— Сколько угодно.
— Тогда, пожалуй, пойду. Только сидеть на одном месте и глазеть на твоих дидимок не собираюсь.
Она повязала голову косынкой и, напевая что-то, пошла впереди.
«К черту шашечниц, — подумалось мне. — Вот нарву ей цветов охапку. Позову потом вечером на Дон купаться».
Кувшинок я нарвал, вымок по пояс и повел спутницу все же посмотреть на моих «дидимок».
Девчонка некоторое время веселилась. Пыталась поймать бабочку, потом скисла — день снова был жаркий — и заканючила капризно:
— Домой пойдем. У меня нос обгорел… Пойдем…
А я разозлился:
— Ну и иди, если хочешь.
— Ах, так! — Девчонка швырнула кувшинки и, разобидевшись, наверное, по праву, побежала к усадьбе совхоза.
Пестрые, кирпично-красные с черными шашечками бабочки продолжали кружиться парами и в одиночку над дышащим зноем пустырем. Снова я клял себя за глупую несдержанность и даже грубость в своем поведении с девчонкой, за потерянное для учебы время. Клял и сидел на облюбованном холмике и смотрел, как танцуют шашечницы. Что-то неосознанное не отпускало меня. Упрямство? Или то самое, что толкает вообще на поиск?
Уже солнце стало клониться к холмам правобережья Дона. Защелкал кнутом пастух, сгоняя стадо в лугах. И тогда я увидел… Одна из шашечниц, покружившись как-то медленно, лениво, отягощенно над бледно-зеленым с голубоватым отливом растением — мыльнянкой, села на длинный сочный листик его и замерла на минуту-другую. Потом поднялась и, как-то неуверенно взмахивая крыльями, полетела в луга. Она выполнила свой жизненный долг. На листке мыльнянки приклеилась кучка зернышек, величиной с маковое, опаловых яичек бабочки!
Обнаружив их, я стал искать такие же кучки на других мыльниках. И нашел! Почти на каждом втором растении были кладки. Из некоторых уже вывелись крошечные гусеницы. Так вот он, «хозяин», растение, где начинают свою жизнь гусеницы шашечницы, пожиравшие потом, уже взрослыми, подсолнечник! Он найден, обнаружен, открыт! Все было забыто в тот час. Капризная девчонка, учебники…
Дотемна пробыл я на пустыре, а ночью стал писать «статью». Ох, как трудно дались мне несколько страничек — описание пустыря, состав растительности, поведение бабочек шашечниц, характер кладки их яичек и т. д.! Извел я множество бумаги, прежде чем, как мне казалось, более или менее связно рассказал о своих наблюдениях на пустыре. Утром я передал написанное агроному. Он прочитал, похвалил и сказал, что пошлет «статью» петроградскому энтомологу, приезжавшему к нам в совхоз прошлым летом, а пустыри прикажет выкосить немедленно.
История эта имела для меня горький конец…
На другой год весной, уже будучи студентом Воронежского университета, я просматривал новые журналы по биологии. Среди них «Энтомологическое обозрение». И в нем в разделе «Хроника» увидел публикацию на страничку, рассказывающую, что автор обнаружил: гусеницы вредной бабочки «Мелитея Дидима» начинают свой жизненный путь, питаясь сорняком мыльнянкой, а затем переползают на культурные поля и вредят подсолнечнику и бахчевым. В заключение автор давал рекомендацию агрономам в целях борьбы с этими вредителями выкашивать пустыри и межи.
Подписана заметка в «Хронике» была: «Энтомолог Н. Преображенский».
Я читал и перечитывал публикацию с возмущением, с чувством обманутого. Ни намека не было в ней, что это мои наблюдения изложены автором, хотя некоторые фразы он дословно взял из той ночью написанной мной «статьи».
Горечь, испытанная тогда, врезалась в мою душу на всю жизнь. Именно в те минуты я впервые понял, что ученые тоже люди, как все, и обладают иногда не очень высокими моральными качествами. И все же теперь, через десятилетия, я могу сказать, что та горечь была намного, на порядки, как теперь говорят математики, слабее, чем испытанная особая радость открытия нового, пусть крошечного, пусть в размерах пылинки на склоне горы, но открытия.
— Александр Николаевич! Александр Николаевич! — почти крича, я ворвался в комнату Несмеянова и протянул ему новые и старые зарисовки препаратов. — Вот, посмотрите! Мышьяковый натр растворяется и проникает внутрь. Другие ОВ нерастворимые, не проникают и не дают контактного действия.
Несмеянов не спеша просмотрел зарисовки и спросил:
— На скольких препаратах наблюдали?
— Двух-трех…
— Мало… — Казалось, Несмеянов ни удивлен, ни обрадован. Голос у него всегдашний, спокойный. — Проверьте еще на десяти — пятнадцати, дружище.
Вот оно, наконец, слово, в котором звучит одобрение! И только что было затуманившаяся радость снова овладевает мной.
— Александр Николаевич! — говорю я. — Проверю, обязательно проверю. Но убежден, что все точно так и есть: механизм контактного действия яда на сосущих теперь ясен!
Несмеянов поднял голову, посмотрел пристально.
— Теоретически это для меня ясно давно. Но знаете, теория без практики мертва. И я разделяю вашу радость. Она обоюдна. Я не ошибся, вы, дружище, своими наблюдениями, пока, правда, предварительно, но подтвердили предполагаемое теоретически. Если в новой серии препаратов данные повторятся, надо будет предложить вынести эксперимент в полевые условия. Попробовать, например, эффективность контактного действия ОВ на степной саранче в Азербайджане. Там, в сухих степях, корму для нее мало, и бороться «авиаметодом» с ней, если рассчитывать на обычную методику опыления растительности, вероятно, нельзя. Поедете весной туда проводить опыты на земле… Пока? Знаю, знаю, вы хотели бы работать в авиаэкспедиции. Это от вас не уйдет. А сейчас нехорошо оставлять дело недоделанным. Всегда и везде нельзя, а в науке особенно. Так что соглашайтесь.
…В апреле я поехал в Азербайджан, в Мильскую степь. Там с двумя подсобными рабочими-парнями два месяца жил на хуторе у заброшенного древнего канала Гяур-Арх, собирал корзинами степную саранчу, сначала маленьких прыгунчиков, потом почти взрослых особей, и, разместив в проволочных садках, опылял различными видами ОВ. Этот эксперимент подтвердил данные, полученные зимой в НИЛОВ. Саранчуки гибли от контактного действия мышьякового натра. А когда ночами на степь опускалась роса, также от контактного действия других ядов. В этом случае крупинки их проникали в организм вместе с засасываемой дыхальцами влагой.
Через год мне доверили уже опытную авиационную экспедицию в ту же Мильскую степь. Там мы опыляли скопления степной саранчи с новых самолетов «У-2», вооруженных новыми «аэропылами» Коротких — Степанова и Михайлова-Сенкевича. Саранча гибла. Десять тысяч гектаров было освобождено от нее! Причем у нас было всего три самолета! А еще через год в специальном сборнике поместили мою статью об этой авиаэкспедиции, об удавшейся проверке на практике еще одного средства борьбы с вредителями сельского хозяйства…
…И еще пролетела вереница лет. Александр Николаевич Несмеянов сделал много важных открытий по своей специальности, стал выдающимся химиком, академиком, в пятидесятые годы возглавил Академию наук СССР.
Мне мало приходилось встречаться с ним. Пути наши в жизни были совсем разные. И все же этот человек остался в моем сердце. Как один из тех наставников, которые незабываемы. Как подлинный ученый, он бескорыстно учил своих сотрудников, может быть, главному — основам научного поиска! Требовательности к себе, настойчивости, бескомпромиссности, столь нужных на путях-дорогах исследования незнаемого.
И еще несколько слов о том, чему вообще положили начало люди, работавшие полвека назад в лаборатории со «страшным» названием «Научно-исследовательская лаборатория отравляющих веществ (НИЛОВ)». Бесспорно, Несмеянов, Степанов, Коротких, Михайлов-Сенкевич, химик Спицын и другие сотрудники ее заложили фундамент нетранспортных применений авиации в нашем народном хозяйстве.
Вот некоторые итоги такого применения.
Давно покончено у нас с угрозой уничтожения плодов труда земледельцев стаями саранчи, гусеницами лугового мотылька и многих других вредителей, покончено главным образом с помощью «авиаметода». Авиация внесла также огромный вклад в победу над малярией в южных районах нашей страны путем уничтожения в болотах и плавнях личинок комара анофелеса. Авиация спасла от гибели тысячи гектаров ценных лесных угодий, поражаемых гусеницами «соснового шелкопряда», и участвуя в борьбе с лесными пожарами.
Сейчас тысячи самолетов, специально приспособленных для опыления, разбрызгивания жидкостей или аэрозолей, круглый год работают на просторах нашей земли. Круглый год? Да, потому что одни из самых главных применений «авиаметода» в сельском хозяйстве теперь — подкормка посевов и плантаций удобрениями. Массивы колхозных и совхозных полей дают возможность с огромной производительностью использовать авиацию для повышения урожайности.
Трудно, конечно, подсчитать, сколько зерна и других продуктов сельскохозяйственного производства спасли наши летчики и от вредителей. Во всяком случае, сотни миллионов тонн. И когда мне в газетах и журналах иногда попадаются модные рассуждения, подводящие к выводу о том, что, дескать, напрасно рассеивали яды, борясь с саранчой, хлопковой совкой или личинками малярийного комара, что это принесло вред «природе», я испытываю чувство недоумения. Неужели авторам таких рассуждений в защиту «прав природы» не понятно, что каждая лишняя тонна зерна, например, прокармливает одного человека, а миллионы тонн, следовательно, спасли от недоедания и голода множество людей? Людей!
Конечно, способы борьбы с вредителями растений совершенствуются и будут совершенствоваться. Вполне возможно, и к этому надо стремиться, что ядохимикаты полностью заменят иные способы и методы защиты плодов труда земледельцев, садоводов и лесоводов, способы и методы такие же эффективные, как «авиаметод», но не нарушающие экологическое равновесие в природе. То будет другой, высший этап использования человеком ее богатств. Процесс этот бесконечен. «Наука имеет много гитик», бесконечно много. И совсем не умно, исходя из возможностей будущего, бросать тень на сделанное ранее и уже давшее народному хозяйству, людям многое. Ведь, повторю, миллионы тонн продуктов питания, уже спасенные, скидывать со счетов нельзя и нечестно с позиций гуманизма.