— Сегодня, — упрямо повторил Дюран, — именно сегодня. Сразу после вечернего заседания.

— Сегодня, — упрямо повторил Дюран, — именно сегодня. Сразу после вечернего заседания.

Къюсак пожал плечами:

— Безумная идея... Абсолютно безумная! Даже если с тобой ничего не случится, ты не успеешь вернуться до рассвета.

— Дожди льют вторую неделю.

— Но тучи — плохая защита, Робэр.

— Да, слышал, — Дюран вздохнул. — Кажется, низкое утреннее солнце не очень опасно?.. Поеду служебной машиной. У меня «элмоб» — последняя модель. Стекла бронированные с защитой от ультрафиолета.

— Этой так называемой защите ноль цена, Робэр. Нет, ты просто не представляешь степени опасности... О телохранителях ты, по крайней мере, подумал?

— Именно об этом хотел с тобой посоветоваться, Жак. — Дюран снял дымчатые очки в тонкой золотой оправе, дохнул на стекла, стал протирать полоской серой замши. — Понимаешь, поездка приватная; не знаю... — он покачал головой и, подслеповато щурясь, посмотрел на Къюсака.

— Уж не собираешься ли ехать один?

— Нет... Не совсем... — Дюран отвел глаза, продолжая неторопливо протирать стекла очков. — Со мной поедет шофер. Думаю еще пригласить секретаря, если, конечно, не откажется...

— Правильно поступит, если откажется, — резко возразил Къюсак. — Ты ошалел! Для самоубийства можно выбрать более простой и, безусловно, более приятный способ. Там сейчас полно мутантов. Представляешь, что с тобой будет, если попадешь им в лапы?

— Это приватная поездка, Жак. Повторяю — приватная. Лично моя обязанность... Долг, обещание... Я обещал и должен побывать там. В последний раз... Но никто не обязан рисковать ради меня... Рисковать жизнью, как ты говоришь. И не знаю, могу ли просить ребят из охраны сопровождать меня... Надеюсь, говорю понятно...

— Нет, плетешь чепуху. Ты министр Европарламента. Откуда твое псевдоинтеллигентское слюнтяйство?

Дюран печально усмехнулся, хотел ответить, но Къюсак замотал головой:

— Молчи. На тебе огромная ответственность. Огромнейшая, Робэр. Как и на всех нас. Ты не имеешь права забывать об этом. Что бы ты ни захотел предпринять, ты обязан помнить, кто ты ныне... Более того — наша общая ответственность продолжает расти... С развитием событий, кх... кхм... — он попытался откашляться, — проклятая хрипота... Она от здешнего воздуха. Никакие кондиционеры уже не помогают... Скоро и тут начнем задыхаться... — Он сделал паузу. — Подожди, о чем, собственно, я говорил?.. Да, так вот, с дальнейшим развитием событий нам всем предстоит... Кх... кхм... — приступ кашля не дал ему закончить.

— Побереги свои голосовые связки, Жак, для завтрашнего выступления, — тихо сказал Дюран. — Наши роли тут давно сыграны. Мы не более чем хор в финале последней трагедии человечества... Ну, тебе известна моя точка зрения на здешнюю говорильню, — он махнул рукой в сторону Зала пленарных заседаний, куда уже начали заходить депутаты. — Слышишь, гонг? Нам пора. Пойдем, друг мой, зная, что мы не в силах ничего изменить... Остается только говорить, говорить, нагромождая одну ложь на другую... За стенами этого здания наши слова давно никому не нужны. Никто им не верит, никто их не слушает. Все давно смирились... Кроме тех, кто брошен на произвол судьбы — там, на Оставленной земле... Они-то не смирились, но ими движет лишь отчаяние и злоба... Изменить уже никто ничего не сможет... Как это пелось в старинном революционном гимне?.. «Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой...» Никто, Жак... Пора наконец понять...

— В этом гимне было еще какое-то продолжение, — заметил Къюсак.

— Возможно. В нынешней ситуации его не будет. Нам осталось достойно дожить отведенное нам время... Как можно более достойно, Жак... Это трудно, но не труднее, чем было тем — до нас... А наша судьба — участие в финале. Ничуть не хуже судеб предыдущих поколений. Финал подготовили мы сами. Нас предупреждали, но с упорством, достойным лучшего применения, мы продолжали идти именно к тому, что ныне имеем.

Къюсак покачал головой:

— Если все обстоит именно так, как ты говоришь, я повторю вопрос: кому нужна эта твоя ночная поездка?

— Мне! — Дюран надел очки и в упор взглянул на собеседника. — Интеллигентные люди должны выполнять обещания, даже в финале. А кроме того, — он печально усмехнулся, — разве я не обязан посмотреть, что там происходит в действительности — там, куда никто из нас давно не заглядывал.

— Есть снимки с авионов, со спутников. Мы их получаем довольно регулярно.

— Мне надо увидеть самому...

— А, начинаю понимать... Для выступления на здешнем форуме?

— Гм... Может быть и так... Это следует обдумать, — Дюран взял Къюсака под руку. — Третий гонг, Жак! Идем...

Они молча направились в Зал пленарных заседаний. Уже в Зале, перед тем, как разойтись по своим местам, Къюсак наклонился к уху Дюрана и шепнул:

— Пусть все будет так, как ты задумал. И пусть тебе сопутствует удача! После заседания сам подберу охрану и проинструктирую парней. Но обещай, что будешь благоразумным и возвратишься до рассвета.

— Обещаю, — сказал Дюран.

Вечернее заседание продолжалось недолго. Председательствующий огласил последнюю сводку по средиземноморскому региону и предоставил слово представителю Албании.

Дюран почти не слушал. Все это давно известно... Пыльные ураганы... Чудовищный зной... Смертность растет... Нет питьевой воды... То же, что и вчера, и месяц, и полгода назад. Хотя не совсем... Северная граница Сахары, — Дюран взглянул на искрящуюся разноцветными огоньками карту над столом президиума, — сейчас она проходит по линии Вальядолид, Барселона, Неаполь, Бари, Тирана, Салоники, Анкара. Месяц назад граница песков располагалась южнее... Пиренеи, Альпы и Карпаты — последняя линия обороны на пути всеиссушающих африканских ветров.

«В субтропиках сохранившейся части Европы, к северу от Пиренеев и Альп, жить еще можно, — подумал Дюран, — но тут все слишком стеснено... Плотность населения чудовищная, а поток беженцев через Пиренеи и Альпы не прекращается, несмотря на кордоны. Откуда эти люди? Казалось бы, на юге почти никого не осталось. Побережья давно затоплены, Рим на три четверти под водой, там сейчас едва ли наберется несколько десятков тысяч жителей. Новое великое переселение народов с юга на север. Квоты переселенцев для Испании, Италии, Югославии, утвержденные Европарламентом после яростных дебатов, давно исчерпаны, а людской поток с юга не иссякает. На контрольно-пропускных пунктах в Альпах дело уже доходило до многодневных боев... А теперь этот албанец... О чем он? По-французски говорит совсем плохо... Да его и не слушает никто!..»

Дюран посмотрел вокруг. Некоторые депутаты лениво переговаривались, кое-кто дремал. Сосед слева внизу — депутат Лихтенштейна — похрапывал с легким присвистом, время от времени тревожно вздрагивая во сне.

Глядя на него, Дюран испытал нечто, похожее на зависть. Подумал: «Этот может позволить себе спать. Вся Европа утонет, а они уцелеют... Ловкачи! Еще лет двадцать назад, в обход Европарламента, договорились с Ватиканом: примут у себя все население папского государства, если Рим исчезнет под водой. Поэтому теперь отказываются принимать других переселенцев из южной Европы, даже детей. А святые чиновники Ватикана озабочены только переносом недвижимости. Распиливают на куски папские дворцы и Собор святого Петра и везут в Лихтенштейн. Газеты недавно сообщили, что Сикстинская капелла уже собрана на новом месте. Идет реставрация фресок Страшного суда...»

«О чем все-таки говорит албанец?..» — Дюран коснулся пальцем квадратного окошечка с надписью «English» на своем пульте. В ушах отчетливо зазвучала английская речь. Перевод был гораздо лучше французского «оригинала».

«Ну, конечно! Снова дети... Восемь тысяч албанских детей в возрасте до семи лет... Фантастическая наивность! Где в перенаселенной, тонущей Европе найти место для восьми тысяч албанских детей?»

Предупреждающе звякнул гонг. Знак выступающему, что его время истекает. Албанец растерянно завертел головой, пробормотал что-то, глядя на Председательствующего. Тот молча указал на циферблат больших старинных часов под сводом зала.

Гримаса отчаяния и боли исказила смуглое лицо албанца, обрамленное седой бородкой. Он сбежал с трибуны и, упав на колени возле стола Президиума, умоляюще протянул руки к людям, сидящим в зале.

— Помогите же нам, — крикнул он. — Неужели в вас умерло милосердие? Молю от имени гибнущего народа. Это наши последние дети. Последние, слышите... Врачи проверили... Они здоровы... Еще здоровы. Среди них нет вирусоносителей, нет мутантов. Клянусь вам. Примите их... Только их... Ради бога... — И он зарыдал.

Зал затих... В наступившей тишине слышны были только всхлипывания седого человека, стоящего на коленях с низко опущенной головой.

Председательствующий пошептался со своими помощниками, сделал знак служителям, которые стояли у бокового выхода. Те подошли, подняли коленопреклоненного человека и усадили на свободное место в первом ряду перед столом Президиума.

— Мы обсудим вашу просьбу на одном из последующих заседаний, — сказал Председательствующий. — А сейчас позвольте мне закрыть вечернее заседание.

Прозвучал гонг. Депутаты поднялись с мест и торопливо двинулись к выходам.

Къюсак уговорил Дюрана взять с собой четырех парней из охраны Европарламента. Дюран знал только одного из них — темнолицего африканца по имени Дэн. Примерно год назад Дэн сопровождал его в качестве личного телохранителя во время поездки в Руан.

— Дэн — старший, — пояснил Къюсак. — Он сержант. В случае... осложнений он будет командовать.

— Командовать, по-видимому, придется мне, — бледно усмехнулся Дюран.

— Тебя прошу сесть в центре салона, на среднем сиденье, — продолжал Къюсак. — Двое сядут по бокам, а двое сзади. Твой секретарь может ехать рядом с водителем.