3

Трамвай повез Пылаева на другой конец города. Справа от трамвайной линии высились дома, построенные незадолго До войны, а слева лежала снежная целина, уходящая к самому заливу. Когда-то в детские годы Пылаев бывал тут часто. На берегу, у самой воды, лежали тогда старые, рассохшиеся баржи, баркасы, шхуны, отслужившие свой срок. Здесь, среди полусгнивших досок, мачт и листов ржавого железа, мальчишки устраивали баталии. Он обычно возвращался домой в таком истерзанном виде, что можно было подумать, будто он побывал у настоящих пиратов. Теперь же знаменитый Васька-Корсар — вовсе не корсар, а Василий Тихонович, доктор биологических наук, Петька-Шкипер на самом деле водит большие океанские пароходы, а вот он, Сережка — Гроза Пяти Морей, не имеет к морю никакого отношения. И на берегу нет больше останков морских судов. Там, где прежде были загородные свалки да пустыри, выросли дома. В газетах недавно опубликованы снимки — проект Морского проспекта. Здесь года через два-три будет «второй город».

Но Пылаев приехал сюда не за тем, чтобы посмотреть на памятные и дорогие сердцу места или представить себе, каким станет Морской проспект. На работе, в столе, у него лежал паспорт, найденный у нарушителя границы: «Степанов Иван Дмитриевич… Морской проспект, 18, кв. 21». Паспорт был поддельный, это в лаборатории определили быстро. Однако Пылаева удивляло другое: Иван Дмитриевич Степанов действительно жил на Морском проспекте, 18, в квартире 21. Анкетные сведения о нем Пылаеву были уже известны.

Подполковник знал, что Степанов работает на авторемонтном заводе, инженер, демобилизовался из армии в 1946 году, приехал из Берлина на свою старую квартиру. Степанов — коммунист, член партии с 1939 года.

Он нарочно приехал в седьмом часу, когда Степанов должен был вернуться с работы. Пылаев не ошибся: управдом, отправившись к Степанову, застал его дома и вскоре вместе с ним вернулся в контору.

Еще утром, узнав, что Иван Дмитриевич Степанов проживает в городе, подполковник понял: как это всегда бывает, иностранная разведка использовала подлинные данные для фальшивого паспорта. Оставалось узнать, каким образом эти сведения о Степанове попали в разведку, — вот об этом он и должен был расспросить самого Степанова.

Перед Пылаевым сидел немолодой, седеющий мужчина. Он только что вернулся с завода, и Пылаев, прежде чем начать разговор, извинился, что не дал ему отдохнуть. Но Степанов предупреждающе поднял руку:

— Да чепуха, товарищ подполковник: дело прежде всего. Однако…

— У меня к вам один вопрос, — сказал Пылаев, — причем от вашего ответа… от точности вашего ответа зависит многое.

— Я слушаю вас.

— Там, в Германии, вы давали кому-нибудь свой адрес — Морская, 18, квартира 21?

— Конечно, давал, — улыбнулся Степанов. — Пожалуй, человек шесть однополчан мне до сих пор пишут.

Пылаев поморщился: не так он задал вопрос, поэтому и Степанов понял его неверно.

— Нет, я имею в виду местное население. Были ли у вас знакомые немцы, квартирный хозяин например, кому бы вы давали свой адрес?

Теперь Степанов задумался. Подполковник молчал; он знал, как трудно бывает припоминать мелочи.

— Нет, — сказал он наконец. — Квартирного хозяина у меня не было вообще, я жил в батальоне. Знакомые немцы? Были, конечно, были… Все время приходилось встречаться с представителями демократических организаций. С Гансом Крейгером я подружился: инженер, очень умный и славный человек. Но я уехал из Германии, не повидав его, и адреса не оставил.

— Этот Ганс Крейгер… — начал было Пылаев, но Степанов опередил его:

— Коммунист. Крейгер был десять лет в подполье, его знают все. Я понимаю, что-то произошло, иначе вы не пришли бы сюда, однако я, кажется, мало чем могу вам помочь… Хотя…

Он осекся, словно его кто-то незаметно толкнул в бок, и поглядел Пылаеву в глаза.

— Один раз я давал адрес… Да, да, я это помню, но… Дело это было… хозяйственное.

— А именно? — спросил Пылаев.

— Пройдемте ко мне, — предложил Степанов. — Я вам кое-что покажу.

Они поднялись по лестнице и вошли в просторную, неуютную, холостяцкую комнату. Первое, что бросилось Пылаеву в глаза, были книги. Сотни книг стояли на полках, занявших всю стену, они были сложены пачками в углу, лежали на столе. Слева — диван, покрытый потертым ковром, два кресла — возле окна и возле стола, ящичек с картотекой на маленьком круглом столике, рядом пепельница, битком набитая окурками, и пустой стакан в подстаканнике. Над столиком висело несколько фотографий красивой круглолицей женщины. Пылаев не стал спрашивать, кто это: война окончилась недавно, жилье у Степанова явно холостяцкое — мало ли что могло случиться у него в жизни. Незачем бередить старые раны.

Степанов открывал один ящик стола за другим, поднимал вороха бумаг, чертежей, книги и ворчал:

— Ведь только неделю назад видел. Куда она могла завалиться?

Наконец он нашел и протянул Пылаеву коробку. Пылаев открыл крышку: это была электрическая бритва, очень изящная, но, по-видимому, уже сломанная, иначе хозяину незачем было бы запихивать ее в самый дальний угол.

Степанов тем временем снова начал рыться в ящиках и вскоре протянул Пылаеву голубой конверт. Подполковник ждал: ни эта бритва, ни конверт пока еще ничего не говорили ему.

— Посмотрите письмо, — кивнул на конверт Степанов.

Письмо было написано по-немецки на пишущей машинке. Запинаясь на трудных словах, Пылаев прочитал, что фирма «PN и К°» давно прекратила выпуск электробритв и выражает сожаление по поводу поломки бритвы «герра Степанова». На конверте стоял адрес: «Морская, 18, кв. 21».

Пылаеву стало ясно, о чем хотел рассказать Степанов.

— Ну да, — словно бы согласившись с ним, сказал Степанов. — Еще когда перед демобилизацией я покупал эту бритву, я оставил в магазине свой домашний адрес. К бритве полагаются запасные части, а их тогда в магазине не было. Вот поэтому меня и спросили, куда их выслать.

— Этот магазин был в нашей зоне?

— Нет. Но ведь мы ходили по всему Берлину.

— И это все? Вы точно помните, что больше никому не давали своего адреса?

— Да, точно.

Пылаеву оставалось одно: распрощаться с хозяином и уйти. Помогая Пылаеву снять с вешалки пальто, Степанов сказал:

— Мы получаем на заводе зарубежные издания, я просматриваю их. «PN и К°» была ведь крупной стальной фирмой, а после войны, когда им запретили изготовлять пушки, они начали делать гребные валы, компрессоры и мелкие бытовые вещи. Но недавно я тут прочитал, что фирма получила большой заказ на броневую сталь.

— Это я знаю, — улыбнувшись, ответил ему Пылаев. — Крупная фирма. Только сейчас она в руках американцев.

Он пожал Степанову руку и вышел на улицу. Что ж, Степанов рассказал ему все, что мог, но какая же связь между бритвой, «PN и К°», пересылкой шпиона через границу, этой запиской от Владимира, портсигаром с инициалами «ВТ» и, наконец, с ядом, который, как выяснилось при исследовании, приводит к смерти, похожей на смерть от паралича сердца? Такой связи Пылаев еще не видел.

Ася Дробышева получила повестку зайти к следователю, когда последний, самый трудный экзамен — по сопромату — был сдан. Но хотя профессор поставил ей «хорошо», она все же была недовольна. А Бессмертный получил «удовлетворительно» и ходил гоголем. «Свалил все-таки! — радовался он. — Ну, теперь я могу считать себя без пяти минут академиком».

Ася ждала в вестибюле, пока ей выпишут пропуск, потом поднялась на четвертый этаж, нашла нужную комнату, постучала и, услышав громкое «да-да, войдите», открыла дверь. Навстречу ей поднялся незнакомый офицер — не тот, который несколько дней назад записывал ее показания.

— Товарищ Шилков? — спросила Ася, назвав указанную в пропуске фамилию.

— Да, товарищ Дробышева. Проходите, садитесь…

Когда Ася села и повернула лицо к свету, Шилков не поверил самому себе. Ну да, конечно, это была она, он мог бы узнать ее среди ста тысяч, эту девушку.

…Это было давно, еще осенью. Он возвращался на автобусе из-за города. Ему хотелось спать, и он на самом деле задремал, хотя автобус трясло, а он вдобавок сидел сзади, где трясет особенно сильно.

На одной из остановок в автобус вошла девушка в вязаной красной кофте. Она стала возле Шилкова. В автобусе было просторно, но Шилков поднялся и предложил ей свое место. Девушка поблагодарила и отказалась. Впрочем, когда капитан повторил свое предложение, она, не раздумывая больше, уселась и достала из сумочки книжку. Шилков стоял рядом и глядел на спокойное лицо, тонкий нос, на удивительно красивые, чуть раскосые глаза с пушистыми ресницами и темные брови — они придавали ее лицу то ли удивленное, то ли радостное выражение… Раз или два девушка оторвалась от книги, и они встретились взглядами. Но Шилков делал вид, что ничто на свете, кроме берез, мелькающих за окном, его не интересует.

На конечной остановке она вышла из автобуса и свернула в какой-то переулок, а Шилков, давно пропустивший свою остановку, выругал себя за легкомыслие и поехал обратно. Потом он часто ее вспоминал.

И вот сейчас, когда эта девушка сидела перед ним, он поначалу растерялся, а потом, справившись с нахлынувшим на него волнением, заметил, что она тоже смотрит на него пристально, будто пытается что-то вспомнить — и не может.

Шилков попросил еще раз рассказать все то, что он уже знал из ее показаний. Его интересовали сейчас подробности. Как была фамилия того инженера, с которым Дробышев работал над составом нового твердого сплава? Знает ли эту фамилию ее мать? Вряд ли? И где, в каком городе, жил этот инженер, она тоже не припомнит? Все равно — придется узнать у матери.

Они говорили около часа. Когда Шилков поблагодарил ее и подписал пропуск, Ася сказала:

— Простите меня, товарищ Шилков, но, по-моему, я где-то видела вас.