал индиец. — Оно живет около тысячи лет, и в тени его ветвей размышлял когда-то принц Гаутама, чудесно рожденный из бока матери. Он родился в семье индийского князя из рода Шакья и с малых лет поражал всех своим умом, силой, ловкостью и красотой. Его юность была безмятежной. Ничто не омрачало его молодости. Он женился. У него родился сын. И казалось, что спокойная, беспечная жизнь продлится до самой старости. Ему было двадцать девять лет, когда он вдруг стал обращать внимание на вещи, которые, казалось, не имели к нему никакого отношения.

Раньше он, проезжая по городу на своем прекрасном белом коне в яблоках, видел только то, что было ему приятно. Он мог обратить внимание на красавицу, которая глянула на всадника из-за шелковой занавески своих богатых носилок. Он мог обратить внимание на дорогую одежду вельможи или на вновь построенный дворец. А тут он вдруг увидел прокаженного, голодного и совсем голого старика. Он долго рассматривал похоронную процессию и призадумался над молодым аскетом, который обрек себя на нищенское существование во имя справедливости. Эти встречи и размышления изменили жизнь принца. Он узнал, что люди несчастны, что они подвержены бесчисленным страданиям и что смерть неизбежна. Он оставил свой богатый дом, облачился в одежду бедного странника и пошел по дорогам своей страны, чтобы увидеть жизнь обездоленных и страждущих.

Гаутама стремился к просветлению, к постижению истины. Семь лет он странствовал, голодал, истязал себя, подавлял свою плоть. И вот случилось так, что, сидя под деревом Познания, Гаутама неожиданно постиг путь к спасению. Он познал тайну переселения душ и четыре священные истины: страдание — общий удел мира; причины его — желания, страсти, привязанности. Конец страдания — в нирване; существует путь к достижению нирваны. Гаутама, познавший священные истины и ставший Буддой, Просветленным, долго сидел возле дерева Познания, наслаждаясь мыслью об освобождении.

Прошло несколько дней, и злой дух Мара стал искушать Будду. Зная, что Будда стремится возвестить истину людям, он призывал Гаутаму сойти в нирвану, ни о чем не заботясь. Но Будда устоял перед искушением. Он пошел к людям, чтобы возвестить истину. В своей проповеди он говорил о том, что жизнь человеческая есть страдание. Рождение, старость, болезнь, смерть, разлука с любимым, союз с нелюбимым, даже недостигнутая цель, неудовлетворенное желание — все страдание. Страдание происходит от жажды бытия, сладострастия, желания, от жажды наслаждения, от жажды созидания и власти. Но есть путь к уничтожению страданий — уничтожить ненасытную жажду, отрешиться от земной суетности. И Будда провозгласил восемь путей истины, которые могут привести к просветлению и познанию. Он называл их: это вера, решимость, слово, дело, жизнь, стремление, помыслы и созерцание. Просветление — это путь к нирване.

Сорок лет Гаутама скитался, — продолжал паломник, — он нес свою проповедь людям. И сотни лет последователи Будды стремятся постичь истину, найти путь к нирване. Последователи Будды воздвигают ему храмы, буддийские монастыри и ступы. Богатые люди не жалеют золота и драгоценных камней, чтобы украсить изваяния Будды. Среди его последователей — народы многих стран мира. Его учение прекрасно!

— О нет, с этим я не согласен! — воскликнул Хайран. — Жизнь так хороша и многообразна! Если отказаться от земных радостей, то для чего же жить на свете? Богатый дом, вкусная еда, красивая одежда — как много удовольствия в этом! А разве не радостно подарить любимой драгоценный перстень? Как можно отказаться от всего этого? Все остановится, если люди будут всего бояться и уйдут в общины аскетов. А нам, купцам, и вовсе делать будет нечего. В моем доме произошло столько несчастий, я перенес столько страданий, что сказать трудно, но я бы не стал монахом. Я жив, и во имя моей жизни и жизни моей любимой дочери я совершаю это путешествие. И вот я встретил в пути вас, добрых людей. Это доставило мне радость. Я много страдал, но я по-прежнему люблю красивые вещи, доброе вино и веселых друзей.

— А я, принимая эту веру, — сказал купец из бактрийцев, — посчитал, что можно и отступить кое в чем. Я готов принести дары для буддийского храма и внести свою лепту в копилку буддийского монастыря, но я не хочу отказываться от радостей жизни и не делаю этого. Однако я считаю себя обязанным прислушаться к человеческому горю. И, если ты доверяешь нам, достойный человек из Пальмиры, расскажи о своих бедах, и мы по мере возможности постараемся тебе помочь, не правда ли, друзья?

— Святая истина!

Хайрану показалось, что так воскликнул не только индиец, благородное лицо которого напоминало святого в белоснежной чалме и в белом одеянии. Хайрану показалось, что вместе с ним это сказали решительно все, одни — словами, а другие — кивком головы. Хайран, человек общительный, но сдержанный, когда дело касалось его личности, проникся доверием к людям, собравшимся в этой святой обители. Он стал рассказывать.

— Вы видели, друзья, как мои слуги раскинули шатры у ворот монастыря? Они позаботились о моей дочери Байт. Кроме нее, у меня никого нет на свете. Байт осиротела, когда ей было пять лет. Я потерял жену. Я похоронил четырех дочерей. У меня осталась одна Байт. В моем богатом доме в Пальмире много слуг, есть экономки, живут учителя, они приглашены, чтобы сделать мою Байт образованной женщиной. Моя Байт умна, красива. И вот настал счастливый день, когда мы назначили свадьбу. Жених ее — достойный юноша из богатой семьи пальмирского купца, моего друга. Случилось так, что юноша оказался по делам своего отца в Александрии. Там он повстречал моего брата, которому предстояло отправиться на корабле в Неаполь по торговым делам. И вот мой будущий зять, Забда, задумал воспользоваться таким счастливым случаем посмотреть Неаполь, а заодно и бой гладиаторов в Риме. Он имел при себе достаточно денег, а в случае надобности мог позаимствовать у моего брата.