Декларация от 10 февраля 1638 года, проникнутая духом Тридентского собора (1545–1563) и французским восприятием контрреформизма, представляет собой красиво написанный католический трактат почти мистического содержания. Его политическая целесообразность и своевременность менее очевидны. Протестантский юрист Гроций пишет доклад об этом для шведского двора: «Если теперь Пресвятая Дева, как и следовало ожидать, делает кардинала де Ришелье своим главным викарием, то королю ничего не остается, как только держаться»^{169}. В письме автор говорит о причинах появления этой декларации, напоминает о восстании протестантов юга Франции, которое произошло десять лет назад, и радуется тому, что оно было подавлено, но не предвидит еще отмены Нантского эдикта, который с 1598 года обеспечивает гугенотам свободу вероисповедания и отправления культа. Заметим, что, когда Людовик XIII вверяет Францию («Нашу персону, наше государство, нашу корону и всех наших подданных») Пресвятой Деве Марии, он не исключает и протестантов, которые составляют почти миллион вышеназванных подданных. Но каким бы вызывающим ни показался французским кальвинистам обет, данный королем Деве Марии, они слишком дорожили своей репутацией лояльных, и, потом, многие из них состояли на государственной службе — а именно служили в армии, — чтобы не желать рождения наследника трона, даже молились во исполнение этого.

А Франция католическая и богомольная буквально вступила в сговор с небом по этому поводу. Основатель братства СенСюльпис монсеньор Олье не только молился за будущее наихристианнейшей династии, но даже стегал себя «хлыстом»^{47}. Преподобная мать Жанна де Матель (1596–1670), основательница конгрегации Воплощенного Слова, предсказала рождение дофина^{145}. Еще более раннее предсказание, и куда более подробное, принадлежало монаху Фьякру, простому августинцу, отшельнику, который всегда ходил босым. Уже тогда, когда Анна Австрийская была в немилости, этот монах «точно предсказал рождение будущего короля и брата короля»^{97}. Но одно из самых странных пророчеств, касающихся беременности королевы, было высказано кармелиткой из Бона (Бургундия) Маргаритой Париго, в церковной жизни «Маргарита от Святых Даров» (1619–1648). В возрасте 13 лет эта набожная девочка якобы видела Иисуса Христа в образе младенца, который приказал ей молиться, дабы у Людовика XIII родился наследник. «Она (королева) будет иметь его, потому что Иисус ей явился младенцем», «он будет, ибо на то воля Иисуса, явившегося ей в образе младенца». 25 декабря 1635 года Маргарите было то же явление Иисуса-ребенка, который якобы сказал, что королева будет иметь сына. Через 2 года, 15 декабря 1637 года, молодая монашка опять якобы узнала от Господа, что Анна Австрийская беременна; а этого в тот момент никто — даже Людовик XIII — не мог еще знать. В сказках колыбели прекрасных принцев обычно окружены заботливыми феями. В этой католической и странной Франции ревностные монахи и святые женщины выражают и передают божественные пожелания с момента зачатия долгожданного ребенка!

Это зачатие произошло в Лувре 5 декабря 1637 года. Людовик XIII, возвращаясь из Версаля, остановился у ворот монастыря «Явление Девы Марии» на улице Сент-Антуан, чтобы поговорить с Луизой де Лафайетт (еще вчера она целомудренная фаворитка, а сегодня — прилежная послушница), которая своими молитвами и советами старалась помочь примирению королевской четы. Изза разразившейся грозы и под давлением де Гито, капитана гвардии, король отказался следовать дальше, в Сен-Мор, и остался поужинать в Лувре, в покоях королевы, и провел там ночь. А через девять месяцев день в день после этой встречи — а она не была единственной, но обстоятельства придали ей впоследствии очень романтический ореол, — в воскресенье, 5 сентября 1638 года, в первой половине дня Анна Австрийская родила в новом дворце Сен-Жермена сына, которого тотчас же крестил первый капеллан Франции Сегье, епископ Mo[10].

Начиная с 28 августа до самого рождения ребенка французы обращались с мольбой к Богу: всем миром молились в столице, повсюду были выставлены Святые Дары^{158}. Когда Людовик XIII, ради посла Венеции, снимет покрывало с колыбели маленького наследника, он скажет взволнованно: «Вот чудо милости Господней, ибо только так и надо называть такое прекрасное дитя, родившееся после 22 лет супружеской жизни и четырех несчастных выкидышей[11] у моей супруги»^{158}. Король послал мадемуазель де Лафайетт небольшое письмо, в котором отразился охвативший его душевный подъем. Французы тотчас назвали этого дофина Людовиком Богоданным и продолжали за него молиться.

Сначала молебны следовали за молебнами. Старый гимн благодарения и восхваления Господа, который будет исполняться после каждого успешного события долгого и славного царствования Короля-Солнце, сейчас звучит, чтобы отпраздновать его рождение. Между молебном, который заказал Людовик XIII в воскресенье в час дня в Сен-Жермене в присутствии шести прелатов, и торжественным молебном в соборе Парижской Богоматери в понедельник утром в 10 часов — в присутствии столичного духовенства, городской администрации и представителей судебной администрации в красных мантиях — каждый парижский приход начиная с 5 сентября устраивал похожее празднование.

Но то, что Церкви в этом празднике был отдан приоритет, никак не омрачало народную радость. В воскресенье вечером в Париже раздались пушечные выстрелы и город засверкал радостными огнями. Городские власти подали пример: приказали разжечь большой костер перед городской ратушей на площади Грев. Изо всех сил и очень долго звонили в колокола. В понедельник все лавки закрылись. Это был праздничный день. В каждой церкви, от собора до самого скромного прихода, состоялись процессии, публичные молебны, выставлялись Святые Дары. Пушки и подрывные шашки чередовали свои радостные выстрелы. У Ратуши был устроен фейерверк, «созданный и проведенный де Каремом, артиллеристом короля и инженером». Во вторник, 7-го, молебен, процессии, звон колоколов, фейерверки и иллюминация в Париже продолжаются. Даже в среду (третий нерабочий, праздничный день), когда вино уже почти иссякло, народная радость казалась неиссякаемой^{73}. «Никогда ни один народ, — как писал тогда Гроций, — ни при каком событии не выказал большей радости»^{169}.

Общественная жизнь принца начинается с его рождения. Уже во вторник, б сентября, Людовик дает аудиенции: делегация Парижского парламента и делегации других Верховных судебных палат собираются в 4 часа в Сен-Жермене, чтобы приветствовать короля. Господин де Бриенн, который является государственным секретарем, вводит в комнату дофина представителей судебной администрации. Генеральный прокурор Матье Моле (будущий хранитель печатей) описал эту первую встречу будущего Людовика XIV с «дворянством мантии»: «Он был под большим, в ширину комнаты, балдахином из белой ткани, вытканной цветами, с двух сторон были поставлены загородки от ветра; большая балюстрада спереди, так что младенца можно было видеть издалека за 12–15 футов… Мадам де Лансак, его гувернантка, сидела в глубине на возвышении и держала спящего дофина, у которого лицо было открыто, голова лежала на подушечке с наволокой из белого шелка с вытканным узором, и показывала его, говоря, что он откроет глаза, чтобы увидеть своих верных слуг»^{73}. В те времена при дворе царила какая-то величественная простота. Гувернантка принца, конечно, не могла предвидеть за 10 лет вперед парламентскую Фронду и гражданскую войну, которая воспоследовала после нее.

Многие ученые взялись предугадать судьбу королевского ребенка. Анна Австрийская пригласила астронома Жан-Батиста Морена составить его гороскоп. Доминиканский философ Томмазо Кампанелла, нидерландский юрисконсульт Гуго Гроций также принялись за работу; Жан Расин, у которого была двойная причина этим заинтересоваться, так как он был историографом Людовика XIV и родился через год после него (в 1639 г.), записал в своих карточках результат этих приятных умозаключений: