— Как это тебя угораздило?

Он невинно улыбнулся.

— Да все она. Графином с водой.

— Она не говорила мне об этом.

— А она говорила тебе о том, как она гонялась за мной с разделочным кухонным ножом?

— Она сказала мне, что ты сбил ее с ног.

— Да едва толкнул ее — совсем чуть-чуть!

— А как же фингал под глазом?

— Это не я! Может быть, молочник. Может, Уолтерс снизу. Может, разносчик. Может, мой брат Майк — у него горячий темперамент. А может, они все вместе пришли туда, и завязалась драка. У нее так много поклонников — неудивительно, что время от времени возникают трения.

— Ты должен извиниться.

— Перед этой последней проституткой?! Никогда!

— Ты поставил ей синяк.

— Она давно напрашивалась!

Но Валенти извинился. Когда я привел его домой, и он увидел кровоподтеки у нее под носом, он упал на колени и стал умолять о возмездии.

— Вызови полицию! Отправь меня в тюрьму! Разведись со мной, Линда! Я не заслуживаю тебя!

Она не оспаривала этой точки зрения. Он поцеловал ее заплывший глаз, а она поцеловала его залепленное пластырем ухо. Они стояли посреди комнаты и целовались. Потом Валенти поднял голову и принюхался. Я тоже не остался равнодушен к этому запаху — благоуханию соуса к спагетти. Он выпустил ее из объятий и вышел на кухню. Она стояла и неуклюже улыбалась уцелевшей стороной лица. Мы слышали, как он орудовал на кухне ложкой в кастрюле. В гостиную он вернулся с загадочным выражением лица.

— А по какому поводу спагетти?

— Я подумала, ты будешь рад.

— Так это ты для меня приготовила?

— Конечно, дорогой.

— Ты уверена?

Она посмотрела на меня слегка испуганно, я посмотрел на Валенти. Глаза его злобно поблескивали.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Я имею в виду, что мы подрались сегодня утром. Ты атаковала меня графином и кухонным разделочным ножом. Ты вышвырнула меня вон. Я сказал, что больше не вернусь.

Линда вздохнула.

— Но, дорогой, Джим сказал, что приведет тебя домой. Я хотела сделать тебе сюрприз.

— И поэтому ты приготовила спагетти аж на семерых?

— А что — много? Я не знала, дорогой.

Валенти сложил руки на груди.

— А может, вы собирались отпраздновать тот факт, что вышибли меня вон? Может быть, и Майк, и Уолтер, и молочник, и разносчик уже приглашены?

— Заткнись, Валенти, — прервал я его.

Линда закричала:

— Я не вынесу этого! Я ненавижу его! Я бы убила его!

Валенти криво усмехнулся.

— Ты слышал, Джим? Ты слышал это? Убила бы меня!

Я вышел из терпения.

— Валенти, ты невыносим! Эта девушка любит тебя. Она пытается сделать тебя счастливым. Она делает все, что может. Но ты изъеден ревностью! Твой рассудок отравлен ею! Ты не заслуживаешь ее! Я думаю, она должна бросить тебя. Я думаю, она вынесла более чем достаточно.

Валенти бухнулся в кресло-качалку и уставился на свои туфли. Мои слова возымели действие. Казалось, он вот-вот заплачет. Мы смотрели на него неотрывно, смотрели прямо в его бесстыжие глаза. Пылкий блеск их начал тускнеть. Потом в уголках набухли две большие капли и скатились по щекам.

— Джим прав, — сказал он. — Линда, ты должна бросить меня.

И тут не выдержала Линда. Видеть его таким — пристыженным и жалким — было уже слишком для нее.

— О, бедный ты мой! Дорогой мой, милый Альфредо!

Она упала на колени перед ним, достала откуда-то платок и утерла его слезы.

— Джим неправ, дорогой. Это вообще не его дело!

— И я мутузил тебя! — он зарыдал. — Убей меня, Линда! Уничтожь меня!

И все повторилось сначала: она целовала его заклеенное ухо, он целовал ее распухший глаз. С меня было достаточно. Я не мог больше участвовать в этих нелепых метаморфозах. То убийство и смерть, то жизнь и любовь. Но, видимо, им так нравилось. Мне нет. Не говоря ни слова, я направился к двери. Когда я выходил в коридор, Валенти окликнул меня:

— Джим!

Он вышел вслед за мной и положил руку мне на плечо.

— Мы оба любим тебя, Джим. Ты должен остаться. Линда приготовила чудесные спагетти.

Я сказал, что у меня назначена встреча. В доказательство я глянул на часы и присвистнул. Он проводил меня по коридору до лифта. Все это время он держал руку на моем плече.

— Ты мой лучший друг, Джим. Ты единственный, кому я могу доверять.

Он положил вторую руку мне на плечо и стиснул меня в объятиях. Потом поцеловал в щеку. Из заклеенного уха пахло йодом.

— Единственный человек, которому я верю. Джим, ты не представляешь, как это много значит для меня.

— Думаю, представляю.

Когда я вышел оттуда на прохладную улицу, я почувствовал, что мои легкие расширились, и понял, что мне не хватало этого свежего прохладного воздуха. Я был рад заходящему солнцу и просторам розового с золотым заката. Мне было удивительно хорошо одному. Казалось, вот она — жизнь, и другой не надо. Я сел в машину и поехал в отель.

Леон был за столом. Он протянул мне почту.

— Леон, — сказал я. — Ты помнишь эту девушку с заплывшим глазом? Если придет еще раз, скажи, что я переехал. Уехал в Китай.

— В Китай, — кивнул Леон.

Китай… Когда вы дома работаете над романом, и текст ложится гладко, теряется ощущение, где вы — в Китае, или в Африке, или на Луне. Вы где-то далеко-далека, дни бегут беспорядочно, и вы теряете им счет. Я не помню точно, когда это случилось — семь, восемь или девять дней спустя. Я закончил роман и в тот же день приболел: у меня поднялась температура и стало знобить. Я вызвал доктора Атвуда. Он осмотрел мою грудь и обнаружил пятна, которых я не заметил. У меня была корь. К вечеру я уже весь был покрыт сыпью. Администрация отеля хотела отправить меня в больницу, но Атвуд отговорил их. Я был изолирован в комнате на третьем этаже.

Была ночь, когда пришел Валенти. Он пришел без предупреждения. Я не знаю, как он миновал Леона внизу, но я знал, что он сделал, когда увидел вывеску на моей двери: «Осторожно! Инфекция!». Он открыл дверь и вошел. Я глядел в потолок, когда дверь отворилась. В дверях стоял Валенти. В последний раз у него было заклеено пластырем одно ухо. Сейчас на голове у него был солидный марлевый тюрбан, скрепленный завязками под подбородком. Маленькая настольная лампа стояла на противоположном конце комнаты, и он не мог видеть меня достаточно хорошо.

— Джим! — голос его подрагивал. — В чем дело?

Я температурил и был раздражен. У меня не было никакого желания обсуждать чужие проблемы. Я хотел остаться один в сумерках комнаты со своими ужасными пятнами и лихорадкой.

— Твоя голова, — спросил я, — Линда?

— Да. Гвоздодером. Семь швов.

— Валенти, — сказал я. — Уйди, пожалуйста.

Он сел.

— Мне нужен твой совет.

— Нет, нельзя, Валенти, я болен. Это заразно.

Он встал.

— Что — заразно?

— Корь. У меня корь.

Потом я почти ничего не помню. Я помню только, что был слишком слаб для обороны. Я помню глухой удар кулака Валенти, обрушившегося на мою челюсть. Он свалил меня с кровати, потом подхватил, еще одним ударом отправил обратно в постель, и продолжил экзекуцию. Во время этих терзаний его черные глаза чудовищно поблескивали, и я понял, что он окончательно сошел с ума — что должно было когда-нибудь непременно произойти. Тут я подумал, что, наверное, Линда тоже подхватила корь, и Валенти пришел к напрашивающемуся самим собой заключению. Но у меня не было сил для объяснений, да и толку в них было мало. Я помню, как он стоял в проеме раскрытой двери, покачивая кулаком и всхлипывая.

— Думаешь, я поверил тебе — друг мой. Говно!

Корь прошла через две недели. А «гостинцы» Валенти висели мешками у меня под глазами еще месяц. Я настаивал, что и нос у меня сломан, но доктор Атвуд не согласился. Что касается трех потерянных зубов, то мой дантист забраковал их еще до прихода Валенти. Я никому ничего не говорил об этом. Я понимал, что никто не поверит мне все равно. Даже Атвуд — и тот сомневался. И Валенти, и Линда звонили пару раз, но Леон говорил им про Китай.