12

Больше недели Фролов не вспоминал о Похвисневе. Опять он целыми днями пропадал в своем районе, инспектировал разъездные посты ГАИ.

Но мало-мальски освободившись, Фролов вызвал к себе обоих рабочих-авторемонтников. Поговорил с ними по душам. Рабочие заверили, что не они сменили крыло похвисневской машины. Нет, они больше к нему и глаз не казали. Да и неоткуда им крыло взять. Но он же обязательно хотел менять…

Фролов поинтересовался, кто им указал адрес Похвиснева, кто их туда направил.

— Так это наш инженер, Иван Дмитриевич, очень просил. Ради него только и пошли. Мне-то не очень хотелось, а вот дружку на костюм не хватало. — Тот, кто был постарше, укоризненно качнул седоватой головой в сторону товарища.

— А инженер что: знаком с Похвисневым?

— Говорил — незнаком… Попросил — и все. А что, натворил этот прыщавый чего-нибудь, да?

— Да нет, просто так… Спасибо вам, товарищи!

Инженер Степанов сначала не понял вопроса:

— Какая машина?

Усталый, видимо порядком измотанный, он ладонью потер лоб и недовольным тоном — вот, мол, отрывают меня по пустякам — сказал:

— Вспоминаю, кажется… Ну да, это моя жена просила. Бывшая, простите, жена, — поправился он, чуть помолчав. — Я уж и забыл о просьбе.

— Она, значит, знает Похвиснева?

— Наверное, знает. Я ведь ее жизнью теперь не интересуюсь. С кем она там, где — мне все равно. А тут вот пришла и попросила.

— Как она рекомендовала Похвиснева?

— Да никак. Сказала, что это их артист. Артист так артист. Мне все равно.

Фролов вертел и так и этак — как бы это подступиться к актрисе Васильевой, к Похвисневу, ко всей этой чем-то притягивающей его истории. Инженер, однако, ничего больше не мог сказать. На том они и расстались.

Что ж, Васильеву вызвать? А что если все это он затеял зря, только потратит время? Много ли даст разговор с Васильевой? Наверняка скажет она, что Похвиснев — это ее знакомый, поклонник таланта и так далее. Артистом она назвала его для мужа, конечно… Впрочем, чего она стеснялась? Муж-то давно уже не муж… «Эх, была не была, потрачу еще день на эту Васильеву! Может, отвяжусь от этого дела».

Но официально вызвать Васильеву к себе ему не хотелось. Тут надо было подойти иначе. Ее поклонником, что ли, прикинуться? Надо хоть посмотреть, в каких ролях она выступает.

Фролов отправился в библиотеку полистать театральный справочник-программу. А через полчаса он звонил, плотно прижимая трубку к уху и улыбаясь неожиданной мысли:

— Пожарную инспекцию мне… Алло, Ершов, это ты? Слушай, вы давно проверяли всякие там ваши огнетушители в Драматическом? Давно, да? Не хочешь ли на днях — ну, скажем, завтра — туда сходить? Ну, пусть в другой день, все равно. Мне зачем? Надо. В артистку одну влюбился. Вот и хорошо. Созвонимся еще. Пока.

Через два дня, прежде чем отправиться в театр, Фролов зашел в следственный отдел угрозыска — узнать, подвинулись ли дела с расследованием убийства колхозницы.

Один из сотрудников отдела, знакомый Фролова еще по военным годам, только досадливо махнул рукой: ничего нового нет. Услышав, что Фролов заинтересовался с виду очень обыкновенным событием, сотрудник оживился:

— Ну, ну, расскажи подробней.

И когда Фролов все рассказал, сотрудник, попросив его обождать, вышел к начальнику отдела, потом вернулся, возбужденно походил по комнате и предложил:

— Давай попробуем вместе. Ты покажи мне эту машину. У меня есть гипсовые слепки от шин — сняли со следа.

— Это еще не улика, — качнул головой Фролов. — Идти к этому парню со слепками нельзя: вроде обыска получается. И ни один прокурор не даст на это санкции. Потом, будь уверен: если уж он крыло сменил, то скаты наверняка у него стоят новые.

Фролов посоветовался с ним насчет театра, и тот согласился:

— Только потом позвони.

В театр Фролов поехал на своей машине, переодевшись в штатское.

Вместе с инспектором пожарного надзора ходил по театру, снимал со стен огнетушители, и пока тот менял стеклянные баллоны, с любопытством осматривал составленные одна к другой декорации, небрежно сваленный реквизит. Он был за кулисами впервые, и ему казалось удивительным, что вот эти пыльные, не очень-то чистые ковры, скатерти, покрывала, сделанные из дешевой ткани, зрителям могут казаться яркими, богатыми, необычайно красивыми. Так же и декорации: на сцене создают впечатление настоящего леса, старинного, чуть замшелого замка, а вблизи это просто кое-как наляпанные пятнами краски, наспех сколоченные доски и фанера. И запах за кулисами тоже свой, собственный, — запах пыли, лежалой материи, духов, соснового дерева.

А когда стали собираться актеры на дневную репетицию, они тоже удивили Фролова своей будничностью и деловитостью. Они пришли на работу, трудиться, так же как трудятся везде, и это угадывалось в их разговорах, простых, вовсе не возвышенных, в шутках, коротких спорах по поводу каких-то мизансцен и ремарок.

Когда суетливый толстенький режиссер скрылся, наконец, на сцене и оттуда донеслись его энергичные хлопки в ладоши и не раз повторенное «начали», Фролов покинул инспектора и на цыпочках вошел в зал. Сцена была ярко освещена, в зале царил знакомый Фролову полумрак. Он прошел вперед и сел. Никто на него не обратил внимания.

Репетиция началась. На сцене кто-то говорил, страстно доказывая свою правоту, а другие сидели на простых стульях в неудобных почему-то позах. Фролов догадался, что действие происходит в кабинете с мягкими, удобными креслами и актеры приняли соответствующие обстановке позы.

Но не это занимало Фролова. Ему нужна была Васильева. Он держал на коленях театральную иллюстрированную программу. Васильева была изображена в ней в роли Варвары, рядом с Кудряшом.

Но на сцене он не мог пока отыскать ее. Лишь после того как со стула-кресла поднялась смущенная девушка и, запинаясь, начала тихо о чем-то рассказывать, Фролов поглядел на нее, потом на Варвару и догадался — это она, Васильева.

Девушка мало напоминала Варвару, без косы, в темном узком платье. Фролов отметил про себя: «Здорово все-таки. Один и тот же человек — а не узнаешь. Что и говорить — искусство!»

И Фролов зааплодировал, когда действие кончилось и суетливый режиссер выбежал на сцену. В пустом зале его хлопки оказались неожиданно громкими. Режиссер, недоумевая, посмотрел в темноту, пожал плечами и раскинул руки, требуя внимания. Однако Фролов успел подойти к барьеру и кинуть под ноги Васильевой сделанный им, пока он сидел в зале, бумажный цветок — не то ромашку, не то розу. Васильева подняла цветок и шутливо раскланялась.

Фролов «случайно» столкнулся с ней у выхода и предупредительно открыл перед актрисой тяжелые двери.

— А, это вы! — улыбнулась она. — Сегодня я получила первые цветы за этот спектакль.

Бог его знает, за кого Васильева приняла Фролова. Может быть, за работника управления культуры, члена реперткома, приемочной комиссии. Как бы там ни было, Фролов, заметив, что сегодня она играла очень хорошо, долго тряс актрисе руку, а потом словно бы вспомнил:

— Погода мерзкая, хотите — я вас подвезу на машине?

И вот он везет актрису домой; та согласилась сразу («Все равно хотела взять такси»).

Фролов вел машину с нарочитой небрежностью, которую так ненавидел у шоферов, лихо объезжал постовых милиционеров, а завидев работника ГАИ, иронически усмехнулся и притормозил.

— Что, побаиваетесь? — заметила Васильева.

— Да уж… лучше не встречаться.

— Друзья народа, — улыбнулась актриса.

Фролов не сразу понял. Васильева пояснила: — У меня есть один знакомый, у него машина, так он называет ГАИ «друзьями народа». В шутку, конечно.

Фролов засмеялся, стараясь смеяться как можно искренней над этой издевкой.

— Да, — поддержал он так удачно начатый разговор. — Трудно нам стало. Чуть что не так — прокалывают талон, а потом поди докажи, что ты не верблюд.

— Но вы хорошо ведете машину.

— Если зайца бить, так он и спички зажигать будет.

Теперь засмеялась Васильева. А Фролов уже «вошел во вкус» и всячески ругал милицейское начальство, которое ввело такие правила, что просто хоть продавай машину.

— Ну, — возразила Васильева, — во многом они, пожалуй, все-таки правы. От быстрой езды всяко бывает… наверное.

От Фролова не ускользнула эта поправка — «наверное», неожиданно испуганно прозвучавшая после слов, сказанных убежденным тоном. Но он сделал вид, что не расслышал, обгоняя автобус, — словно был поглощен тем, чтобы автобус не прижал его к сугробам, сдвинутым на середину улицы.

Когда этот автобус остался позади, Фролов опять недовольно заметил, что из города надо убрать все дизели: только коптят и трещат вовсю. И без всякого перехода сказал, будто только сейчас вспомнил:

— Между прочим, в позапрошлое воскресенье я вас, кажется, видел в Знаменском. Вы выходили как раз из такого автобуса.

Знаменское, пригородное село, находилось далеко от места, где слупилось убийство. Васильева ответила:

— Нет, в позапрошлое воскресенье я ездила с приятелем к подруге… здесь, в городе.

Последние слова прозвучали опять как бы поправкой. Но теперь Фролов уловил в ее голосе, пожалуй, даже какой-то испуг. Васильева явно подчеркивала: и «к подруге», и «здесь», и «в городе». Так без нужды подробно объясняют, когда хотят что-то скрыть. Но и сейчас Фролов сделал вид, что ровным счетом ничего не заметил; он почувствовал, что Васильева смотрит на него испытующе.

Они простились у дома актрисы, и Фролов с отвратительной самому себе развязностью пошутил, что, наверно, ее, Васильевой, приятель не приревнует, если увидит, как она подъехала на чужой машине. Та что-то ответила — кажется, кокетливо поблагодарила, — Фролов уже не слышал ее слов.

Ясно одно: Васильева запнулась не зря. Неужели она спохватилась, чтобы не выболтать лишнего о позапрошлом воскресенье? Если так — возможно, это Похвиснев…